Родиной призванные(Повесть) - Соколов Владимир Н.
— Верно. Активист. Но это — личина. Да я за батьку, за хозяйство, за обиду горло перегрызу. Пусть берегутся! — вскипел Рылин.
— Вот и действуй, да только с умом, — поспешил ответить Патрицкий.
Глава десятая
Сергутин пригласил к себе трех курьеров, чтоб разнести приказ управы по мельницам.
В этот день в качестве рассыльных были мобилизованы подростки: они знали адреса, многие были знакомы с мельниками. Сергутину очень хотелось сообщить мельникам о начавшемся разгроме немецко-фашистских войск под Москвой. Размалывать зерно ежедневно приезжали сотни людей. Каждый старался в это трудное время утаить скромные запасы, чтоб не вызывать новых поборов. Приносили больше на своих плечах пудики. Здесь, на мельнице, обычно узнавали друг от друга различные военные новости. Какая же была радость, когда партизаны-разведчики из Дятькова подарили мельнику Лучину «Правду» с докладом Сталина на торжественном собрании в честь Великого Октября! Лучин передал газету деньгубовским мужикам, оттуда она попала в Ершичский район Смоленской области и каким-то окружным путем один больной подарил ее Митрачковой. Надежда, в свою очередь, отдала газету верному человеку из Дубровки, а тот — Сергутину. За газету «Правда» или за листовки со сводками Совинформбюро жители охотно предлагали сотни рублей. В глубинках гитлеровцы появлялись наездами — боялись заразиться тифом. Вручая посыльным приказ, Сергутин напутствовал:
— Говорите, что приказ строгий, железный. Хлеб гитлеровцам позарез нужен. Под Москвой жестокие бои. Немцы все время пополняют свои части. Много раненых в тылу.
Ну кому же из крестьян, умудренных житейским опытом, не было ясно, что Москва крепка, что дела противника на столичном фронте плохи?
— Дяденька, — спросил один паренек, — а фрицы говорят, Москва под Гитлером…
— Ну и пусть говорят. Настоящий человек в такие россказни не верит. Вот так, — отозвался главный мельник.
Сказать такое, да еще служащему управы, было нелегко, а может, и опрометчиво. Но Сергутин не страшился за себя. Он верил, горячо верил, что наша возьмет. Отсюда и смелость.
В прошлом рабочий-токарь, он вырос в подлинно интеллигентного человека с высоким духовно-нравственным уровнем, обладал необъяснимой душевной властью. А ведь вовсе не был краснобаем. Говорил сдержанно, взвешивая каждое слово. Приедет в деревню или на мельницу — и вот уже люди вокруг него. Всякое дело сразу оживало, преображалось, становилось серьезнее. К Сергутину приходили партизанские разведчики, с ним общался Данченков, встречались Поворов, Митрачкова, партизаны. И тогда лилась его тихая беседа, у людей светлели лица, разглаживались морщины.
После ухода посыльных кто-то постучал осторожно в дверь. Сергутин всегда открывал двери сам. На пороге стоял коммунист Иван Хапуженков. Покинув Дубровский партизанский отряд из-за частых болезней, он по заданию руководства отряда устроился заготовителем в управу.
— Плохо дело, — проговорил Иван с хрипотцой. — Фашисты не оставили ни одного пуда хлеба для снабжения жителей.
— Я уже знаю, Пфуль еще вчера предупредил. У кого припрятана мука?
— Есть у мельника Лучина. Мудрый мужик, сумел спрятать… И убедил немцев, что нечего было молоть.
— Привези ее днем к кому-нибудь из надежных людей и раздай по нашему списку.
— Понял. По правде сказать, боязно.
— Конечно… Мы ходим по острию ножа. Сумей одолеть боязнь-то.
— Вчера мужики из Ершичей говорили, что на речке патруль задержал семь колхозников. У одного оказалась справка, что он является членом колхоза «Красный партизан».
— Ну и что? — не выдержал Сергутин. — Ты не беспокойся. Уверен — все будет хорошо. Сегодня я еще в больных числюсь. Собери наших людей у Перхунова. — Сергутин назвал несколько фамилий. — Надо по душам поговорить, связать друг друга клятвой верности… Время, сам понимаешь, какое. Да ты что стоишь? Садись, позавтракаем. Вот картошка. Есть и сальце. Садись, ешь.
Провожая гостя, Сергутин напомнил:
— Так не забудь — ровно в семь вечера.
Глава одиннадцатая
Федор Данченков после встречи с Сергутиным в Дубровке не пошел в родное село. Он продолжал изучать обстановку, осторожно заводил знакомства. Несколько дней провел в ночных походах по окрестным селам.
