Валерий Вахромеев - Дороги

Наши ребята этим и воспользовались. Они через открытые окна умудрились стянуть торбы с едой, шинели и другое барахло дезертиров. Но вот закончилось богослужение и в наш адрес полетели совсем не богоугодные слова. Обнаружив пропажу, западники не решились идти на нашу сторону и ругали нас на чем свет стоит со своей стороны дороги. Дня через два их построили и этапом перевели в другой лагерь.

Вот такие воспоминания остались у меня о лагере «Бардачный». В конце рассказа хочу пояснить, как делили мы буханку эрзац хлеба пополам с опилками на равные части. Так вот, в бараке у нас были самодельные чашечные весы, на которых мы могли довольно точно взвесить маленькие кусочки хлеба. Если же не было весов, то поступали иначе. Резали буханку на примерно равные кусочки по количеству пленных в бараке. Раскладывали на чистую бумагу или платок. Один из группы поворачивался ко всем спиной и, указывая на первый кусок, спрашивал: «Кому?». Ему говор ли имя или номер, и он передавал кусочек этому человеку. И так поочередно все кусочки. Считалось большим счастьем получить при дележе кусок горбушки…

ГОРЬКАЯ ГОРБУШКА

Случилось это в конце сорок первого года в одном из концлагерей. До сих пор с горечью вспоминаю случай с простой горбушкой хлеба… Тот, кто прошел ад немецкого плена, хорошо знает цену пайка лагерного хлеба, испеченного из отрубей, древесных опилок и низкосортной муки. Вся еда наша состояла из жидкой баланды (водяного отвара капустных листьев) и скудного пайка эрзац хлеба Мы опухали от голода. Многие из пленных заболевали дизентерией, так как ели все более-менее съедобное: траву, корни травы, почки деревьев, смолу с еловых досок и строительный гудрон с крыш бараков, жевали и кожаные ремни.

Так вот, не обошла дизентерия и моего друга, Виктора Алешина. Долго страдал парень. От него шел отвратительный запах, солдатские штаны были сзади постоянно мокрыми, ведь мы очень много пили воды, чтобы как-то заглушить чувство голода.

С Виктором я попал в плен и прошел уже несколько лагерей. Он был, как и я, москвичом, с улицы Осипенко. До войны мы не были знакомы, хотя жили рядом. Отец его работал в ресторане «Прага» официантом и мало уделял внимания сыну. Виктор рос сам по себе, школу почти не посещал, связался с дурной компанией. Подрастая в такой среде, он научился ловко воровать, что помогло нам в плену. Он мог незаметно стащить с кухни что-то из съестного, хорошо спрятать нож, который не могли найти при обыске немцы. Частенько воровал у «зажиточных» пленных очень хотелось есть. «Богатыми» мы называли пленных с Западной Украины. Они имели выгоду от обмена своих продуктов на одежду и обувь других пленных. Так же хорошо жили и те, кто работал на кухне. Они питались значительно лучше других. Еще имели возможность подкормиться и получить курево те пленные, кого выбирали для работы бауэры. Мою дружбу Виктор очень ценил и поэтому делился со мной своей добычей. Но никогда не привлекал меня к своим авантюрам. Он говорил: «Вором надо родиться».

От постоянного поноса Виктор совсем потерял силы, и я решил его вылечить. Конечно, никаких лекарств у нас не было. Но я вспомнил, как моя мама лечила меня в голодные двадцатые годы от расстройства кишечника сухарями черного хлеба. Стал я собирать корочки от наших пайков.

Однажды мне повезло — досталась при дележе горбушка. Каждый пленный был рад получить горбушку. Он долго мог наслаждаться ею, размачивать слюной, обсасывать, смакуя. Я срезал с нее корку и все накопленные корки высушил на раскаленной печке. Сам я съел мякоть наших пайков. При сушке корочки сильно подсохли, уменьшились в объеме. С радостью отнес я эти корочки другу, думал обрадовать его и помочь ему вылечиться. Но Виктор подумал, что я обделил его, слабого и больного. Он расплакался и высказал мне свою обиду. Как же горько мне было выслушивать его незаслуженные упреки! Ведь он был самым близким другом в плену и я искренне хотел его вылечить! Видно голод и болезнь помутили его разум. Слезы текли по его заросшим щетиной, грязным щекам. Впалая грудь тяжело, с хрипом, дышала. У него обострился туберкулез. С трудом мне удалось доказать свое бескорыстие и желание помочь ему. Несколько дней еще лечил я друга сухими корочками и… ВЫЛЕЧИЛ! Он мне был благодарен, и больше никогда не вспоминал мы тот случай с горбушкой.

Дальнейшая судьба Виктора сложилась печально. С туберкулезом вскоре он попал в лагерный госпиталь, где через недели две скончался.

