Николай Ященко - С отцами вместе
Из пораженных засухой губерний везли истощенных детей. Всюду создавались компомголы — комитеты помощи голодающим.
В поселковую ячейку приехал инструктор укома в буденновском шлеме. Он отменил назначенное на вечер занятие естественнонаучного кружка и созвал экстренное комсомольское собрание. На повестке дня стоял один вопрос: «О проведении недели сухаря».
* * *Мать подала на стол вареный картофель, подошла к вешалке, поискала что-то в карманах шинели.
— Митя, где же твоя рыба?
Паровозникам ежедневно выдавали в депо полфунта кеты. Кочегар всегда приносил паек домой, и мать привыкла к этому, но сегодня карманы шинели оказались пустыми.
Митя вышел на кухню из своей комнаты с газетой в руках.
— Мама, кеты пока не будет!
За ужином, запивая картошку чаем, он рассказал о голоде на берегах Волги и о том, что на ячейковом собрании предложил передать в фонд голодающих недельный паек кеты. Все комсомольцы-паровозники поддержали его. «Что это мама не ест, — гадал Митя, счищая тоненькую кожуру с молоденькой картофелины, — неужели мой паек пожалела?» Женщина действительно не прикасалась к еде, часто вздыхала. Не допив чай, она вышла из-за стола, открыла на комоде шкатулку, среди пуговиц нашла два золотых кольца и возвратилась с ними к столу.
— Отнеси их Блохину, а то кусок в глотку не лезет!
Митя все понял. В его отсутствие мать читала газету, а в ней была напечатана заметка о том, что читинские комсомольцы сдали в комитет помгола все предметы роскоши: кольца, брошки, серьги. Значит, мать хочет, чтобы золото обратилось в хлеб. Митя ничего ей не сказал, молча завернул кольца в обрывок газеты и положил в карман гимнастерки. Завтра он передаст материнское пожертвование председателю поселкового комитета помгола Блохину.
На другой день началась неделя сухаря. В семье Кравченко она вызвала новые заботы и хлопоты. Утром Костя, теребя вихор, ходил по комнате и зубрил роль студента-подпольщика. Ячейка через три дня будет ставить платный спектакль в пользу голодающих, времени на подготовку очень мало, а студент в пьесе — главное действующее лицо. Костя стал на табурет, представил себя на перевернутой бочке среди заводского двора, обратился с речью к воображаемой толпе рабочих.
— Пусть трепещут тираны. Революция грядет! Мы несем красный стяг свободы!..
От большого монолога даже в горле пересохло. Костя захотел пить. На кухне мать вынимала из печки железные листы с темно-коричневыми, местами подгоревшими кусками ржаного хлеба. Наверное, Косте придется нести сухари в комитет помгола, все равно скоро надо идти в нардом на репетицию. Большая семья кондуктора Кравченко получала норму муки по заборной книжке в магазине транспортного потребительского общества, хлеба редко хватало от получки до получки. Вчера мать испекла несколько ковриг и одну оставила на сухари. Костя вспомнил об этом и подумал: «Сами ремешки потуже затянем, а Поволжью кусок дадим».
Вернулся из поездки отец. Чем-то взволнованный, он отодвинул поданный ему чай, обратился к жене.
— Слыхала, из Совроссии детишек привезли. Бледные, худые — в чем душа держится.
На глазах матери Костя заметил слезы и поспешил успокоить ее:
— Их, мама, по домам разбирают.
Тимофей Ефимович добавил:
— Будут держать самое малое до нового хлеба. И правильно делают. Я так соображаю: где пятеро, там и шестой прокормится.
Мать вытерла слезы краем фартука.
— Бери одного, Тима, не задавит!
Костя позвал со двора четверых своих братишек и сестренок. Им сказали о желании принять в семью одного едока из России. Ребятишки обрадовались, запрыгали.
— Возьмем голодненького!
— Вам хлеба меньше достанется! — сказал Тимофей Ефимович.
Самый младший достал из кармана хлебную корку и положил ее на стол.
— А мы куски не будем таскать, и всем хватит!
К обеду Тимофей Ефимович привел со станции стриженого, круглоголового, белесого татарского мальчика 11–12 лет. Новичок держась за руку Кравченко, глядел на всех потухшими серыми глазами. Он плохо говорил по-русски, но его хорошо понимали.
— Как тебя зовут? — спросил Костя.
— Дуфар! — едва слышно ответил сразу ставший своим гость из неведомой забайкальским ребятишкам Уфимской губернии. «Дуфар Кравченко», — произнес про себя Костя.
