Василий Великанов - Тихое оружие
Идя по лугу, Нина рвала травку и клала в корзину: если кто и увидит, то подумает, что собирает для коровы. Надо вести себя естественно, непринужденно, как ее: учили. Такое поведение не привлекает ничьего внимания.
И вдруг Нину пронзила страшная мысль: «Ох, я ведь забыла снять со стропил антенну! Что, если найдут?..»
Покосилась направо, в сторону дзота. Никого не видно. Наверно, еще не пришла ночная смена, а днем в этой норе сидят двое автоматчиков, которые выползают на волю только по нужде и справляют ее бесстыдно, На виду у жителей.
Нина ходила по лугу и собирала траву до тех пор, пока к ней не пришел Артем. Для виду он тоже нарвал немного травы и шепнул:
— Идем.
Вернулись они с луга вдвоем, неся корзину, доверху набитую травой.
— А мы уж бог знает что о тебе, Нина, подумали… — сказала Анна Никитична, встречая их у сарая, где стояла корова. — Как бы не попала со страха прямо в лапы к волкам!
— Но если бы я осталась на чердаке, то рисковала бы больше.
— Немцы туда не заглянули.
— Слава богу… — с облегчением вздохнула девушка. Ей было стыдно признаться в том, что она допустила впопыхах грубую оплошность.
Анна Никитична успокоила ее:
— Они зашли в дом, поели сала и опять ушли с отцом. Он у них вроде понятого, что ли. Староста его выделил.
Смеркалось, когда Григорий Михайлович вернулся домой.
— Ну, на этот раз пронесло, — сказал он «дочке». — Видимо, немцы что-то учуяли. А вообще-то нам надо пересмотреть место: уж больно, у всех на виду приходится лезть на верхотуру!
* * *В ту же ночь, часа в два, Нина проснулась от страшного грохота. В той стороне, где был настоящий аэродром, слышались сильные взрывы, дрожала земля, дребезжали в окнах стекла. Грохот смешивался с частыми хлопками зениток.
Ребята не проснулись: или потому, что спали крепко, или уже привыкли к громам войны. Только вздрагивали и что-то бессвязно бормотали. Мать легла между ними и, поглаживая их, приговаривала:
— Спите, детки… Спите.
Накинув халатик, Нина вошла в большую комнату и встала у окна рядом с Григорием Михайловичем. Там, где был аэродром, полыхало пламя, озаряя небо и землю кроваво-красным отсветом.
— В самую сердцевину угодили, — радостно проговорил «отец».
— Господи, страсти-то какие! — перекрестилась Анна Никитична.
— Чего, вы? — сказала Нина. — Это же наши бомбят!
— А от наших-то еще обиднее смерть принять, если ошибутся… — промолвила хозяйка, прикрывая детей старым рядном, как будто это зыбкое покрывало могло спасти малышей от огня и осколков.
Глядя в окно, Нина впервые почувствовала, что сделала что-то значительное, и радовалась: это по ее весточке прилетели мстители.
Пожар на аэродроме полыхал до утра, и девушка не могла уснуть до рассвета. Лишь потом немного забылась и проснулась от того, что в ее комнату вошел Григорий Михайлович с Артемом. Мальчик стоял потупившись. Потом он тихо проговорил:
— Я давно догадывался, да молчал. Боялся, что ругать будете…
Дерзкая разведка
Накануне Первомая Григорий Михайлович взял у соседа бычка, который был закреплен старостой за двумя дворами, и перепахал огород, перемешав навоз с рыжей землей. А на третий день мая начали сажать под плуг картошку.
Впереди бычка, ухватившись за повод, шел Сережа, плуг вел отец, вслед за ним шла мать с корзиной, наполненной картофелем, в левой руке, а правой она бросала в борозду мелкие клубни. Картофель ей подносил в мешке Артем.
Нина вознамерилась было помочь, но Анна Никитична возразила:
— И без тебя управимся! Ты вон лучше Красавку на лугу попаси да с малышами займись.
Заналыгав корову веревкой, девушка повела ее в сторону шоссе, на зеленый лужок, ощетинившийся густым пыреем. На левой руке у Нины сидел Павлик, обхватив ее ручонкой за шею, а рядом брела Милочка, уцепившись за полу. Вслед за ними скакал верхом на палочке с хворостинкой в правой руке Володя и, воображая, что едет на настоящем коне, подхлестывал его и посвистывал: «Фью! Фью!»
