Федор Панферов - Борьба за мир
Пойдемте посмотрим на них там.
Пластуны, одетые в трусики, уже выстроились на песчаной полянке. Перед ними расхаживал Романов, грудастый, широкоплечий, весь сбитной; казалось, на его теле нет и капельки лишнего жира. Пройдясь перед пластунами, он скомандовал:
Вольно! Купаться!
И что это такое? Среди сосен кто шел колесом, кто крутился через голову, кто-то вскочил на плечи к другому… И все это нагое, мелькая, ураганно куда-то неслось.
Вот так карусель! Вот так дьяволы! — восхищенно вскрикивал Михеев, шагая за пластунами, с завистью посматривая на них, сам разомлевший от жары.
Когда они вышли на берег, то увидели: вода в реке кипела от бьющихся крепких, загорелых тел.
Николай Кораблев несколько минут смотрел на купающихся пластунов, затем глянул на Михеева, по бритой голове которого катились крупные капли пота.
Может, и мы, Петр Тихонович? — предложил он и уже стал было раздеваться.
Э-э-э! Нет! Мне с ними купаться нельзя. Шутить можно, а купаться — нет: все к чертовой матери полетит, вся дисциплина. Скажут: «Эге, он голый такой же!» Пойдемте вот туда, — и Михеев пошел по тропе, заросшей татарником, и вскоре остановился у заводи. — Гогочут-то как, — прислушиваясь к крикам пластунов, проговорил он и стал снимать с себя ремни.
Николай Кораблев разделся первый и кинулся в воду.
А вы в пластуны годитесь! — крикнул ему Михеев. — Сильный. Жирок есть. Но его быстро сбили бы, — и, раздевшись, с сожалением произнес: — А я вот квадрат какой-то… Перед войной был в Кисловодске, так приехал оттуда как рюмочка, — он обеими руками провел по бокам. — А теперь вот опять… Эх, это все Егор Иванович, — непонятно закончил он и бултыхнулся в воду.
2Искупавшись, они через лес направились к Коновалову, блиндаж которого находился на обочине полянки, ловко замаскированный зеленью. Войдя в блиндаж, Николай Кораблев при свете маленькой электрической лампочки увидел небольшие нары, стол. У стола капитан и боец. Перед ними ящик из фанеры. При появлении Михеева они встрепенулись, вытянулись, крича:
Здравия желаю, товарищ полковник!
А-а-а… — протянул Михеев, — Ты вот с чем-то тут возишься, а пластуны у тебя разбежались.
Капитан — молодой человек, с курчавыми волосами, с глазами, не утратившими задорного блеска, — улыбаясь, возразил:
Не верю, товарищ полковник.
Я распустил их. Что?
И правильно: трудно им под землей сидеть. Подарки рассматриваем, — пояснил капитан и, выхватив из-под стола табурет, сказал: — Садитесь, товарищ полковник.
Михеев, показывая на капитана, обращаясь к Николаю Кораблеву, проговорил:
Вот он, наш Коновалов, — и тут же, как бы забыв об этом, сунулся к ящику: — А ну, а ну! Что вам прислали?
В ящике были платочки, расшитые вкось и вкривь, видимо неопытными руками, мешочки для табаку, табак, махорка и рядом с табаком конфеты «мишка». Надписи были почти все одинаковые: «Приезжайте домой с победой!», «Приезжайте скорее домой, соскучились мы по вас!», «Бейте проклятых фашистов и скорее приезжайте домой!»
Девчата прислали, — заинтересованно роясь в вещах, отыскивая адрес, — уверенно произнес Михеев. — Девчата! Ребята не положили бы табак рядом с конфетами: знают, что такое табак. Эх, адресок забыли! Да нет, вот, вот! — закричал он и быстро развязал мешочек, высыпая тыквенные семечки.
Вместе с семечками выпала и записочка. Михеев торжественно прочитал: «Дорогие товарищи! Я у бабушки выпросила тыквенных зерен и посылаю вам. Бейте проклятых фашистов! Нина Чудина, ученица четвертого класса девятой саратовской школы».
Несколько минут в блиндаже было тихо: в это время Михеев, Николай Кораблев, Коновалов и боец Еремин мысленно находились там, в Саратове, в девятой школе, около Нины Чудиной…
Да, да… — крякнул, нарушая тишину, Михеев и сел на табуретку, поскрипывая ею. — Ну, а во второй что?
Здесь что-то булькает, — тряся посылку и прислушиваясь, проговорил Коновалов.
Ага! Булькает? Открывай, открывай! — поторопил Михеев.
Посылку быстро вскрыли. В ней оказалась копченая колбаса, аккуратно завернутая в тонкую белую бумагу, и три бутылки коньяку.
Вот это шарышка! — весело закричал Михеев. — А кто, кто прислал? Ищи!
Коновалов разорвал конверт и, прочтя, сказал:
Какое странное совпадение. Все это послал скульптор Меркулов, Сергей Дмитриевич. Я еще как-то позировал ему. Что пишет? «Товарищи! Не знаю, кому попадет мой коньячок, но выпейте и меня вспомните. Я сам люблю коньячок, но сейчас мне нельзя: сердце болит. Так выпейте вы».
