Леонид Платов - Когти тигра (сборник)
Он молод, на днях исполнилось двадцать пять. Большинство его подчиненных — его ровесники, некоторые даже постарше, но ненамного, на год, на два. Не следует, однако, думать, что борода отпущена ради солидности. Ничуть! И без бороды авторитет старшего лейтенанта, иначе бати, непререкаем среди разведчиков.
Батя — это нечто вроде почетного звания. Разведчики сами дают его командиру. А могут — в иных случаях — и не дать!
К нынешнему своему командиру они присматривались долго, что-то около года. И все это время называли его согласно уставу: «товарищ старший лейтенант». Батей качали называть только после того, как он вывел из боя под Туапсе весь отряд через Чертов мост, вдобавок без потерь.
Сейчас он не принимает участия в разговоре. Расчесав бороду, положил на столик свой планшет — собрался поработать немного перед сном.
За большим столом продолжают вспоминать о Колесникове.
— Не то что Знамя, ему бы по совокупности орден Ленина дать! Неужели не заслужил? Вот кто действительно ни с чем не считался — лишь бы получше выполнить задание! Помните, как мы двух «языков» из Буды по канализационной трубе волокли, а майору немецкому стало плохо, начал было совсем доходить? Кто с себя маску противогаза содрал и на немца напялил? И ведь батя ему не приказывал, он сам на это решился.
— А кто огневую точку погасил у горы Индюк? Тенью прополз под дзотом и ухнул противотанковую в амбразуру!
— Он, помимо того, что бесстрашный, очень добросовестный был. У Эстергома с места не сдвинулся, потому что не имел права сдвинуться. А ведь в шлюпчонке своей под пулями и снарядами сидел, в аду кромешном! Там же ад был, верно?
— Еще какой ад-то!
— А я до сих пор, хлопцы, не пойму: как шлюпчонка его уцелела? Только очень сильно накренилась и воды набрала.
— Накренилась, когда его за борт кинуло, так надо понимать.
— Хорошо, хоть сразу умер, не мучился.
— Это, конечно, хорошо…
В ту ночь по пути следования бронекатеров были расставлены шесть разведчиков на опасных в навигационном отношении участках фарватера. Младший лейтенант Колесников находился в самом ответственном пункте, возле узкого прохода между фермами эстергомского моста, обвалившимися в воду.
Возвращаясь на исходе ночи после высадки десанта, катерники подобрали только пять разведчиков. Колесникова не нашли. В полузатопленной шлюпке была лишь его шапка. Очевидно, он был убит или тяжело ранен и свалился за борт с автоматом и сигнальным фонарем.
На минуту или две у стола воцаряется молчание.
— А дали бы еще тот орден ему, если бы он жив остался? — нарушает молчание чей-то скептический прокуренный бас.
— Почему?
— Начудил бы, отколол чего-нибудь на радостях, что, в таком аду побывав, жив остался. Не первый же случай! Что-что, а пошуметь на отдыхе он любил. И после Буды награждение мимо проехало.
— Не награждение. Звездочку у него срезали с погон. В шутку звездопадом это называл.
— Шути не шути, звездочки с погон обидно терять.
— А как же! Теперь бы ему полагалось старшим лейтенантом быть, как бате.
— Да… Что ни говори, а с зигзагом у него был характер.
— Я так считаю: пережил до войны несчастную любовь.
— Виктор-то — и несчастную? Да ты что?! Он отбиться не мог от девушек! На пятьдесят километров в округе все регулировщицы и продавщицы в военторгах по нашему Виктору сохли.
— Но это же поверхностно все — продавщицы, регулировщицы! Я про любовь сказал, тем более довоенную!..
Старший лейтенант краем уха прислушивается к разговору.
Разведчиков объединяет общая военная специальность. Но какие же они все-таки разные у него! (Это проявляется даже сейчас, при обсуждении характера погибшего товарища.)
Конечно, очень хорошо, что они разные. Отправляя их на задание, командир имеет возможность выбора. Ведь и задания в разведке разные.
О разведчике, который дал бы Колесникову «по совокупности» орден Ленина, командир знает, что он быстр, инициативен, но нервы его выдерживают до известного предела. По горячности может ввязаться в бой, тогда как надо бы еще действовать втихую. Бой вообще крайне нежелателен при проведении разведывательной операции.