Скоро Дуфар на равных правах сидел за столом. Дети отламывали ему хлеб от своих кусков, наперебой предлагали мятую картошку. После обеда водили Дуфара в огород, совали ему в руки стручки гороха и морковь. Скоро во двор Кравченко привалили ребятишки чуть не со всей улицы. Должно быть, в сыщики-разбойники играют дети всего земного шара. Дуфар впервые за несколько часов улыбнулся и побежал за поленницу прятаться. Потом мальчишки и девчонки стали просить Дуфара что-нибудь спеть. Он оглядел своих новых друзей и вдруг запрыгал, напевая:
Бас кызым апипэСин басмасанМин басам…
Ребята ликовали, хотя и не понимали татарских слов. Забыв свое горе, Дуфар пел народную плясовую. В песне говорилось:
Танцуй, дочь моя!Если ты не будешь,Я буду танцевать!
В окно на детвору поглядывал Тимофей Ефимович. «Надо Дуфарке обутки справить».
Вечером в доме Кравченко дети называли по-татарски отца и мать, просили хлеба и даже пели: «Бас кызым апипэ…»
* * *Вера и Костя стояли рядом, опираясь на перила. Когда кто-нибудь с одного или другого конца заходил на мост и не пришитый гвоздями деревянный настил начинал греметь, юноша и девушка отодвигались друг от друга. Потом, проводив глазами пешехода, оказывались снова плечом к плечу.
Было уже поздно, от реки несло холодом. Вера продрогла в легкой кофточке, но уходить домой ей не хотелось. В реке, как в зеркале, видно чистое небо. Глубоко нырнула луна, ее отражение качалось, рвалось оттого, что ветерок рябил воду. Звезды из мерцающих точек превращались в продолговатые запятые. Вера смотрела на эту картину и думала о твердой точке в своей жизни. Мысли расплывались… Нынешней осенью пошла она в последний класс школы. А что ждет ее впереди? Будущее вырисовывалось неясно. Веру могут принять на работу в участок пути. Можно пойти, как Лена, на телеграф. А мать советует поступить приказчиком в потребиловку, там работа чистая и для себя можно кусок выкроить. Митя Мокин на комсомольском собрании толковал о другом. Надо быть ко всему готовым. Вдруг Третий Коммунистический Интернационал пошлет комсомольцев в Америку или Африку, должен ведь кто-то выручать индейцев и негров, не век же сидеть им в кабале у капиталистов. Так можно объездить весь свет. А как же Костя? Вот и запятая. Странно все на земле устроено. Росли по соседству, прошли вместе все классы школы второй ступени, неужели теперь в разные стороны разойтись? Лена живет у Горяевых. Вера по ночам слышит ее плач. Лена не может забыть Сеню. Почему? Жил да был смазчик, шел своей дорогой, как будто совсем чужой для Лены, а случилось что-то такое, и Сеня уже стал не чужой, а родной. Всегда быть вместе — это очень хорошо. Допустим, нет на свете Кости. Без него скучно и даже страшно…
— Костя, ты поехал бы со мной далеко-далеко? — спросила Вера, не отрывая глаз от затонувшего в реке неба.
— Поехал бы! — живо ответил Костя, и Вера почувствовала его дыхание над самым ухом и теплую руку на плече.
— И в неведомые страны поехал бы? — усложнила вопрос Вера.
— Поехал бы! — решительно сказал Костя.
— А почему?
— Не знаю… Так просто! Ты ведь хочешь, чтобы я поехал?
— Хочу! — призналась Вера.
— А почему?
Замолчала Вера. Внизу, разбиваясь о сваи булькала вода. Костя ждал ответа. Ему тоже не хотелось уходить с моста. По небосводу покатилась звезда.
— Кто-то умер! — тихо сказала Вера. — Чья-то звездочка закатилась!
— Бабушкины сказки! — поучающим тоном заметил Костя.
— Мама всегда так говорит! — оправдывалась Вера.
— Все равно бабушкины сказки! — настаивал Костя. — Теперь много людей умирает от войны, от болезней, от голода. Звезд на небе не хватит, если за каждым покойником падать им с неба!
Вера осторожно повернулась лицом к Косте, боясь, чтобы он не убрал руку с ее плеча.
— Поедем, Костя, в Совроссию голодных спасать?! Я люблю, где опасно!
— Что ты там есть будешь?
— Что все, то и я!
— Всем еды нет. Одним голодающим больше будет, а если и я с тобой, то двумя. Зачем же туда ехать!
Больше ни о чем Вера не спрашивает. Костя всегда убедительно говорит. Он такой же, как его отец Тимофей Ефимович. Это оттого, что они читают много книг. Вера слышит, как Костино сердце отсчитывает удары, и сильнее прижимается головой к его груди. Сколько же сейчас времени? А кто его знает! На станции прокричал паровоз. Из-за мыса выплыла лодка, на ее носу, на железной «козе» костер. Кто-то лучит рыбу…
