Тест - тест
— Сережа, видишь впереди буерак? — показал он ему рукой.— Потом начинается овражек. Доползи по нему до мостика, а там прикинешь сам, где притаиться. Когда машина начнет спускаться к мостику, тут и угости ее противотанковой. Понял?
— Понял, товарищ лейтенант!
— Мы за тобой будем следить. Румянцев поддержит своим пулеметом.
Гудошников пополз по глубокому снегу и вскоре скрылся за исклеванным снарядами холмом.
Вражеская машина с зенитными пулеметами, а за нею, значительно дальше, и другие такие же то показывались, то исчезали в складках местности. Двигаясь медленно (мешал глубокий снег), первая обрушивала на наши траншеи шквал губительного огня.
Время шло, а Гудошников не подавал о себе никаких признаков. Савичев, Михайлов, Румянцев и другие с тревогой всматривались вперед.
— Парень находчивый,— заметил лейтенант с надеждой.— Осечки не должно быть.
— Если ему удастся уничтожить установку,— сказал комбат,— то контратакуем. Передай, пусть готовятся. И пусть карманы набьют гранатами.
Лейтенант Михайлов только отполз метров двадцать в сторону, как раздался глухой взрыв. Все обрадовано вскинули голову.
...Сергей Гудошников, удобно устроившись в засыпанном снегом небольшом, но достаточно густом кустарнике над обрывом, ждал, когда приблизится вражеская машина с зенитными пулеметами. "Далековато, гранатой не достать,— размышлял он.— Должна же спуститься вниз... А если еще метров пятьдесят проползти? Нет нельзя, местность открытая". Решил ждать. А лежать абсолютно без движения в такой мороз — запросто окоченеешь. Ноги уже начинают неметь. Неожиданно кто-то вроде дернул за правую ногу. Но обратить на это внимание Гудошникову некогда было: он заметил, как машина после непродолжительной остановки тронулась в нашу сторону, стала спускаться вниз. Малейшая неосторожность может испортить все. И все же Сергей обернулся. Обернулся и увидел: за низким кустом, прямо у его ног, сидит гитлеровец. На коленях у него лежит автомат, с одной стороны — большая соломенная калоша, с другой — валенок Сергея. Сам старательно разматывает укутанную тряпьем ногу. Видимо, принял Гудошникова за труп.
Такая злость охватила Сергея, что на мгновение забыл об осторожности. Согнув ногу, он так врезал по подбородку мародера, что тот, не успев что-либо сообразить, кубарем загремел с обрыва. Каска его с цветным бабьим платком отлетела в кусты. Автомат зарылся в снег. А машина уже рядом. "Пожалуй, как раз",— вовремя подумал Гудошников и швырнул противотанковую гранату. Она угодила между кабиной и кузовом,
Грохнул взрыв. Пулеметчиков из кузова раскидало, пулеметные рамы отлетели напрочь. Машина превратилась в факел.
Смахнув со лба выступивший пот, Сергей покатился с обрыва вниз. Только поднял слетевшую с головы ушанку, как вдруг увидел — вытирая кровь с разбитых губ, сидит тот же фашист! А он и забыл про него.
— Так ты, мерзавец, еще живой?! — Гудошников навел на вражеского солдата автомат. Тот хотел встать, но не вышло — упал. Видимо, здорово двинул его Сергей разутой ногой. "Может, живым взять?" — мелькнула мысль. Но немец неожиданно ретиво поднялся, бросался к Сергею и цепко ухватился за его автомат. Гудошников успел нажать на спусковой крючок...
Через несколько минут на поле боя появились еще две автомашины с зенитными пулеметами. Но они были разбиты подоспевшими нашими танкистами. Однако на этом атака противника не прекратилась. Теперь по дороге шли обозы с пехотой, а по сторонам густо валили цепи. Сначала шли в полный рост, потом — перебежками наконец поползли.
И вот прозвучало мощное, протяжное "ура". На правом фланге контратаку возглавил лейтенант Михайлов, на левом — комбат Савичев. Комиссар Осипов еще до этого был тяжело ранен.
В рядах контратакующих шли все, кто мог держать оружие: старшины, повара, коноводы, раненые...
Услышав воинственный клич советских бойцов, противник пришел в замешательство. Кое-кто тут же повернул назад.
Румянцев, возглавив взвод, со своим пулеметом не расстался. Вот он, крикнув: "Взвод, впере-е-ед! За мно-о-ой!",— сделал короткую перебежку, камнем упал в снег и открыл по врагу огонь. В пылу боя не мудрено притупить осторожность. И тут выручает лучшее из чувств, присущее только советским бойцам,— чувство войскового товарищества и взаимовыручки.
— Костя, смотри слева! — крикнул второй номер Соколов и, схватив карабин, выстрелил по гитлеровцу, подкрадывавшемуся к пулеметчикам. Пуля угодила в торчавшую над снегом фигуру. Однако немец, перевернувшись два раза, продолжал ползти.
