Вальтер Треммин - ТАЙНА „ХОРНСРИФА"
«Совсем неплохо для начала», — подумал Хенце и поспешил на камбуз. Вскоре он вернулся с обедом. Старик сидел в той же позе, уставившись в одну точку. Но вестовой ошибался, думая, что Шюттенстрем пьян. Обстановка была слишком серьезной, а старый моряк был достаточно опытным командиром, чтобы запить в такой ответственный момент. Дело в том, что разговор со Шмальфельдом пролил свет на некоторые вещи, о которых он должен был спокойно поразмыслить.
За день погода не изменилась. Сильный восточный ветер пел в снастях свою монотонную песню. Была уже почти полночь, когда командир вышел на палубу и взглянул на мостик. На крыле стоял старший помощник и смотрел в темноту. Шюттенстрема это удивило. Раньше Фишеля никак нельзя было заподозрить в большой любви к морю. «Кажется, этот «благородный рыцарь» чем-то озабочен», — подумал Шюттенстрем. Заметив командира, Фишель вытянулся. Шюттенстрем подозвал вахтенного офицера, и тот доложил курс и место корабля. Шюттенстрем удовлетворенно кивнул головой, услышав, что никаких происшествий не произошло. Но ничего, кроме короткого «благодарю», в ответ на рапорт не произнес. Прислонившись к рулевой рубке, он вглядывался в темноту. Старшему помощнику ничего не оставалось, как отвернуться в другую сторону. По-видимому, после его сегодняшнего краха у него отпала всякая охота разговаривать. Он стоял и молча наблюдал за рулевым, как будто этим хотел показать свое серьезное отношение к службе.
Тишину прервал крик боцмана:
— Ночная вахта, приготовиться!
Потом опять все стихло, на борту воцарилось обычное спокойствие. Слышно было только тяжелое пыхтение машин. С погашенными огнями «Хорнсриф» медленно пересекал океан.
Вскоре раздались склянки. Новая вахта вышла на палубу.
Шюттенстрем спокойно и, кажется, без особого участия наблюдал за всем происходившим. Вдруг он решительно подошел к старшему помощнику и показал ему на неясные, едва различимые в темноте очертания фигуры, торчавшей на фок-мачте.
— Видите, кто там, господин Фишель?
— Да, господин капитан-лейтенант. Что это с ним?
— Это Шмальфельд… До самого Бордо он будет каждую ночь нести «собачью» вахту в «вороньем гнезде».
Шюттенстрем произнес эти слова с видимым удовольствием. Старший помощник был озадачен и промямлил что-то вроде «не понимаю…»
— Да, Фишель, я наказал Шмальфельда, наложил на него взыскание, дис-цип-ли-нар-ное! Вы понимаете меня?
— Я не понимаю, господин капитан-лейтенант, что еще он успел натворить?
Шюттенстрем засмеялся:
— Ничего нового Шмальфельд не натворил. Ведь должен же он понести наказание за недостойное поведение.
По отношению к Фишелю это было настоящей провокацией. В ярости тот процедил сквозь зубы:
— Я знаю, господин капитан-лейтенант. Но так просто это не кончится. Каждый проступок у нас не остается безнаказанным. Действия Шмальфельда являются преступлением, и за это его будет судить военный трибунал. Вы не можете поступать столь некорректно по отношению ко мне.
Высказав это, Фишель испугался, что Шюттенстрем вспылит и при всех отчитает его.
Но он ошибался. Командир «Хорнсрифа» даже и не подумал отчитывать его. Он медленно пошел по палубе, но потом, вдруг остановившись, повернулся к старшему помощнику.
— А вы поступали корректно, когда, будучи представителем фирмы «Люблинский и К°», проворачивали в Гамбурге аферу с кофе? Гм? С тех пор прошло много времени, господин Фишель. Ну, а как вы полагаете, что будет, если какая-нибудь старая и забытая история всплывет наружу? Спокойной ночи, господин Фишель!
Фишель закрыл глаза. В ушах звенело, словно его огрели дубинкой по голове. Так вот, оказывается, какой козырь был у Старика! Эта история с фирмой «Люблинский и К°»… Старший помощник поспешил спуститься вниз. Но командир был уже на юте.
В эту ночь Фишель не сомкнул глаз.
Когда Шюттенстрем подошел к своей каюте и хотел открыть дверь, к нему подошел доктор Бек в пижаме и накинутом на плечи пальто:
— Все еще не спите, господин Шюттенстрем? Устали?
Шюттенстрем посмотрел на геолога каким-то странным, отсутствующим взглядом.
— Нет, доктор, я не устал. Для этого у меня мало времени. Я хочу сказать вам, кто я есть: я свинья, настоящая паршивая свинья! — сказал он и, не глядя на ошеломленного Бека, вошел в каюту и захлопнул дверь.