А сосед его, тот, кто высказал догадку насчет «несчастной довоенной любви», разведчик совсем иного склада. Не так энергичен и находчив, зато никогда не проявит излишней поспешности. Вдобавок он очень обходителен в обращении, что важно при завязывании связей с местными жителями.
На этой работе положено быть в какой-то мере психологом. Разведчик после пятиминутного, казалось бы, самого беглого разговора с человеком должен в точности определить, чем он, как говорится, дышит, враг это или друг или пока ни то ни другое. Недостаток проницательности может привести к провалу всей разведывательной операции.
Покойный Колесников, пожалуй, соединял в себе наиболее сильные качества этих двух разведчиков. Лихо заламывая набок шапку, любил повторять: «В любой ситуации разведчик найдется!» И охотно развивал свою мысль: «Он должен проявлять мгновенную реакцию на неожиданное, действовать решительно, быстро и по возможности бесшумно, а главное, своевременно передать безупречно точное донесение! Вы же знаете, что зачастую в разведке это самое трудное».
Он сам был таким разведчиком.
Ранней весной 1942 года старшему лейтенанту сказали в разведотделе штаба:
«Хочешь, парня стоящего подкинем? Закончил военно-морское училище, но просится в разведку. Пишет: „Чувствую призвание к разведывательной деятельности“. Он уже три рапорта подал. Настойчивый. И как будто подходит по всем данным».
Состоялось знакомство. «Настойчивый» Колесников понравился командиру и был зачислен к нему в отряд.
В течение последующего месяца командир без устали тренировал своих разведчиков, проходил с ними приемы боя в тылу врага, учил преодолевать завалы и спирали Бруно. В лесу построен был дзот с чучелами. К дзоту подползали по многу раз в сутки, отрабатывая различные варианты нападения.
Наконец отряд включился в военные действия.
На Черноморском побережье Кавказа положение было сложное. Со дня на день ожидался вражеский десант. В наших руках оставалась узкая — до двадцати пяти километров — полоска берега, зажатая горами и морем.
Работы разведчикам Черноморского флота было, понятно, поверх головы.
В ходе развернувшихся весной операций выяснилось, ко всеобщему удовольствию, что Колесников действительно стоящий парень.
И все же чувствовалось в нем что-то непонятное, даже, быть может, загадочное. Если остальные разведчики были как стеклышко ясны своему командиру, то над Колосниковым приходилось порой призадуматься, и всерьез.
В разведке он был безотказный, самый рассудительный, самый надежный. Но вот после очередной удачно проведенной разведывательной операции отряду предоставлен отдых — на два, на три дня. И тут-то за Колесниковым нужен был глаз да глаз.
Во время разведывательной операции нервы взвинчены у всех до предела. Потом резко, рывком они расслабляются. Людям нужна разрядка, и очень сильная, прямо пропорциональная тому напряжению, которое довелось только что пережить. Культпоходами заниматься, конечно, не приходится.
Командир хорошо понимал это и, щадя нервы своих людей, старался не применять строгие меры там, где их можно было не применять.
Но у Колесникова нервная разрядка проявлялась чересчур уж бестолково, шумно, бурно, он, к сожалению, почти полностью утрачивал контроль над собой…
Кто-то сказал за столом: «Характер был у него с зигзагом». Да нет, какой там зигзаг! Просто импульсивный, неровный характер, очень нервный.
На душе была какая-то трещина или ранка, и она постоянно саднила. Колесников забывал о ней только в минуты крайней опасности, в напряженной и трудной обстановке. И чем более трудной и напряженной была эта обстановка, тем, на удивление, собраннее и уравновешеннее он становился.
Командир уже не прислушивается к то затухающему, то вновь разгорающемуся разговору за столом. Что же это была за трещинка, вот что ему хотелось бы понять.
Мужчины, как, впрочем, и женщины, не прочь иной раз прихвастнуть любовной удачей или, наоборот, поискать у приятеля или приятельницы сочувствия, так сказать, «проконсультироваться по наболевшему вопросу», не пренебрегая при этом и подробностями. Но Колесников был не таков. Для него это было табу.
Даже с командиром-батей он никогда не заговаривал о своих личных делах.
«Кое-что в нем, — думает командир, — показалось мне странным в первый же день, когда я привел его в дом, где размещался отряд.
— Эта койка у окна — моя, — сказал я. — А эта будет твоя, лейтенант. Кстати, как тебя зовут?