По оживленному движению на «Варшавке» чувствовалось, что немцы стремятся накопить в каком-то месте на восточном фронте огромные силы. Ни «отец», ни Нина не знали тогда, что немецкое командование разработало операцию под названием «Цитадель» и Гитлер поставил своим войскам задачу: «Полностью уничтожить большевистскую ересь и выполнить свою историческую миссию по освобождению германского народа от азиатской опасности…»
Расположившись на лугу недалеко от шоссе, Нина передала поводок Володе:
— Поводи Красавку, пусть она пощиплет немного. А сама стала играть с Павликом и присматриваться к шоссейке, мысленно пересчитывая технику и живую силу врага.
Вот железной лавиной, грохоча и сотрясая землю, несется колонна танков с крестами на бортах, а вслед за ними — тягачи с пушками. Вот с ревом и подвыванием катят дизельные транспортеры и тяжелые автомашины, в которых будто многоголовое чудище, сидят в касках солдаты, тесно прижавшись друг к другу. И вид у этих солдат такой, словно ничто и никто не остановит их в движении на восток…
В тот день, после обеда, Григорий Михайлович ушел в город и вернулся к вечеру, когда Нина уже передала в Центр сведения о прошедших по шоссе войсках. Она знала, что «отец» никогда не являлся из города с пустыми руками.
— На станцию Березина пришел эшелон с тюкованным сеном.
— Ну и что? — удивилась Нина.
— Надо бы передать в Центр.
— А стоит ли? Подумаешь, сено!
— Почему-то на каждой платформе часовой. Знать, эшелон особой важности…
Нина недоуменно повела плечами и села за машинку «шить»: надо было подготовить это сообщение. Потом взяла ведро с водой и направилась во двор, к сараю, где хранилась теперь рация, спрятанная в соломе.
Подходя к сараю, девушка оглянулась по сторонам: поблизости никого. И около дзота — тоже. Видимо, солдаты сидят в своей норе.
Как только Нина вошла в сарай, Красавка потянулась к ней и промычала: му-у…
— На, на, милая. — Девушка поставила ведро под морду коровы. Но та не притронулась к воде и опять замычала. Тогда Нина сунула ей хлебную корочку, как делала это обычно перед дойкой, и отошла к стожку соломы.
Примостившись в его нише, развернула рацию и, прикрыв ее телом, быстро выстукала морзянкой то, что передал ей «отец». Перейдя на прием, получила приказ: «Выясните, что находится под сеном».
На следующий день, вернувшись к завтраку из города, Григорий Михайлович огорченно сообщил, что ночью эшелон с сеном проследовал дальше.
«Эх, упустили!» — едва не воскликнула с досадой Нина и с укором взглянула на «отца», будто винила его за это. И тот почувствовал себя неловко, словно и в самом деле был виноват…
— На подходе еще такой же эшелон, — шепнул он «дочке» и опять куда-то ушел.
А Нине думалось: окажись она сама в городе, то, наверное, давно бы все выяснила. Но это было ох как непросто!
…На станции — полутемно. Кое-где одинокие фонари стрелок высвечивали стальные пути, на которых стояли эшелоны с воинскими грузами. На пятой линии — цепочка длинных платформ, высоко груженных тюками сена.
Именно к этому составу шагали двое: приземистый усатый мужчина нес молоток на длинной ручке, а у высокого широкоплечего была в руке масленка. Оба — в потертых, замасленных куртках, у высокого на голове — старая приплюснутая кепка, у усатого — форменная фуражка железнодорожника со смятой тульей.
Подходя к нужному эшелону, они услышали окрик часового:
— Хальт! Цуркж!
— Чего орешь? — проговорил усатый глухим голосом. — Их бин ваген майстер, а это — масленщик. Никс шмирен — пике сарен: не подмажешь — не поедешь. Буксы загорятся.
Присмотревшись к усатому, часовой узнал в нем того, (кто еще днем осматривал вагоны.
— Гут, гут, майстер, — солдат махнул автоматом, пропуская двоих к эшелону, который готовился к отправке.
Мастер и масленщик неторопливо зашагали вдоль состава. Останавливаясь около вагонов, усатый постукивал молотком по осям и колесам, не появилась ли в металле трещина.
Вдруг мастер наклонился и, вынув из-за пазухи железную коробочку, «приклеил» ее к стальной раме платформы; это была магнитная мина, похожая на черепашку.
Пройдя весь состав от хвоста до паровоза, они убедились в том, что на каждой платформе сидит автоматчик.
«Охрана надежная… — задумался «масленщик». — Как же все-таки пробраться на какую-нибудь платформу и проникнуть под тюки?..» Он зашел за шпалы, лежавшие штабелями между путями, и присел там как бы по нужде, а усатый проследовал дальше, к станции.
Вскоре эшелон тронулся. Сидя за шпалами, «масленщик» приметил, как перед отходом поезда часовой, стоявший на тормозной площадке последнего вагона, перелез на платформу и уселся там в нише между тюками. Да, на сене явно поуютнее и не будет так продувать, как на открытой площадке!
