Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает
Предстоящие учения имели для полковника Бредова огромное значение. Ему будет поручено выполнение целого ряда важных задач, потому что, как окончивший Военную академию Генерального штаба, он считался одним из кандидатов на должность командира дивизии. А ведь были случаи, когда Бредов терял контроль над собой. И начиналось все, как правило, со злополучных сапог. Ну а кончалось жалобами из частей…
И снова в приемной послышались чьи-то шаги. Вошли начальник политотдела и начальник штаба дивизии, внешне очень похожие друг на друга. У обоих были темно-русые вьющиеся волосы и голубые глаза. Оба славились невозмутимым спокойствием и жизнерадостностью, которая не раз помогала им в сложной обстановке. Оба были прекрасными стрелками из пистолета и хорошими волейболистами.
Вернер свернул карту. Ему нравились эти офицеры, выполнявшие свои обязанности в дивизии еще до того, как он четыре года назад был назначен командиром. Они очень помогли ему тогда. Но в конце учебного года с одним из них Вернеру придется расстаться. Полковник Петер Хемпель, начальник политотдела, направлен в Москву на учебу в академию. В штаб прибудет новый офицер, потому что полковник Шанц окончательно решил перейти на командную должность. Вернер охотно оставил бы его в дивизии, он хорошо знал полковника и был убежден, что Шанц со временем стал бы таким же хорошим начальником политотдела, как и Хемпель. Почему Шанц решил сменить работу в политотделе на командную, Вернер точно не знал, но предполагал, что напряженность, создавшаяся в поселке в отношении дочери полковника, повлияла на его решение в большей степени, чем он сам этого хотел бы.
Риссман принес кофе. Офицеры расселись в кресла. Все они выглядели немного возбужденными, как перед любыми учениями. На учениях многое повторяется: дневные и ночные марши, боевые стрельбы на дальних стрельбищах, но все-таки ни одно из них не похоже на предыдущее, так как основную массу солдат составляют новобранцы, да и техника и вооружение постоянно меняются, становятся более современными.
Вошел полковник Хорст Зайферт, заместитель Вернера по боевой технике и вооружению. Он вспотел и так раскраснелся, будто все расстояние от дома до штаба пробежал бегом. Поздоровавшись с офицерами, он снял очки, протер их, бросая на присутствующих вопросительные взгляды и смущенно улыбаясь, как опоздавший, который просит, чтобы ему рассказали о том, что он пропустил. На округлом, добродушном лице Зайферта выделялись густые подвижные черные брови, что делало его лицо особенно выразительным.
Последним с точностью до минуты появился полковник Манфред Науэндорф, начальник службы тыла дивизии. Он медленно вошел в кабинет, четко, по-военному поздоровался. И вся комната сразу же наполнилась запахом лаванды.
Хемпель прищелкнул языком:
— От тебя опять чем-то слегка попахивает!
Все весело засмеялись. Полковник Науэндорф выделялся среди офицеров. Даже в стеганом комбинезоне он выглядел элегантно. Кроме того, никто из них не танцевал так хорошо, как Науэндорф, никто не ходил со своей женой так часто в театр, как он, и никто другой не представлял командира дивизии на общественных мероприятиях так охотно, как Науэндорф. Свой кофе он выпил стоя.
— Садись, — предложил ему Вернер.
Науэндорф отрицательно замотал головой, а Бодо Кулонски, начальник штаба, ехидно заметил:
— Сомнутся отутюженные ватные брюки…
Каждый из офицеров так сосредоточенно пил кофе, будто все они и собрались в час ночи специально для того.
Вернер поочередно рассматривал офицеров. Кроме Бредова, он всех их знал много лет. Науэндорф и Заиферт прибыли в штаб дивизии из полков. Здесь они получили звание «полковник» и оба довольно быстро освоились со своими новыми обязанностями. Вернер хорошо чувствовал себя среди них. В штабе дивизии старшие офицеры обращались друг к другу скорее по-дружески, а не как начальники и подчиненные. Каждый уважал товарища, ценил его честность и ответственность. Единственным человеком, с кем Вернер еще не наладил тесного личного контакта, был Бредов.
Командир дивизии поднялся, и все офицеры сразу же поставили свои чашки на стол и тоже поднялись. Вернер знал, что никто из собравшихся в его кабинете не преследует на этих учениях своих личных целей, в том числе и Бредов, хотя его ждут серьезные испытания. Все были готовы к тому, чтобы с момента объявления боевой тревоги в течение многих дней не щадить своих сил и нервов, командовать и управлять тысячами солдат и имеющейся в их распоряжении боевой техникой, вместе с ними участвовать в борьбе за скорость, точность и надежность.
Все они хорошо знали, что на западе их республика граничит с государством, моторизованные армейские соединения которого могут достичь ГДР за полтора-два часа, а его самолеты — всего за две-три минуты. Вероломное нападение такой же агрессивной армии в недалеком прошлом вылилось в самую крупную войну в Европе.