Выпить, значит, велел? — шутя, прокричал Михеев. — Приказ надо выполнить. Ну, что есть в печи, на стол мечи.
Они пообедали у Коновалова, распили бутылку коньяку, от которого не смог отказаться и Николай Кораблев, затем побеседовали с бойцами и часов в восемь вечера ввалились к себе в хату.
Тут их встретил Егор Иванович. Он засуетился, забегал, накрывая стол, вытаскивая откуда-то тарелки с полуотбитыми краями, ложки, разрозненные ножи. Разложив все это на столе, он кинулся во вторую комнату и вскоре вышел оттуда, торжественно неся открытую кастрюлю, из которой валил запах русских кислых щей с мясом.
Не хочу: я уже обедал, — виновато и даже растерянно проговорил Михеев, то есть он проговорил так же, как говорит муж жене, где-то задержавшись и что-то набедокурив.
Вон оно чего, — ставя кастрюлю не на стол, а на табуретку, пробасил Егор Иванович и, подойдя к окну, сел на скамейку.
Сел, положил огромные руки на колени, уставился в окно и одеревенел.
Михеев стащил с себя сапоги, лег на кровать, сказал:
Николай Степанович, ложитесь и вы. Отдохнем малость.
Спасибо, — ответил тот и прилег на свою кровать.
Где-то ухали пушечные выстрелы. Над хаткой прогудел самолет. Кто-то на улице крикнул: «Васька, давай лошадь купай!»
Николай Кораблев посмотрел на Михеева. Тот спал, оттопырив верхнюю губу, издавая легкий посвист.
«Чудно, — подумал Николай Кораблев, глядя то на Михеева, то на Егор, а Ивановича. — Что-то произошло. Не пойму», — и, повернувшись к Егору Ивановичу, прошептал:
Затосковал?
Егор Иванович только повел глазами, как бы говоря: «Не понимаешь, ну и не лезь!»
Михеев от шепота дрогнул, повернулся на бок, тоже посмотрел на Егора Ивановича и кинул:
Истукан! Ну, посмотрите на него, Николай Степанович, истукан ведь?
Егор Иванович даже не пошевельнулся.
Выгоню! — раздраженно выкрикнул Михеев. — К чертовой матери выгоню! Что ты надо мной командуешь, как жена?
Егор Иванович весь встряхнулся, снял руки с колен, провел обеими ладонями по лицу и медленно, нарастяжку произнес:
Что ж! От Вязьмы через Москву сюда в боях с пятой прошел. Теперь что ж: патриот до глубины души валяй к козе под хвост? Прочь?
Михеев поднялся с постели, сначала с гневом посмотрел на него, потом махнул рукой и сказал со вздохом:
Ну и гад же ты! Давай, давай обедать!
Егор Иванович моментально ожил: кинулся к столу, схватил кастрюлю, выбежал в заднюю комнату, разогрел там щи и через несколько минут, вернувшись, ставя кастрюлю на стол, басом провозгласил:
Товарищ полковник, пожалуйте кушать! Это не щи, а разлюли-малина!
Михеев сидел за столом, хлебал щи, а Егор Иванович стоял в сторонке и с умилением смотрел на него.
Неся ложку ко рту, Михеев произнес:
Не понимаешь? Мне ведь толстеть нельзя: сердце у меня больное.
Лишкота всегда вредна, — не двигаясь с места, ответил Егор Иванович.
Лишкота? И словечко же выкопал. А я вот заехал к командиру батальона, лучшему моему другу…
Лучше, чем ты… И он с обидой говорит: «Никогда у меня не обедали». Должен я у него пообедать? Должен или не должен? Отвечай!
Егор Иванович улыбнулся.
А вы бы потыкали ложечкой ай вилочкой — и вся недолга.
Истукан! — зло проворчал Михеев, поднимаясь из-за стола, и, тяжело отдуваясь, пошел к кровати. — Вот теперь, как волк, ложись и спи. Ведь мне не повернуться! — закончил он, валясь на постель.
Угомонился! — радостно прошептал Егор Иванович, слыша легкий храп полковника. — И вы бы соснули, Николай Степанович. А может, щец?
Николай Кораблев не успел закрыть глаза, как Михеев, встревоженный, вскочил и, видя, что гость тоже поднимается, сказал:
Отдохните, отдохните, Николай Степанович! Я тут по хозяйству пройдусь. Начальника тыла мне надо повидать, — и вышел из хаты.
Неугомонный! — с укором, но в то же время хвалясь своим полковником, произнес Егор Иванович, когда Михеев хлопнул дверью.
Вернулся Михеев около двух часов утра, похудевший и вымотанный. Войдя в избу, спросил:
Первый не звонил?
Первый? — удивленно протянул Егор Иванович, еще не совсем проснувшись. — Первый-то, чай, вы у нас.