Уже после войны я исполнил свой последний долг и нашел его семью. Их дом стоял возле Устьинского моста. Родители жили в большой комнате коммунальной квартиры. Мать его не работала, была домохозяйкой. С родителями жила и его сестра. Отец содержал всю семью, принося из ресторана каждый вечер, остатки со столов и чаевые. Меня поразило полное безразличие родных Виктора, когда я сообщил им о его смерти в лагере. Отец воспринял это сообщение совершенно без сожаления, я понял, что в детстве Виктор был лишен родительского внимания.

В моей памяти Виктор остался таким, каким я его встретил в Проскурове, еще до начала войны. Среднего роста, сухощавый, светлые русые волосы типичный славянин. Брови начинались почти на переносице и поэтому лицо имело всегда какое — то скорбное выражение, подчеркнутое двумя продольными складками над переносицей. Сутулая фигура и впалая грудь несколько портили его. Серые и очень выразительные, но печальные глаза сразу приковывали внимание собеседника.

Поражали его ловкие руки с тонкими пальцами вора-карманника. Он мог совершенно незаметно вытащить из чужого кармана любую вещь. Он мог бы стать наверное музыкантом, имея такие чуткие пальцы. Жаль, что ему не досталось в детстве ни родительского внимания, ни воспитания.

Вот таким был мой друг Виктор Алешин, с которым делили мы последнюю корочку хлеба…

ЛИНИЯ ЗИГФРИДА

Где-то на границе Германии с Францией и Бельгией расположился среди высоких песчаных холмов небольшой лагерь для военнопленных. Типичный, один из многих лагерей, разбросанных по всей Германии. Он был окружен колючей проволокой в несколько рядов. По углам стояли пулеметные вышки. Вокруг него унылый и однообразный пейзаж: желтые песчаные холмы, поросшие редкими и чахлыми сосенками. По близости не было ни каких поселений. Мне пришлось пробыть в этом лагере не долго, но надолго запомнился мне он…

Сначала немцы использовали наш бесплатный, рабский труд на строительстве шоссейной дороги. Нас заставляли ежедневно от зари до зари доставлять в вагонетках тяжелый сырой песок. Рельсы, по которым мы катили вагонетки с песком, были проложены по склону песчаного карьера. Загружали их на дне карьера. Потом, упираясь руками в железный борт, толкали вагонетки на верх песчаного холма, где и высыпали песок. Тяжелый труд выматывал голодных и обессиленных людей, поэтому мы старались меньше насыпать песка в вагонетки. Охранники, заметив это, ругались. Они били пленных палками, прикладами винтовок или сапогами, заставляя работать быстрее и загружать вагонетки до верху. То здесь, то там слышалось: «Schnell! Schnell! Los, los!» подгоняли нас немцы. Мы были рады любой задержке в работе и использовали ее для короткого отдыха.

Однажды день выдался безоблачный, жаркий. Мы работали с самого утра без перерыва. К полудню еле-еле передвигали ноги, когда выдалось немного времени для отдыха. Расположились, кто где мог, используя любое укрытие от палящих лучей солнца. Один из наших товарищей присел на буфер, стоявшей на дне карьера вагонетки. В это время два солдата-охранника стояли и перекуривали на вершине песчаного холма. Они весело переговаривались, наблюдая за военнопленными. Один из них, шутки ради, толкнул сапогом пустую вагонетку, стоявшую рядом. Она, быстро набирая скорость, покатилась по рельсам вниз… Пленный, сидевший на буфере слишком поздно увидел приближающуюся опасность. Все произошло так быстро и внезапно, что мы услышали только страшный крик, лязг железа и… мертвая тишина. Мы подбежали к месту трагедии, раскатили вагонетки. Наш товарищ лежал окровавленный, изуродованный, с широко открытыми глазами, в которых навсегда застыл ужас. Подбежали охранники. Они разогнали толпу пленных и один из них, носком сапога перевернув погибшего, что-то сказал своему напарнику. Все мы, потрясенные случившимся, молча стояли в стороне. Немцы, что-то обсудив между собой, заставили четверых пленных бросить труп в пустую вагонетку. Затем всех нас построили, пересчитали и повели в лагерь. Это нас удивило. Несчастные случаи и убийства пленных случались и до этого случая, но ни когда нас не уводили с работы раньше положенного. В этот день мы вернулись в лагерь часа на четыре раньше.

Очень редко встречались немецкие солдаты, относившиеся к нам, пленным по-человечески. И, как правило, начальство, заметив с их стороны симпатию к пленным, старалось их отправить на фронт. Это сказал нам один из таких охранников в последний день перед отправкой. Другие же отличались исключительной жестокостью в обращении с подневольными, постоянно старались причинить нам боль, унизить, показать свое превосходство. После того трагического случая нас больше не посылали на работу в карьер. Без работы, правда, мы не остались.