Илья Маркин - Впереди — Днепр!
— При Воронежском фронте, представителем Ставки.
— При Воронежском? — склоняясь к Бочарову, переспросил Гавриков. — И у вас и на Центральном фронте такое творится, что читаешь информации и в жар бросает. Такую мощь Гитлер бросил. Одновременные атаки нескольких сотен танков. Это же невероятно!
— Да, борьба невиданная, — сказал Бочаров, — и не только по количеству сил, но и по упорству, напряженности, ожесточенности, я бы сказал — ярости.
— Так расскажите, расскажите! — нетерпеливо просил Гавриков.
Слушая Бочарова, он, видимо, по укоренившейся привычке что-то записывал в тетрадь, изредка переспрашивал и все время в раздумье морщил лоб.
— Да, — проговорил он, когда Бочаров смолк, — это превзошло все, что было раньше. И действительно, как сказал Никита Сергеевич, это, видать, последний перевал.
— Несомненно, — подтвердил Бочаров, — Воронежский и Центральный фронты пока преодолевают самые отвесные кручи, а войскам вашего Брянского и Западного фронтов придется начать штурм вершины. Вот за этим я и прилетел, Федор Кузьмич, чтобы узнать, как и когда начнете штурмовать, эту вершину.
— Скоро, — уклончиво отозвался Гавриков, — целое лето готовились и скоро начнем.
— Понимаю, — отгадал Бочаров причину изменения тона Гаврикова и подал ему письмо Ватутина командующим Брянского и Западного фронтов с просьбой подробно ознакомить полковника Бочарова с планами наступления на Орел.
— Да нет, я просто так, — прочитав письмо, смутился Гавриков, — не подумайте, что недоверие.
— Федор Кузьмич, — улыбаясь, остановил его Бочаров, — мы же оперативники, и сейчас головы наши и все, что есть в них, не нам принадлежат, а службе.
— Да, да. Верно, — радуясь, что Бочаров сам развеял возникшую было неловкость, сказал Гавриков, — у нас за что не возьмешься, все тайна, секрет. Такова доля оперативников. Знаете, — вскинул он на полковника улыбающиеся глаза, — я же хоть и липовый журналист, но давно привык записывать разные события и мысли. Еще со школы. А теперь и дневник забросил. Ну что писать, когда даже простенькая поездка в войска — тайна. Приходится больше на память надеяться, а она, говорят, дырявая. Сегодня запомнилось, а завтра вытряслось. Так вот, — развернув обширную карту, строго продолжал он, — план штурма орловской группировки противника состоит в нанесении трех мощных ударов с трех сторон…
Бочаров из рассказов Решетникова знал общий замысел штурма орловского плацдарма. Сейчас же слова Гаврикова развертывали перед ним огромную картину сражения, которое вот-вот развернется вокруг занятого гитлеровцами Орла. Почти два года, окружив Орел и прилегающие к нему районы системой мощных оборонительных сооружений с севера, с востока и с юга, немецко-фашистские войска укрепляли орловский плацдарм, — эту обширную территорию, клином врезавшуюся в расположение советских войск. Отсюда, с этого гигантского овала, гитлеровцы надеялись ударить по прямому пути через Тулу на Москву. Отсюда же они рассчитывали при удачных обстоятельствах развить наступление на восток, на Воронеж и дальше. Здесь же, в центре и в южной части орловского плацдарма, они сосредоточили мощную ударную группировку и всего неделю назад начали наступление на Курск. Долгое время орловский плацдарм воспаленным аппендицитом лихорадил центр советского фронта. Теперь на этот аппендицит были нацелены три острейших ножа. Один с северо-запада от Орла — 11-я гвардейская армия Западного фронта — ударом на город Корачев отсекал все его кровеносные сосуды: дороги и пути, связывавшие орловскую группировку гитлеровцев со своим тылом. Второй нож — 3-я и 63-я армии Брянского фронта — вонзался в самую оконечность аппендицита, нанося удар с востока прямо на Орел. И третий, менее острый нож — 61-я армия Брянского фронта, — парализуя общую систему вражеской обороны, наносил вспомогательный удар на город Волхов. В разгар агонии парализованного, но еще не добитого врага, с юга должен был вступить в дело и четвертый нож — войска Центрального фронта, отражавшие вражеский натиск на Курск.
— Вот так спланирован штурм орловского плацдарма, — резким, отрывистым взмахом руки закончил рассказ Гавриков, — три, а затем и четвертый удары разрежут на части и сомнут всю орловскую группировку противника. Тяжелее всех, пожалуй, достанется нам, 63-й и 3-й армиям, — нахмурясь, сурово продолжил он. — Перед нами сплошная, многотраншейная оборона от переднего края и до самого Орла. Мощнейшие узлы сопротивления на высотах, холмах, в населенных пунктах. Железобетонные колпаки, минные поля, проволочные заграждения. Все это нужно брать штурмом, ударом в лоб. Ни флангов открытых, ни пустых пространств в обороне противника нет. Все-все укреплено и связано между собой.