* * *
Монотонно, убаюкивающе-ритмично стучали дизели подводной лодки «U-43». Горячий, удушливый воздух обжигал легкие. Трюмные машинисты хлопотали у двигателей, изо всех сил стараясь, чтобы все механизмы действовали безупречно.
В тот момент, когда машинист Геммель начищал поручни, к нему в отсек через узкий проход протиснулся фенрих. Он только что сдал вахту и пришел побеседовать с Геммелем. Он часто делал это, считая, что от машиниста можно много узнать и многому поучиться. Вильдхаген поискал его глазами среди машин:
— Геммель?
— Здесь, господин фенрих!
Машинист медленно вытер руки о масленую тряпку. Вильдхаген вдруг закашлялся: после свежего морского воздуха от стойкого запаха соляра перехватывало дыхание, першило в горле.
— Я вам не помешаю? — спросил он.
На лице Геммеля появилось нечто вроде ела- бой улыбки. Не потому, что он почувствовал себя польщенным. Конечно, нет. Он — и вдруг польщен, в его-то положении… Но этот юноша со своим наивным стремлением все знать явно чем-то привлекал Геммеля. Действительно, это была необычная пара: Вильдхаген, сын влиятельного нациста, служившего в министерстве иностранных дел, и он, Геммель, разжалованный матрос, просто чудом избежавший петли. Но фенрих казался ему честным малым, в то время как типов вроде Крауса машинист избегал.
Встречаясь и беседуя с Вильдхагеном, он видел, что юноша относится к нему искренне. А это в его глазах уже кое-что значило.
— Помешаете? Нет, отчего же. Если вам так интересно, пожалуйста. Вы ведь знаете, кто я. — Произнося последние слова, Геммель пристально посмотрел в глаза Вильдхагену.
— Да оставьте вы наконец это. Все об одном и том же. Вы бы еще табличку себе на шею повесили: «Смертельно! Высокое напряжение!».
Конечно, фенрих знал, что Геммель был «политическим» и нес службу на лодке как штрафник. Говорили даже, что он «красный». Но это, в конце концов, его, Вильдхагена, не касается. Ведь он просто хочет стать хорошим морским офицером, и прошлое Геммеля для него не имеет никакого значения, если тот может научить его чему-либо полезному.
Геммель просто нравился ему. Вот и все. Он умел увлекательно рассказывать и толково все объяснять. Юноша пытался заговаривать с машинистом и на политические темы, желая вызвать его на откровенность. Загадочное прошлое Геммеля все-таки интересовало его. Для Вильдхагена, воспитанного «Гитлерюгендом», с мировоззрением, сформированным «третьим рейхом», Геммель представлял явление чужеродное, необычное, рассмотреть которое поближе и разобраться в нем самому побуждало любопытство молодости-
Ответы Геммеля озадачивали и ошеломляли фенриха. Они были ясными и продуманными, в них не было и следа личной неприязни или придирчивости. Геммель говорил с фенрихом серьезно, сдержанно. Его рассказы были для Вильдхагена такими волнующе новыми, что после встреч с машинистом он часто задумывался над ними.
Сегодня он пришел, чтобы расширить свои технические познания и узнать кое-что о политических взглядах Геммеля.
— Геммель, объясните мне, пожалуйста, еще раз назначение и устройство главного электромотора.
— Ну что же, пожалуйста. Итак, главный электромотор необходим для движения лодки в подводном положении. В отличие от дизеля… — машинист вдруг замолчал и очень серьезно посмотрел на юношу. — ' Господин фенрих, я, конечно, беспокоюсь не о себе. Но я прошу вас, подумайте над тем…
— Электромотор! Геммель! Разве это относится к…
— Поверьте мне, я ничего не имею против ваших бесед со мной, но это может иметь для вас неприятные последствия! У меня на этот счет нюх. Обер-лейтенант Краус уже давно следит за нами.
— Да бросьте вы, Геммель! Вас уже призраки начинают преследовать. Обер-лейтенант сейчас на мостике.
Но машинист стоял на своем:
— Первый помощник ведь не один. Все машинисты здесь внизу хорошие парни, нам их нечего бояться. Но на лодке есть еще несколько таких, ну, да вы и сами знаете каких. Это как раз о них говорят: товарищи-подлецы…
Фенрих озадаченно посмотрел на приветливое лицо Геммеля. Что это? Объяснялось ли это простым чувством враждебности к людям или же у этого разжалованного «политического» были основания предполагать такое?
— Вот что, Геммель, послушайте-ка. Я знаю, что вам пришлось кое-что пережить. Я могу представить себе, что это сильно действует на человека, расстраивает, выбивает его из колеи, ожесточает и восстанавливает против других. Но когда-нибудь, в один прекрасный день, все это пройдет.