Офицеры смотрели на генерала Вернера и ждали, когда он отдаст приказ начать учения.
Глава 2
Ульрих Фихтнер сидел на своем месте в бронетранспортере, закрыв глаза. Он положил руки на колени и опустил плечи. Сразу же, как выехали из казармы, у него возникло ощущение какой-то грозящей ему опасности. Он просидел, не меняя позы, уже около трех часов, и все тело его словно окостенело. Плечи ныли, будто он десять километров нес на себе крупного ягненка. Подошвы горели, а ремешок каски, казалось, с каждой минутой все сильнее и сильнее впивался в подбородок.
Фихтнера охватил страх. Ему представилось, что его везут куда-то против воли, а помешать этому никак нельзя. Как тогда, десять лет назад, когда соседские мальчишки запихнули его в старую железную бочку. Он не мог сопротивляться — мальчишек было много, все гораздо старше, к тому же они связали его. Потом они закрыли бочку и под громкий хохот и улюлюканье пустили ее вниз по склону. Сначала бочка катилась медленно, а затем все быстрее и быстрее. Какое-то время Ульрих слышал выкрики и хохот, но вскоре грохот бочки заглушил все. Он, как мог, уперся коленями и руками в стенки бочки, ища хоть какую-нибудь опору. Вдруг бочка подскочила на каком-то препятствии. Ульрих потерял опору, его стало бросать из стороны в сторону, пока наконец бочка не наткнулась на что-то и не остановилась.
Когда Ульриха вытащили, он увидел, что бочка застряла в кустарнике и потому не покатилась дальше вниз. После этой мальчишеской шутки Фихтнер две недели провел в больнице.
Сегодня он чувствовал себя не лучше, хотя и находился в бронетранспортере не один. Все остальные, кроме водителя, спокойно спали. Даже лейтенант и тот, кажется, задремал. Голова его ритмично покачивалась из стороны в сторону. Фихтнер мало что мог увидеть внутри бронетранспортера: справа холодная броня машины, о которую он все время ударялся, слева на него постоянно валился дремлющий ефрейтор Айснер.
Все солдаты, в том числе и те, которые пять месяцев назад вместе с Фихтнером были зачислены в это отделение, быстро обжились в новых условиях и легко приспособились к необычному для них ритму жизни. О своих прежних привычках и наклонностях им пришлось на время позабыть или, по крайней мере, не думать о них. Лишь оказавшись в казарме, Фихтнер по-настоящему понял, что человек способен выдержать очень многое. Так, солдаты могут, если этого требует служба, легко заснуть, казалось бы, в самых неподходящих для сна условиях, а через минуту проснуться и правильно и быстро выполнить отданный им приказ или команду. Они могут долго не есть и не пить. Утомительные переходы и другие физические нагрузки, которые выпадают на их долю по нескольку раз в неделю, они переносят, за исключением немногих, со стоическим упорством. Они способны в любой обстановке вести себя так, как от них требуют. А вот ему, Ульриху, привыкшему с детских лет общаться с животными и выросшему на пастбище вместе с овчарками и баранами, приходится трудно. Он по-прежнему постоянно думает о доме и о своем стаде, и, хотя прошло почти пять месяцев, как он служит, он все еще не втянулся в армейскую жизнь. А когда он встретил Фридерику, то познал и муки любви.
Для Фихтнера было бы лучше, если бы его призвали в мае, весной, когда стада перегоняют на пастбище, когда в природе все оживает, когда начинают зеленеть посевы. Он был убежден, что в мае смог бы скорее привыкнуть к солдатской жизни, но его призвали осенью, в ноябре, когда стада возвращаются на теплые скотные дворы. В этот период в селах обычно устраивают праздники, играют свадьбы и у каждого в кармане больше денег, чем в любое другое время года.
Спящий Айснер вдруг сильно прижал Ульриха к борту машины. Тесно, здесь везде тесно: в бронетранспортере, в комнате, где Фихтнер живет вместе с девятью товарищами, даже на собственной койке, над которой расположена еще одна; тесно и в строю, где он зажат со всех сторон и должен идти, как овца в стаде; стоит только зазеваться и хотя бы на шаг отстать, как тебя уже подгоняют. Он ощущает эту тесноту и в столовой, и в кино, и даже в кафе, не говоря уже о танцевальной площадке. Всегда и везде эта давящая, противная теснота. А Фихтнер с малолетства привык к простору: к лугам, рекам, холмам и долинам. Еще совсем недавно он считал, что не сможет прожить и одного дня без всего этого — без спокойно бредущего стада, неторопливого колыхания мягких овечьих спин, гортанных криков баранов и жалобного блеяния ягнят. Все это накрепко вошло в его жизнь.