— Как бы ни было трудно, нужно бить и как можно скорее, — проговорил Бочаров, вспомнив суровое, озабоченное лицо провожавшего его Ватутина и тихий, полный внутреннего напряжения голос сидевшего рядом Хрущева.
«Сил у нас достаточно, чтобы выдержать любой натиск противника, — сказал тогда Хрущев, — но легче бить врага, когда он скован со всех сторон. А сейчас у него руки пока свободны и он все бросил на Курск. Поэтому любые удары на Орел немедленно отзовутся на Курском выступе».
— И будем, будем бить, — с горячностью сказал Гавриков. — У нас же, Андрей Николаевич, у всех, начиная от командующего и до последнего ездового, душа изболелась. Воронежский и Центральный фронты насмерть бьются, а мы стоим. Сил много, все готово и…
Он расправил грудь, исподлобья задорно блеснул разгоревшимися глазами, опустил руку на расстеленную по столу карту и вполголоса проговорил:
— Завтра утром…
— Так утром начало?! — воскликнул Бочаров.
— Пока только отдельными батальонами, по одному от каждой дивизии с целью уточнения системы обороны противника и выхода к его переднему краю. А главное, — помолчав, тихо проговорил Гавриков, — главное послезавтра, утром двенадцатого. Но, — заметив разочарование на лице Бочарова, живее продолжал он, — наступление отдельных батальонов организуется так, что противник наверняка примет их действия за удар главных сил. Вот посмотрите.
Действительно, действия отдельных батальонов были спланированы как настоящее большое наступление. Вместе со стрелками в атаку шли танки, противотанковые орудия, саперы, а их поддерживало множество минометов, гаубиц, пушек, реактивных установок. Как в большом наступлении была организована и поддержка батальонов с воздуха. Еще ночью, накануне атаки батальонов, удары по укреплениям противника наносили тяжелые бомбардировщики, затем вступали в дело пикирующие бомбардировщики, штурмовики и истребители.
Изучая план наступления, Бочаров опять вспомнил слова Хрущева: «Любой удар на Орел немедленно отзовется на Курском выступе». Да, этот удар, а особенно удар главных сил утром двенадцатого июля, решит многое. Если Западный и Брянский фронты будут действовать успешно, то едва ли гитлеровцы рискнут продолжать наступление на Курск, особенно со стороны Орла. Их наступающая на Курск группировка окажется под угрозой ударов по ней с тыла. Если действовать будут удачно, а если неудача, срыв…
Бочаров оборвал свои мысли, стараясь подробнее вникнуть в план наступления и понять, все ли сделано для обеспечения успеха. По разгоревшемуся лицу и отрывистым, взволнованным пояснениям Гаврикова Бочаров понимал, что заместитель начальника оперативного отдела так много вложил своих сил в план наступления, что он стал частицей его собственной жизни.
— Будет очень трудно. Это несомненно. Но мы, кажется, все предусмотрели, все учли. У него мощная оборона, мы обрушим на нее авиацию и артиллерию. То, что от них уцелеет, сомнут танки. Они с самого начала атаки будут вести за собой стрелков. А как только прорвем первую полосу укреплений, в бой будет брошена третья танковая армия генерала Рыбалко. Она тараном прорежет все расположение противника. За ней хлынут стрелковые части.
— Все это правильно, все хорошо, но… — глядя на карту, проговорил Бочаров.
— Реки, которые нужно преодолеть? — опередил его мысли Гавриков. — И это учтено. Готовы переправочные средства, готовы саперы, стрелки, танкисты. С ходу перемахнем все реки и речушки. Три месяца наши войска учились и укрепления штурмовать, и реки форсировать, и в городах драться.
Гавриков говорил с такой непоколебимой уверенностью в успехе наступления, что Бочаров, глядя на него, с улыбкой сказал:
— А у вас заманчивый оптимизм, Федор Кузьмич, позавидовать можно.
— Нет, Андрей Николаевич, возразил подполковник, — это не просто оптимизм, а, видимо, итог всего, что пережито. Может мне так довелось, но с первого дня войны я попадал в такие места, где считали каждый патрончик, а уж про оружие, про людей и говорить нечего. А теперь? — показал он на расчет сил и средств для наступления на Орел, — не пушчонки и танки отдельные, а целые бригады артиллерийские, полки и даже целая армия танков. И не бумажные цифры, а реальность. Я все это своими глазами видел и даже не вытерпел — многое руками пощупал. А у нас еще сил не так много, у наших соседей, у третьей армии и у одиннадцатой гвардейской — больше. Тут даже самый отъявленный скептик в оптимиста переродится.
