Свен Хассель - Колеса ужаса
— Ладно, арестованный. Ложись в постель и оставайся там, пока не услышишь сигнал подъема.
Он вышел из камеры, со стуком закрыл дверь, дважды повернул ключ в громадном замке и с громким лязгом задвинул два засова.
Плутону так нравились ключи, что в караульном помещении он положил их на стол перед собой. Плутон часто сам бывал за решеткой, а тут впервые в жизни в его руках находились ключи от камер. Чуть погодя он с восторгом принялся звонить по телефону всем дежурным по роте в казармах. Спрашивал всех о количестве личного состава. Начальник караула мог пользоваться этой привилегией. Всякий раз, дозвонившись в роту, он спрашивал:
— Голос у тебя звучит сонно. Ты спал? (Конечно, все они спали). Считаю своим долгом доложить дежурному офицеру об этом нарушении. Что такое? Кто говорит? Начальник караула, разумеется. Кто же еще?
Поговорив с дежурными во всех восьми ротах, Плутон начал все сначала. На сей раз он спрашивал пришедших в замешательство унтер-офицеров о состоянии больных. О списках оружия и количестве боеприпасов; требовал доставить списки в караульное помещение к восьми часам. Несчастные унтеры оказывались по горло загруженными работой на всю ночь.
Весьма довольный собой, Плутон откинулся на спинку стула, водрузил на стол громадные ноги и принялся листать порнографические журналы. И едва хотел закурить сигарету с опиумом, в дверь с шумом вошли двое новобранцев. Между ними была весьма оживленная личность в цветастом ситцевом платье, с косынкой на голове и солдатскими сапогами на ногах.
— Герр начальник караула, — заговорил один из новобранцев. — Башенный стрелок Нимайер почтительно докладывает, что во время патрулирования мы арестовали эту личность при попытке перелезть через забор возле казармы третьей роты. Эта личность отказывается говорить и нанесла башенному стрелку Рейхельту сильнейший удар по лицу. У него жутко заплыл глаз.
Плутон захлопал глазами, но быстро взял себя в руки. Мы сразу же узнали Порту. Плутон придвинул ему стул и с улыбкой спросил:
— Мадам, не хотите ли присесть?
— Заткни пасть, а то сам ее тебе заткну! — непочтительно ответил Порта новоназначенному начальнику караула.
Плутон отмахнулся от этой угрозы и толчком усадил Порту на стул.
— Прошу прощенья, мадам. Вы, случайно, не ищете своего мужа? Я обер-ефрейтор Густав Эйкен, начальник караула, собиратель мужей, в нежных руках которого находится безопасность казарм. Или, может, мадам хочет еще чего-то?
И внезапно задрал подол платья Порты, обнажив его острые колени под армейскими кальсонами.
— О, наверняка последняя парижская мода? Очаровательно, мадам. Не у каждой женщины есть такие изысканные вещи.
Порта спьяну хотел ударить здоровенного, усмехающегося докера и промахнулся. Потом неожиданно присмирел.
— Господи, совсем горло пересохло! Принеси пива.
Кончилось все тем, что мы упрятали Порту в пустую камеру. Он был слишком пьян, чтобы вести его в казарму. Он обошел целый ряд сомнительных пивных, от «Красной розы» до «Веселой коровы». По его словам, отымел стольких женщин, что хватит на два года. Во время маневров с последней мундир у него украли. Остались только кальсоны и сапоги. Он клялся, что лег в них в постель. Кто-то написал на его голом заду масляной краской «Веселая корова».
Плутон записал его в книгу арестованных как задержанного в одиннадцать часов, за час до того, как ночные пропуска становятся недействительными. Совершенно не думая о том, что тогда еще не был произведен в начальники караула.
Потом мы до утра играли в «двадцать одно» на деньги нашего арестанта. Как сказал Плутон, Рейнхардту они были больше не нужны.
Дежурный офицер явился с проверкой в восемь часов, и ему почти двадцать минут пришлось объяснять, что кроется за рапортом Плутона.
Когда лейтенант Вагнер наконец понял, в чем дело, он чуть не плача, рухнул на стул и беспомощно расписался под Плутоновым длинным описанием одной из самых богатых событиями ночей в скучной истории военного городка.
Опасность для Вагнера заключалась в том, что он не слышал выстрела. Видимо, спал или находился в самовольной отлучке. Он хорошо знал подполковника Вайсхагена и был уверен, что тот терпеливо сидел час за часом, дожидаясь его доклада, который дежурный офицер в данных обстоятельствах должен был немедленно сделать коменданту городка или его адъютанту. А со времени выстрела прошло уже шесть часов. Лейтенанту Вагнеру теперь наверняка предстоял перевод в боевую часть.