Данченков знал, что за рекой уже действуют его земляки — дубровские и рогнединские партизаны. Их разведчики почти ежедневно появлялись в деревнях на правом берегу. А Федор был не из тех, кто тратит время, да и ревнивая ответственность не давала покоя. Из бесед с верными людьми он узнал, что молодежь (особенно комсомольцы) собирает оружие и прячет его в потайных местах. Семья Гаруськиных из поселка имени Свердлова, что раскинулся по берегу быстрой речки Белизны, даже заимела свой арсенал.
Холодными осенними ночами, когда густой туман стелился по земле, комсомолец Ваня Гаруськин с дружком Митей ходили по лесу, примечая оружие, спрятанное отходящими частями Советской Армии. Окруженцы верили в свое возвращение, оружие тщательно зарывали в окопчиках, в болотных ямах, засыпали песком или хворостом, опускали в приметных местах на дно речек и озер.
Ваня убедил своего отца Игнатия Ивановича, что оружие надо собирать по-хозяйски в одно укромное место. Втроем они исходили все поля недавних боев, выискивая оружие и доставляя его в поселок. Здесь и устроили тайник. Все оружие вычистили, смазали автолом, завернули в мешковину и закопали. Одним словом, подготовили для бойцов. В огромной яме в разобранном виде поместили и две пушки-сорокапятки. Митя вскоре погиб — его застрелили фашисты, когда он метался по лесу, надеясь встретить партизан. Гибель друга не остановила Ваню; он стал осторожнее, но сбор оружия и поиски верных людей продолжал.
Встретились Гаруськины и с Федором Данченковым. Хроменький паренек очень понравился Федору своим оптимизмом, верой в победу. Ну а старший Гаруськин духом был под стать сыну.
— Слышал, Игнатий Иванович, — спросил его Федор, — что гитлеровцы о Москве кричат?.. Вон уже Гитлеру белую лошадь приготовили… — И в глаза ему посмотрел, словно вызывая на искреннюю отдачу.
— Эх-ма! Голубчик, всяко на нашей земле бывало. И Москву враги, случалось, жгли-уродовали. А она стоит себе, красуется. Поверь мне, Федор, так турнут фашистов от Москвы — всю зиму будут кровавыми слезами обливаться. Ты скорей записывай меня в отряд.
— Да ты не сдюжишь, трудно в лесу. Ни жилья, ни баз, ничего пока нет. Топаю по селам. Людей допытываю. Тому и радуюсь, что духом люди наши не оскудели… Отзываются!
— А говоришь, не сдюжу! Ах ты, господи! — Он встал, прошелся по хате. — Да разве было когда, чтоб русский мужик не сдюжил? — И сам ответил: — Не было такого!
Некоторое время молчали.
— Тяжело! Ну а когда в лихолетье русскому мужику легко жилось? А? Скажи, Федор… Всё мужиком держится. И нива, и война.
— Да, это неопровержимо! Вот ты, Игнатий Иваныч, оружие с мальцом собираешь — страшное это дело. Увидят фашисты — не простят.
— Знаю! И не страшусь. А почему? Да ведь дело наше святое… Враг, словно на подъеме, силы набирает, на Москву лезет. А мы вроде бы с вершины под уклон идем… Сказка, парень! Не будет так. На войне есть приливы и отливы. Сейчас вроде бы с приливом гитлеровцы плывут вперед. Только все это временно. Верю, что наши их опрокинут. Война, как полая вода, крутит, вертит огромные льдины, а потом как зачнет их дробить, глядь-поглядь, и нет тех льдинищ. Одна весенняя кипень голубеет. Вся страна поднялась фашистов гвоздить. Скоро, скоро им под Москвой крышка. Пущай злобными, мертвыми глазами звезды считают. Вот и прошу тебя, Федор, пиши меня и парня моего… Не терпит душа. Говорят, что в отчем доме спится много, да только я ночами метаюсь. Пиши!
— Боишься не успеть? — улыбнулся Федор. — Эх, Игнатий Иваныч, дорогой мой человек! Ты нам тут нужней. В лес я скличу добровольцев, а по селам разве верные люди у нас лишние? Такие, как ты, — наша народная опора, наш крепчайший тыл. Вон сколько оружия собрал! В других селах тоже вооружаются. Народ у нас красивый, не униженный — не стерпят советские люди фашистского порядка. К зиме сотни две — три соберу в отряд. Вот тебе и подъем… Спасибо, Иваныч, за приют, за доброе слово.