— Дай-ка мне! Они, фашисты, живучие, надо бить наверняка.
Румянцев схватил карабин. Вражеский "пластун" уже приподнялся, чтобы метнуть гранату, но Константин успел выстрелить. Граната выпала из рук солдата и взорвалась...
— Второй такой случай, — отметил Соколов,
— Ничего, пусть будет и третий, и десятый — управимся. А теперь давай диск с патронами.
И тут только оба поняли, что патронов осталось совсем мало, что и подносчики из пункта боепитания тоже в бою... Кого-то посылали еще раньше, но он не вернулся.
— Хлебникина ко мне! — приказал командир взвода Румянцев.
Петр Хлебникин был в это время на правом фланге, где погибшего командира роты заменил лейтенант Михайлов. Он понимал, что фашисты во что бы то ни стало решили смять наших. Напряжение боя, казалось, достигло предельной черты. Все вокруг было усеяно трупами гитлеровских солдат и наших бойцов. В какое-то мгновение Хлебникину почудилось, что он на поле боя один. Оторопь взяла бойца. Но когда услышал, что его зовут, словно бы очнулся после кошмарного сна и бросился на вызов.
— Петя, мы остались без патронов,— без всяких вводных сказал ему Румянцев.— Надо достать. Ждать, когда подвезут, нельзя. Сам видишь...
— Я сейчас, сейчас! Я все понимаю.
И Петр, вывалив солдатские пожитки из своего вещевого мешка, пополз по полю боя. Он знал, как это делается. В минуты затишья между вражескими атаками ему не раз приходилось забирать патроны у наших погибших.
Второму номеру пулемета Соколову почти каждые пять минут приходилось набивать диски. В рукавицах этого не сделаешь, надо снимать. И он снимал. А мороз — под тридцать градусов. Пальцы от холода ныли нестерпимо, временами становились нечувствительными, как деревяшки.
Сейчас Федор снаряжал диск последними оставшимися в его сумке патронами. Пальцы не слушались, и патроны падали в снег. Румянцев торопил напарника, срывался на крик.
— Сейчас, сейчас,— постанывал Соколов.— Руки как чужие...
Тогда Румянцев сам стал заряжать диск. Пока он это делал, перед ним, словно из-под земли, вырос верзила — немецкий солдат. В руках у него была наша винтовка, на шее висел свой автомат. Размахнувшись, гитлеровец ударил Румянцева штыком, но проколол лишь полушубок сбоку. Константин вскочил и крепко ухватился за штык. А Соколов ничем помочь не мог: его руки висели как перебитые... В какое-то мгновение командир взвода вспомнил давний мимолетный рассказ Соколова о том, что из-за какой-то болезни, перенесенной им в детстве, или из-за чего-то еще его руки плохо переносят холод. Тогда Румянцев не обратил на это внимание. А зря... Может, вторым номером не следовало брать.
В эту минуту, к счастью, появился Петр Хлебникин. Он приволок на спине тяжелый вещмешок, набитый патронами, да еще нес их в поле шинели. И увидел Петр необычную картину: верзила-немец, держась за приклад винтовки, ходит вокруг Румянцева, как щука, попавшая на блесну. Костя ростом не высокий, но чертовски цепкий и ловкий. Гитлеровец с налитыми кровью глазами пытается выдернуть из его рук штык, да не может. Не удалось одним ударом покончить с русским, а теперь самому грозит конец.
Хлебникин сбросил свою ношу на снег, одним прыжком, как тигр, бросился к лежавшему на снегу ручному пулемету Румянцева и два раза огрел им гитлеровца по каске. Тот, выпустив винтовку, мешком свалился ему под ноги.
— Вот так-то лучше, — прохрипел Петр.
В автомате верзилы не оказалось ни одного патрона. Была без патронов и винтовка.
— Ну, Петро, спасибо тебе, — от души поблагодарил Румянцев.— И за патроны спасибо. А теперь оставайся у меня вторым номером. Да, да! — строго добавил он, поймав на себе удивленный и протестующий взгляд Соколова. — А ты, Федор Николаевич, быстренько в медсанбат. Там тебе сделают с руками что полагается. Отморозишь ведь, без ранения калекой станешь.
Соколов нехотя ушел, а Румянцев и Хлебникин стали набивать диски.
Наши стрелковые подразделения вели бой почти на самой высоте. Наступал вечер. Вскоре в небо взлетели одна за другой три зеленые ракеты. Это означало, что надо отходить на прежние позиции.
"Как же так, продвинулись вперед и вдруг—отход",— мысленно недоумевал Румянцев. Но тут же сообразил: наступать дальше, глядя на ночь, более чем рискованно. А закрепиться здесь, на склоне, нецелесообразно — позиция для нас очень невыгодная.
