Андрей Еременко - В начале войны
С болью в сердце я узнал о гибели этого скромного и мужественного юноши, который самоотверженно выполнял свою незаметную, но столь необходимую в условиях фронта работу. Будучи в госпитале, я известил о его смерти родителей и жену.
После того как Хирных, пожав мою руку и пожелав счастливого пути, оставил самолет, нам удалось, наконец, оторваться от земли.
В абсолютной темноте наш ночной бомбардировщик набрал высоту и лег на курс.
Сначала мы взяли курс на юго-восток, а затем повернули на север, на Москву. Нас окружала почти полная темнота, лишь в двух местах пылали пожары. Один из них был, по-видимому, в районе Локоть, а другой где-то севернее, где наши части вели тяжелые бои.
Время тянулось медленно. Меня мучила боль, жажда и холод. Пора была осенняя, а я был укрыт довольно легкой шинелью. Время от времени я впадал в забытье, затем сознание вновь возвращалось. В один из таких моментов я услышал, что мотор работает тихо. Ну, видимо, прилетели, — подумалось мне, ведь летим уже целую вечность, почему не светает? В действительности, как мне сказал Кошуба после моего выздоровления, мы были в воздухе около трех часов. Я стал опять забываться, но чихание мотора и ощутимое снижение самолета окончательно привели меня в сознание. Вот, наконец, садимся, — мелькнула мысль, и чувство покоя наполнило мое сердце.
Однако не успел я толком осмыслить происходящее, как почувствовал сильный удар, затем меня подбросило вверх и снова ударило. Последним ощущением было то, что мы перевернулись. Затем я снова потерял сознание. В себя я пришел от боли в левом боку, на котором лежал, и от холода. Сильно болели также раненые нога и плечо. Так я лежал довольно долго, чувствуя, что случилось что-то неладное. Наконец, послышался голос Кошубы, он спрашивал, жив ли я. Я спросил его в свою очередь, что случилось. Оказывается, мотор самолета сдал, и мы спланировали, грохнулись в полнейшей темноте на землю. Кошуба был на ногах, он отделался, к счастью, легкими ушибами, но не пришел ко мне на помощь сразу, потому что тоже потерял сознание, и, видимо, не столько от удара, сколько от нервного потрясения. Он еще до удара самолета о землю понимал катастрофическое положение. Это был человек долга. Чувство ответственности за жизнь и безопасность командующего фронтом в момент чрезвычайной опасности заставило его собрать всю энергию и волю. Он не терял самообладания, пока держал штурвал, и пытался управлять падающей машиной. Но, когда самолет коснулся земли, силы оставили Кошубу, и лишь через 15–20 минут он снова пришел в себя и стал действовать.
Я попросил летчика найти соломы или дров для костра, чтобы хоть немножко согреться. Кошуба ушел, освещая себе путь карманным фонарем. Вернулся он неожиданно быстро и рассказал, что рядом стоит дом, по-видимому, мы находимся возле какого-то села. Тогда я попросил его позвать людей, чтобы они помогли ему внести меня в дом. Что происходило дальше, я помню весьма смутно. Во всяком случае, понял, что меня перенесли в дом. Эта процедура отняла у меня остаток сил, я снова потерял сознание и пришел в себя уже лежа на кровати, когда мне дали выпить чего-то горячего. После этого я почувствовал себя лучше, но потом снова несколько раз терял сознание.
Весной 1959 г. в один из воскресных дней я решил съездить в места, где упал наш По-2, и обстоятельства этого случая раскрылись для меня с другой стороны. Обо всем мне рассказали жители д. Пилюгино Иваньковского района Тульской области, в огородах которой мы оказались в октябрьскую ночь 1941 г.
Подъехав к д. Пилюгино, мы встретили старушку Седякову, которая проводила нас к тому месту, где некогда приземлился наш самолет. Это было на ее огороде, возле старых ветел. Осмотрев место, я осведомился о том, можно ли найти людей, приютивших меня в ту тревожную ночь.
— Это Петяшины, — ответила старушка, — вот дом, где вы тогда лежали, но хозяева сейчас в другом месте, я провожу Вас к ним.
Через несколько минут мы оказались у калитки чистенького дворика, в глубине которого стоял обычный в Подмосковье бревенчатый домик с резными наличниками. Во дворе пожилая высокая женщина кормила кур.
— Вот и сама Антонида Петяпшна, которая хлопотала тогда о Вас больше всех, — сообщила старушка.
Женщина, узнав меня, вздрогнула от неожиданности, но, быстро оправившись, сказала:
— Я, признаться, думала, что Вас нет в живых.
Мы зашли в дом, хозяйка познакомила нас со своей матерью, 80-летней старушкой Натальей Антоновной. Вскоре в доме собрались и другие односельчане; из их рассказов выяснились многие обстоятельства этого случая.
