Александр Чаковский - Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
И он, отдернув рукав гимнастерки, посмотрел на часы. Суровцев быстро просунул руку под полу гимнастерки, вытащил из брючного кармана металлические карманные часы, взглянул на них и сказал:
— Два часа, товарищ майор. В двадцать два тридцать можем быть готовы. — Он спрятал часы обратно в брючный карман и тут же добавил, как бы извиняясь: — Понимаете, у командиров — семьи…
— Хорошо, значит, в двадцать три ноль-ноль, — прервал его Звягинцев, сознавая, что два часа — это срок минимальный, и накидывая еще тридцать минут. — Надо забрать со склада взрывчатку и мины. Об инструменте, продовольствии ну и так далее я не говорю, это вам, конечно, ясно.
Он произнес последние слова скороговоркой, давая понять Суровцеву, что эти отпущенные ему два с половиной часа должны быть употреблены отнюдь не только на то, чтобы собрать отлучившихся к семьям командиров.
Но Суровцев лишь поспешно кивал головой и, когда Звягинцев кончил, сказал:
— Ясно, товарищ майор.
«Все ему ясно!» — подумал Звягинцев, испытывая смутное недовольство от видимой готовности Суровцева со всем соглашаться и далеко не будучи уверен в его способности выполнить все, что обещает. «Знаю я этих молодых комбатов, — „ясно, товарищ майор“, „так точно“, „будет исполнено“, — главное, быстро ответить, а там — разберемся…»
Звягинцев посмотрел на Суровцева. Тот сидел выпрямившись, на лице его была написана готовность не пропустить ни одного слова из того, что скажет Звягинцев.
И вдруг без всякой связи с предыдущим Звягинцев подумал: «А какого черта я им недоволен? Какие у меня для этого основания? Откуда этому комбату знать, почему решение выступать было принято так поспешно и почему я, думая, что имею еще два-три дня в запасе, не приехал в батальон раньше? И, в конце концов, какой он есть, этот капитан, таков и есть. Мне с ним работать».
Он спросил:
— У тебя, комбат, карта с собой?
— Так точно, товарищ майор, — поспешно ответил Суровцев и стал расстегивать планшет.
Вытащив сложенную вчетверо карту, он начал было разглаживать ее на столе. Но Звягинцев, едва взглянув на карту, сказал:
— Отставить. Нам нужен сейчас не Карельский перешеек, а район Луги — Пскова.
— Лу-уги? — недоуменно повторил Суровцев.
Звягинцев промолчал. Но он знал, что теперь до самого конца их разговора этот комбат будет повторять про себя слово «Луга» и думать только о нем.
Он станет отвечать на вопросы, произносить уставные формулы и, в свою очередь, спрашивать о минах, взрывчатке, инструменте… Но простое, двусложное слово «Луга» будет при этом, точно дятел, стучать в висках Суровцева. «Луга… Луга… Луга… — станет повторять он про себя. — Но почему Луга? Какая опасность может грозить этому городу, расположенному менее чем в полутора сотнях километров к югу от Ленинграда?..»
— Ладно, капитан, — более резко, чем ему хотелось бы, сказал Звягинцев, — удивляться будешь потом. А пока — гляди.
И он, вынув из планшета свою карту, развернул ее и положил на стол поверх той, первой.
Суровцев оторопело смотрел на него. Он то раскрывал рот, как бы желая что-то сказать, то закрывал его, точно вытащенная из воды рыба.
Звягинцев сделал вид, что не замечает состояния капитана. Он слишком хорошо помнил, как его самого потряс, ошеломил приказ Королева приступить к расчетам оборонительных линий, и теперь считал своим долгом помочь Суровцеву преодолеть этот трудный рубеж.
— Так вот, — продолжал Звягинцев, — батальон будет работать на этом участке… здесь, между Псковом и Лугой. Район Струги Красные — река Плюсса. Понятно?
Он показал уже нанесенные на карту отметки и знаки.
— Так точно, понятно, — ответил, не поднимая склоненной над картой головы, Суровцев. — Глубина участка? — деловито осведомился он.
— Наш район, или, скажем, зона, — тридцать километров по фронту и пятнадцать в глубину. Задача — создать, на всякий случай, минные заграждения, подготовить разрушения дорог и мостов…
— Но… но для какой цели? — изумленно спросил Суровцев. — Насколько я понимаю, речь идет о строительстве предполья…
— Раз понимаешь, значит, и хорошо, — сухо произнес Звягинцев.