Когда эта трагедия дошла до его сознания, лейтенант несколько раз открыл и закрыл рот, не издавая ни звука, Но заревел быком, когда Плутон с улыбкой доложил, что комендант был очень доволен патрулем и что дежурный офицер должен отметить этот факт в книге происшествий. С зубовным скрежетом Вагнер, пошатываясь, ушел навстречу участи, которую сулил ему этот день.
4. УБИЙСТВО ИМЕНЕМ ГОСУДАРСТВА
Солнечным утром мы вывели их из тюрьмы. Они совершили последнюю поездку в тряском грузовике.
Они помогали толкать грузовик, когда он застрял. Казалось, стремились помочь двенадцати пулям найти свою цель.
Это делалось во имя немецкого народа.
Порта влез последним в крупповский дизельный грузовик. При переключении скоростей машина скрипела и скрежетала. Мы отъехали от казармы и сделали недолгую остановку у штаба, чтобы получить разрешение на выезд.
Пока грузовик ехал по городу, мы окликали девушек и приветственно махали им руками. Порта начал рассказывать непристойную историю. Мёллер попросил его замолчать. Вспыхнула краткая, но бурная ссора. Она прекратилась, когда мы въехали в городок пехотного полка. Наконец машина остановилась перед караульным помещением.
Старший нашего наряда, фельдфебель Пауст, вылез из кабины и позвонил. Шестеро из нас спрыгнули и последовали за Паустом в приемную гарнизонной тюрьмы. Там мы обнаружили нескольких бледных пехотинцев, служивших тюремными надзирателями. Пауст вошел в канцелярию взять документы у пехотного фельдфебеля. Это был рослый, лысый человек, мышцы его лица возле глаз нервно подергивались в тике.
Порта с интересом спросил:
— Ребята, как вы коротаете время в этой каталажке?
— На твоем месте я бы не беспокоился, — ответил пятидесятилетний ефрейтор. — Тебе предстоит секундное дело. А мы здесь работаем изо дня в день. Знаем заключенных по нескольку месяцев. Часами ведем разговоры с ними. Заключенные становятся нам вроде друзей. Хоть бы они были последними — так завтра должна поступить очередная партия. И конца этому не видно. С ума можно сойти.
— Карл, ты слишком много болтаешь, — предостерег его другой пожилой ефрейтор. Отвел своего друга в сторону и недоверчиво посмотрел на нас.
Мы с любопытством оглядели небольшое караульное помещение. На столе валялись грязные чашки и тарелки. На одной из стен висела школьная доска с написанными номерами камер и фамилиями заключенных. Зеленая галочка возле фамилии означала, что ее обладатель приговорен к смерти. Я насчитал их двадцать три. Красная обозначала заключенных, ждущих утверждения их приговоров трибуналом. Их было много. Синие галочки означали концлагерь; их было всего четырнадцать.
На противоположной стене висели большие фотографии Гитлера и Кейтеля[20]. Они равнодушно взирали на доску со сведениями о трагичных судьбах людей.
— Какого черта они там тянут резину? — пожелал узнать Шварц. — Сегодня на обед горох; если опоздаем, нам достанутся одни объедки.
— Что вы только за люди, — сказал пожилой ефрейтор. — Думаете о еде, когда вам предстоит такая работа. Я со вчерашнего дня двадцать раз бегал в сортир, потому что нервничаю. А вы, Господи, только и способны думать, что о горохе!
— А почему бы нет, дедуля? — усмехнулся Порта. — Возьми себя в руки. Слишком уж вы, пехота, чувствительные.
— Заткнись ты, — сказал ему Мёллер.
— Давно ты произведен в состав надменных ублюдков со звездами, нашивками и правом приказывать мне? — поинтересовался Порта.
— Скотина, — категорическим тоном произнес Мёллер.
— Это твое мнение. Вот погоди, окончатся стрельбы, тогда я потолкую с тобой, дворняжка.
Порта зловеще улыбнулся, и Мёллер осмотрительно перешел к другой стороне стола.
Тюремные служащие нервозно расступались перед ним. Казалось, они боятся прикасаться к нам.
Из ближайшего кабинета донеслось звяканье ключей. Громко вскрикнула женщина.
Плутон зажег сигарету с опиумом и жадно затянулся. Штеге смотрел на свои ноги в грубых, но зеркально блестящих сапогах. Какой-то пехотинец, сидя за столом, нервозно чертил по нему пальцем. Атмосфера была наэлектризованной.
Зазвонил телефон. Старший из ефрейторов снял трубку и, выпрямясь, застыл на стуле.