Суровая осень 1941 г. была для колхозников Подмосковья очень тревожной. Враг рвался к столице. В ясные вечера видны были на горизонте кровавые сполохи далекого зарева, по дорогам на запад шли солдаты, двигались автомашины, иногда танки и артиллерия.
Муж Антониды Петяшиной, старший лейтенант, тоже на фронте. Давно не получала вестей от него, и все мысли молодой женщины были с теми, кто воевал, проливая кровь за родную землю. Да кто тогда в их деревне Пилюгино не был думой с фронтовиками? У соседки Прасковьи Седяковой сын на фронте, у Анастасии Седяковой муж, у Семеновой четверо сыновей ушли в армию. Да разве только в Пилюгино? Во всем Иваньковском районе, во всей Тульской области и по всей необъятной России люди жили одними горестями и надеждами с теми, кто защищал подступы к столице.
Тем памятным вечером легли как всегда рано. Работы осенью невпроворот, а мужчин в колхозе им. Карла Маркса не осталось вовсе, если не считать нескольких стариков.
В доме была мать, Наталья Антоновна, да пятилетняя племянница Шура.
Отец Василий Алексеевич, ему перевалило тогда за седьмой десяток, дежурил в ту ночь вместе с дедом Евдокимом Антоновичем Смирновым, охраняли колхозное добро, да смотрели, чтобы ненароком не проник и вражеский лазутчик.
Старики сошлись у конюшни, закурили цыгарки. Василий Алексеевич привычным движением разгладил усы и, глядя на черное небо, сказал:
— Далеко зашел германец, но не видать ему ни Тулы, ни тем паче Москвы. Соберут наши силу, я думаю, да и дадут ему по хребтине.
— Надо бы, — отозвался Евдоким.
— И свернут ему шею, — продолжил свою мысль Петяшин.
— Нелегкое это дело, а свернут.
И, вдруг, обернувшись на запад, тревожным шепотом сказал:
— Слышишь, самолет идет, да как низко.
Оба старика настороженно прислушались: явственно доносился прерывистый рокот и чиханье мотора, но вскоре все стихло.
— Непонятно, ушел в сторону, что ли? — задумчиво протянул Василий Алексеевич.
И вот, как бы в ответ на его слова, совсем недалеко раздался сильный треск, а затем и глухой удар о землю.
— Упал самолет-то, видно, наш он или вражеский, — взволнованно сказал Петяшин. — И, сдается, где-то возле огорода Прасковьи Седяковой.
— Евдоким, беги быстрее к бригадиру Анне Александровне, пусть она соберет несколько человек, может помощь какая срочная нужна, а может и шпионов ловить потребуется, а я пойду искать самолет. Это где-то недалеко.
Старики, забыв про годы и недуги, бегом пустились в разные стороны.
Василий Алексеевич кратчайшим путем по огородам пошел в сторону, где упал самолет. Выйдя за крайнюю избу, он увидел, что одна из трех старых ветел, что росли по границе седяковского огорода, была поломана, возле нее на боку лежал маленький самолет с отломленным крылом.
— Люди-то, видно, неживые, — сказал про себя Василий Алексеевич и прибавил шагу, и тут, вдруг, увидел, что возле самолета маячит плохо различимая в темноте фигура человека. Да, человек в летном шлеме и больших сапогах уже шел ему навстречу. — Может, немец, — мгновенно мелькнуло у Петяшина, и он крепко сжал в руках старую берданку.
— Кто будешь? — строго окликнул он пилота.
— Свой, папаша, беда у меня приключилась большая, помоги мне скорей, давай людей, да носилки или телегу какую-нибудь. Человека тяжелораненого, генерала с фронта я вез, да машина моя сдала, чудом не разбились насмерть.
В голосе летчика было столько заботы и беспокойства, что как-то нутром понял старый сторож, что перед ним друг.
— Иди, иди к генералу-то поскорее, жив ли он уж, — ворчливо сказал дед. А сам стариковской рысцой затрусил в темноте в деревню. Возле хаты Марии Семиной встретил он группу колхозников во главе с бригадиром полеводческой бригады Анной Смирновой. Здесь, кроме его напарника, были дед Федор Щеглов, колхозница Евдокия Липовкина и еще несколько человек.
Василий Алексеевич, с трудом переводя дыхание, рассказал о результатах своей разведки.
Тут инициативу взяла Анна Александровна Смирнова. Недавно она стала бригадиром, война заставила (надо фронтовиков заменять), и хоть грамоте самоучкой научилась, оказалась энергичным и толковым руководителем.
— Сейчас в сарай за рыдванкой{17}, - раздался ее решительный голос, да настелить овсяной соломы, она помягче, и быстрей за генералом.
