Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)
— Ах ты, стерва! — услышал Васечка яростный крик старшего полицейского. — Ты на представителя власти руку поднимаешь!.. Застрелю, суку!.. А ну, ложись, ныряй в постель падло, добровольно!.. Считаю до трёх!.. Один!.. Два!..
Васечка не мог больше стоять в сенях и подслушивать; не мог он и войти в хату и без раздумий пустить пулю в лоб Митьке Клыку — страх был сильнее его самого и его всяческих чувств; выход оставался один — вон отсюда, на улицу чтобы не слышать ничего, и, тем более, не видеть!..
… Митька Клык из хаты Верцы вышел где-то через полчаса. Через всю его щёку кровоточила свежая царапина.
— Чего уставился? — хрипло спросил он. — Не узнаёшь? — Дура баба попалась — он осторожно погладил царапину — не постели ничего не может — лежит как бревно… Мне бы помоложе себе подыскать бабёнку да с огоньком… Или совсем необученную девочку!.. Эх, жизнь-житуха!
В голове у Васечки вдруг помутилось: ему внезапно представилось, как поганый Клык насильничает Настю… Настю к которой у него, кажется, начала появляться симпатия.
«За Настю я его враз пристрелю!.. Надо предупредить дядьку Мирона, чтобы спрятал Настю от этого одноглазого дьявола. Клык — он и есть самый настоящий клык, волчий ли. собачий ли…» — подумал он и поплёлся вслед за Клыком, то и дело поправляя ремень тяжёлой для него винтовки.
ВОЛЬНОМУ-ВОЛЯ…
Поздно вернувшийся из Кремля Ротмистров застал у себя не только своего адъютанта Василия Земскова, но и незнакомого молодого симпатичного лейтенанта. И Земсков, и молодой симпатичный лейтенант мгновенно вскочили, вытянувшись по стойке «Смирно!». Павел Алексеевич рассеяно кивнул им головой и хотел было пройти мимо, но адъютант вежливо окликнул его:
— Товарищ генерал!
Ротмистров остановился, молча вопросительно взглянул на него.
— Товарищ генерал, к вам лейтенант Кошляков явился!.. Вы просили…
— Являются только черти, Василий. Запомни это. Ну, это я так, к слову. Ты не обижайся. Я сейчас разденусь, и, прошу тебя, организуй, пожалуйста, нам с лейтенантом чай.
Через некоторое время Ротмистров и лейтенант Кошляков сидели за столом и пили горячий чай. Лейтенант явно чувствовал себя не в своей тарелке; генерал, в свою очередь, чувствовал стеснительность юного офицера и с чисто отеческой улыбкой то и дело посматривал на него.
— Лейтенант, позвольте спросить у вас: почему вы из такого тёплого и уютного местечка так усиленно рвётесь па фронт? Война ведь, сами чувствуете, не к концу своему приближается, а, можно сказать, к своей золотой середине. И сколько ещё людей в ней полягут — одному Богу известно. Эх, долго ещё смерть своей безжалостной косой орудовать будет, много голов буйных скосит — и генеральских, и, тем паче, ваших, молодых и горячих.
Товарищ генерал, в вашем корпусе два брата моих служат. Танкисты они. Я хочу с врагом сражаться бок о бок с ними.
— Да, мне говорили о вашем жгучем желании службу военную, нести вместе с ними. Но, лейтенант, подумайте всё же хорошенько: там же, на фронте, вас ожидают жестокие бои и, не исключено, что вас могут убить. Неужели вам, в ваши столь юные годы, так хочется умереть?
— Нет, товарищ генерал, умирать я вовсе не собираюсь. Я, наоборот, хочу убивать тех, кто пришёл нас предать смерти. И не подумайте, что я совсем ещё необстрелянный, мне пришлось побывать в кое-каких переделках и смотреть Косой прямо в её глаза.
Ротмистров вздохнул, отхлебнул глоток чая и надолго замолчал, о чём-то раздумывая. Молчал и лейтенант, упрямо и насторожённо вперив немигающий взгляд в блестящий бок чайника.
— Ну что ж, — сказал Ротмистров наконец, — как говорится, вольному — воля… Отец тоже воюет?
— Так точно, товарищ генерал!
— А мать… Мать-то твоя где сейчас?
— Мы недалеко от Москвы живём, мама сейчас там, в деревне, находится.
— Где именно, лейтенант?
Кошляков назвал точный адрес, и Ротмистров опять надолго замолчал, опять о чём-то сосредоточенно думая. Затем сквозь очки внимательно посмотрел на младшего офицера.
— Мать свою давно видели?
— Давно. Очень давно… вздохнул лейтенант и, какой-то горький комок прихлынул прямо к самому его горлу.
— Хотелось бы её повидать?
Лейтенант пристально посмотрел в уставшее лицо генерала, горько улыбнулся:
— Кому ж не хотелось бы, товарищ генерал…
— Вас как зовут?… Владимир?… Понятно. Так вот что, Владимир, я хочу дать вам одно поручение — очень серьёзное; выполняя его, вы можете на денёк заглянуть домой. Это как раз, лейтенант, вам по пути будет.