Суровцев, видимо, истолковал слова Звягинцева как выговор за неуместное любопытство. Теперь он держал в руке блокнот и записывал что-то, не поднимая головы, чтобы не встретиться взглядом со Звягинцевым.
— Сколько берем взрывчатки, товарищ майор? — спросил, переставая писать, но не поднимая головы от блокнота, Суровцев.
— Пять тонн.
— Пять тонн? — переспросил Суровцев и посмотрел на Звягинцева. — Так много?
— Мало, — хмуро ответил Звягинцев, понимая, что вопрос комбата закономерен: ведь он не мог себе представить весь объем работ. — Придется еще завозить, это ясно.
Две тонны из пяти полученных были нужны для другой цели, и сказать о ней сейчас Суровцеву Звягинцев считал себя не вправе. Потому что эти две тонны взрывчатки он должен был заложить в тайниках в лесу, возле города Луги, на случай, если там придется действовать партизанам. И об этом-то до поры до времени Звягинцев не мог сказать никому.
— Какое имеете оружие? — спросил Звягинцев.
— Карабины, ручные пулеметы, — ответил комбат.
— Сколько пулеметов?
— Три, товарищ майор.
— Мало… Пулеметы, разумеется, взять. Затем продовольствие… скажем, на пять суток — пока не подвезут или не привяжут к чьему-нибудь тылу. Ну, походные кухни… Словом, все, что полагается. Еще один вопрос. Спецвзвод с рацией ТОС у вас подготовлен, как ему положено?
— Так точно, товарищ майор, но…
— Знаю это «но». Имею разрешение.
— Слушаю, товарищ майор. Спецвзвод в боевой готовности.
— Отлично, — кивнул Звягинцев. — Пункт сбора в районе Средней Рогатки, вот здесь, — он показал на карте, — движение туда займет минут сорок пять, верно? Значит, всего у вас три часа пятнадцать минут. Достаточно?
— Так точно, товарищ майор, — ответил Суровцев.
— Карту я вам оставлю. Перенесете отметки на свою. Потом заберу. А теперь давайте сверим часы. На моих двадцать один ноль-ноль. На ваших?
Суровцев снова вытащил свои большие карманные часы.
— Минута в минуту, товарищ майор.
— Почему не заведете ручные? Удобнее, — сказал Звягинцев.
— Дареные, — смущенно ответил Суровцев.
Потом он неловко повернул часы задней крышкой вверх.
«Старшему лейтенанту В. К. Суровцеву за отличную военную службу от командования», — прочел Звягинцев. Он встал, застегнул планшет.
— Значит, в ноль сорок пять у Средней Рогатки.
— Обратно, в город, — сказал Звягинцев, усаживаясь на переднем сиденье «эмки» рядом с шофером.
— Забыли чего, товарищ майор? — заботливо спросил Разговоров.
— Поезжай к Нарвской заставе, — как бы не слыша его, сказал Звягинцев.
Разговоров недоуменно взглянул на Звягинцева, но тут же сказал «есть» и тронул машину с места.
Звягинцев сидел как бы в забытьи. Он уговаривал себя, что едет в город без всякой определенной цели, просто чтобы как-то убить свободное время, потому что батальон выступит еще не скоро, все, что надлежало сделать по службе, он уже сделал.
Шел десятый час вечера, приближалась белая ночь. Окна в домах были открыты, но света нигде не зажигали.
Машина поравнялась с колонной, идущей посреди улицы. Шли люди в обычной гражданской одежде, хотя у некоторых пиджаки были перепоясаны широкими армейскими ремнями, и шагали они военным строем, по четыре человека в шеренге.
Разговоров свернул правее, уступая дорогу колонне, и медленно поехал вдоль тротуара.
— Добровольцы идут, — сказал он, — о-пол-чение!..
Он весело, по слогам произнес это необычное, знакомое только из литературы слово, казалось вынырнувшее из лексикона прошлого века и вызывающее в памяти толстовские образы.
Однако сейчас, после решения обкома создать из записавшихся добровольцев регулярные воинские части и назвать их дивизиями народного ополчения, несовременное слово это мгновенно стало одним из самых популярных в Ленинграде.
— У меня батька в ополченцы записался, — сказал Разговоров.
— Да? — рассеянно спросил Звягинцев. — Сколько же ему лет?
— Пятьдесят, но он еще ничего, крепкий, — охотно сообщил шофер, — на «Электросиле» мастером работает. У них там чуть не ползавода записалось… А на фронт по какой дороге поедем? — неожиданно спросил он.
— На Лугу, — машинально ответил занятый своими мыслями Звягинцев.