— Товарищ генерал! — вскочил Кошляков. — Да я…
— Сидите, лейтенант, и… не надо благодарить. Это совсем необязательно. За необходимыми документами для командировки прибудете завтра к моему адъютанту. Выполните поручение и, пожалуйста, поезжайте в корпус, к своим братьям-танкистам. Да, ещё я слышал, вы хотите попасть именно в их экипаж?
— Так точно, товарищ генерал!
Что ж, я постараюсь вам помочь. Идите, лейтенант Кошляков.
… С поручением генерала Ротмистрова Владимир справился на удивление быстро. И сейчас он, развалясь, как барин, на соломе в санях, держал прямой путь в родную деревеньку. Он что-то невпопад отвечал на вопросы кучера— мужика из соседней деревни, которого он знал и помнил в лицо, но совершенно не знал, как его зовут, а сам с тревожно-радостным чувством думал о своём родном доме, о маме, о том, как через каких-то полчаса, а может, быть, минут через сорок, встретится с ней и как он ей самыми нежными на свете словами скажет о том, что он, её сын, сильно-пресильно любит её.
На повороте в деревню Владимир распрощался с помогшим ему добраться мужиком, сунув ему в знак искренней благодарности банку фронтовых консервов. По полуторакилометровому от поворота дороги шляху он почти безостановочно бежал, совсем не чувствуя за спиной тяжёлого рюкзака с продуктами, не ощущая под ногами рыхлого, тормозящего его бег снега.
Но вот и дом. Из трубы слегка курится тёмный змеистый дымок — значит дома кто-то есть. Владимир взбежал па старенькое скрипучее крылечко, остановился, переводя дух, и почему-то робко постучал в дверь. Никто не отозвался. Владимир постучал сильнее и только тогда услышал знакомый с самого детства голос матери:
— Кто там стучит? Входи, у нас не заперто.
Он толкнул покосившуюся дверь и внезапно ослабевшими ногами переступил порог; со света поначалу ничего и никого Владимир в хате не увидел: он стоял, привыкая к сумраку помещения и напряжённо молчал. И вдруг услышал голос матери:
— Кто это?… Господи, сыно-о-ок!..
И в тот же миг лейтенант ощутил на своих плечах сухонькие, но жилистые ещё руки матери: он моментально обнял её, поднял с земли и бешено, с каким-то остервенением начал целовать её прохладные шершавые губы, морщинистое, до боли родное и любимое лицо, и скупые слёзы вдруг выступили в его глазах, и в этот миг он не стеснялся их.
— Погоди, сынок, — слабо запротестовала она, — погоди! Дай-ка я разгляжу тебя, ненаглядного… Ой, ты в гимнастёрке военной, сразу и не узнаешь, не угадаешь, кто ты из трёх моих кровинушек… Вовочка, кажись?
— Да, мама, я это, я! — задохнулся от нового прилива нежности к маме Владимир. — Родная ты моя.
Мать долго суетилась, собирая на стол скудный обед, а он, сын её, внимательно и с любовью смотрел на неё, на её глубоко изборождённое морщинами лицо, на руки — мозолистые и трудолюбивые, с детских лет привыкшие к крестьянской работе. Спохватился Владимир лишь тогда, когда мать, смахивая со щёк слёзы, сказала:
— Сынок, да ты ж теперь проголодался, небось, — садись к столу. Вот выставила всё, что смогла. Не обессудь, сынок.
Владимир виновато улыбнулся и, вспомнив, потянулся к рюкзаку, расстегнул его и начал вытаскивать свой паёк, офицерский.
Они сидели друг против друга и, выпив за встречу по стаканчику крепкого и вонючего самогона, почти ничего не ели, рассказывая друг другу о своей жизни, о войне, которая подло и надолго разлучила их. За разговором они и не услышали, как осторожно скрипнула дверь и на, пороге появилась девушка.
— Здравствуйте, — смущённо произнесла она, дуя на покрасневшие от мороза пальцы. — Я не помешала вам?
Мать откликнулась сразу:
— А, это ты, Леночка! Раздевайся, проходи к столу… Сынок вот мой приехал… На побывку…
А юный лейтенант во все глаза разглядывал вошедшую — Леночку Спасаеву, свою бывшую одноклассницу и свою бывшую первую любовь. Впрочем, почему бывшую? Провожая его, Леночка, неумело поцеловав Владимира на прощание, сказала, что будет непременно ожидать его.
Через некоторое время, посидев ещё за столом и поговорив о самом разном, но больше всего, конечно же, о войне, Владимир и Леночка ушли. Ушли к ней, к Спасаевой, домой. Она пригласила. Владимир твёрдо пообещал маме, что он очень скоро вернётся, и ещё добавил, чтобы она не очень скучала, пока он короткое время будет отсутствовать. Мать с горечью и любовью взглянула на сына, согласно кивнула головой:
