Александр Андреев - Берегите солнце
— Она у меня скромница, — добавил Браслетов польщенно и тут же прошептал жене: — Может быть, и в самом деле тебе принести что-нибудь?
— Я же сказала, что у меня все есть.
— Да, да, — поспешно согласился он. — Это я так, на всякий случай…
В это время по всему подземелью внезапным порывом вихря пронесся ропот, глухой стук. Люди начали вскакивать со своих мест. Они, замерев, заколдованно смотрели себе под ноги. По цементному полу, омывая ножки топчанов, текла вода. Я заметил, как глаза людей наливались темной жутью, лица дичали, все более теряя осмысленное выражение. Женский сверлящий душу крик раздробил спрессованную томительную тишину, ударил по натянутым нервам.
— Вода! Спасайтесь! Люди добрые!
В другом конце помещения мужской голос надсадно рявкнул:
— Метро взорвали! Реку прорвало!
И уже несколько голосов сумасшедше, щемяще завопило:
— Спасайтесь!
Тоскливо, умоляюще и внятно попросил кто-то:
— Помогите!..
Точно всесильная волна смыла людей с топчанов, со скамеек, с чемоданов и потащила к выходу. Слышались редкие вскрики, старушечьи стоны, робкие призывы о помощи и детский плач. Люди вскакивали на топчаны, срывались и падали, опрокидывая их…
Браслетов метался, не зная, что предпринять, как уберечь жену и дочку от опасности.
— Вставай, Сонечка, спасаться надо! — тормошил он жену, руки и губы его дрожали. — Вставай, говорю!
Она встала, тоненькая, испуганная и беспомощная, прижимая к груди ребенка, растерянно смотрела на происходящее; ребенок плакал, но голос его тонул в общем гуле.
Я знаю, что может наделать паника, если ее впустить в свое сердце; она в одно мгновение может превратить человека в животное, она может раздавить, искалечить. Я рванул Браслетова за плечо.
— Оставь ее, отойди! — крикнул я и оттеснил женщину к стене, заслонил спиной. Чертыханов тотчас встал слева от меня. Браслетова я держал за рукав справа. К нам подползла какая-то старушка и вцепилась обеими руками в сапог Чертыханова.
— Милый сыночек, заслони… — Он отодвинул ее к стене.
А люди все напирали, лезли, падали; кто был помоложе и посильнее, вставал, кто послабее, — оставался лежать, согнувшись, прикрыв голову руками.
Вход был наглухо закупорен образовавшейся пробкой, отчаянной, непробивной.
Мимо нас, прорубая себе дорогу локтями, кулаками, коленями, пер здоровенный детина в расстегнутом драповом пальто, мордастый, с железным, навечно спрессованным ежиком волос, с черными дырами вместо глаз — шагал через топчаны, по ногам, по чемоданам, по спинам.
— Немцы тоннель взорвали! — дико орал он, ничего не видя перед собой. Зальет все! Ловушку устроили!
Я узнал этого человека — это он пытался зарезать овцу.
— Прокофий, дай ему в морду! — крикнул я, указывая на орущего мужчину. — Скорей!
Чертыханов отделился от стены — рука его будто вдвое удлинилась, схватил мужчину за отворот пальто и ударил кулаком в лицо. Мужчина захлебнулся, непонимающе уставился на Прокофия.
— Заткни глотку, зверь, — сказал Чертыханов и ударил его еще раз. Тот сел и — от внезапности, от растерянности, от удара — очумело замигал.
Красноармеец с подвязанной рукой — видимо, раненный — размахивал костылем и кричал:
— Стойте, товарищи! Стойте! Остановитесь!..
Я выхватил из кобуры пистолет и выстрелил вверх. Вслед за мной Чертыханов, сняв с плеча автомат, дал очередь. Брызнула с потолка цементная крошка. Толпа на какую-то секунду смолкла и застыла. И тогда Прокофий крикнул:
— Что вы делаете?! Сами себя убиваете! Тоннель не взорван! Воды нет! Потопа не ожидается!
Люди, оглянувшись, увидели стоящего на топчане вооруженного красноармейца. Исподволь, как бы издалека к ним стало возвращаться сознание.
— Ребятишки бегали за водой и краны не закрыли, — громко объяснил Прокофий. — Вон она течет! Глядите!
Из кранов с шипением хлестала вода, медленно растекалась по полу. Люди оцепенело, завороженно смотрели, как течет вода, и ни один не сдвинулся, чтобы остановить ее, — страх парализовал волю. И тогда маленькая девочка в красных лыжных штанах, приподняв носки, на каблучках, чтобы не зачерпнуть в туфельки воды, прошла по луже и закрыла оба крана. Она внимательно посмотрела на людей и улыбнулась…
Послышались тихие стоны, надсадно плакал ребенок — так плачут дети от боли…
Сверху спустились санитары с носилками. Они уносили пострадавших… Люди возвращались на свои места, несчастные и потерянные от сознания своей слабости, от необходимости скрываться под землей. Искали и разбирали свои вещи, утешали ребятишек, ощупывая их, не ушиблись ли…
Нам надо было уходить, и я сказал об этом Браслетову. Он едва-едва овладевал собой, пряча от нас глаза и старательно вытирая платком вспотевший лоб.
— Спасибо вам, капитан, — проговорил он тихо. — Если бы не вы, я, наверное, лишился бы жены. Нервы подводят, черт бы их побрал!..
Жена его сидела на топчане, покачивала на руках дочку. Паника, видимо, потрясла ее: она едва дышала, измученная до отчаяния.
— Нам придется скоро выступать, Сонечка, — негромко, как бы по секрету сказал Браслетов. — Может случиться, что мы расстанемся надолго… Как ты справишься тут одна, без меня?.. Ума не приложу, как тебе помочь…
Женщина распрямилась, глаза ее округлились, рот сжался, а ноздри затрепетали. В ней вдруг проглянула душа стойкая и гордая.
— Зачем ты ноешь? — сказала она окрепшим голосом. — Что ты все причитаешь? Не нужна нам твоя особая помощь. Мы будем жить, как все. Запомни только, Коля: нам будет намного легче жить, если мы, я и Машенька, будем знать, что ты выполняешь свой долг честно, как мужчина. — Она глубоко и трудно вздохнула, уронив взгляд, щеки заалели — должно быть, стыдилась высказывать мужу горькие слова при посторонних. Потом она добавила более мягко:
— Не тревожься за нас, Коля. Мы не пропадем. Мы выживем, честное слово. — Она обязана была приободрить мужа на прощание.
Уходя, я пожал ей руку, маленькую и сильную.
— Мы вас подождем у выхода, — сказал я Браслетову. — Не задерживайтесь.
На Таганскую площадь мы возвращались почти бегом. По мосту ветер проносился со свистом, как бритвой резал глаза. Браслетов, замкнутый и разозленный, шагал, чуть подавшись вперед, подняв воротник шинели. Прокофий следовал сзади него, часто и рывком встряхивая автомат за плечом.
Возле каждого дома стояли молчаливые женщины, вышедшие на ночное дежурство.
А ветер мел, кружил в воздухе черные хлопья сгоревших, когда-то нужных книг.
8
Мы вернулись в батальон к семи часам. Было темно и сыро, ветер приносил реденькие дождевые капли, беспорядочно рассеивал их, и булыжная мостовая на Большой Коммунистической улице отсвечивала, как чешуйчатый бок огромной рыбины… Сырость проникала под шинель. Даже Чертыханов примолк: посещение метро произвело на него тяжкое впечатление…
Лейтенант Тропинин встретил нас на улице. У ворот стоял грузовик, а сзади него — черная эмка.
— Вас ждет майор Самарин, — доложил Тропинин; лучик карманного фонаря на секунду скользнул по моему лицу, по глазам. — Что-нибудь случилось, товарищ капитан? Я еще не видел вас в таком настроении…
— Все в порядке, лейтенант, — сказал я.
Чуть заикаясь от волнения, Браслетов спросил:
— По какому вопросу прибыл майор?
— Он мне не докладывал, — ответил Тропинин, направляясь в ворота и не оборачиваясь. Браслетов испуганно замедлил шаги.
В штабе у стола сидел майор Самарин в шинели, но без фуражки, рассматривал карту, поблескивая стеклышками пенсне. Он устало поднялся нам навстречу.
— Хорошо, что вы быстро вернулись. Для вас есть срочное задание, капитан.
— Я слушаю.
— Отберите группу надежных ребят, садитесь в машину и поезжайте по направлению на Подольск, затем на Малоярославец. Проверьте лично: заминированы ли мосты, железнодорожные переезды, виадуки и готово ли все к взрыву. И вообще посмотрите, что делается на дорогах. На каком расстоянии от Москвы находится противник. Генералу Сергееву необходима точная информация. К двадцати четырем часам вы обязаны быть здесь. Я буду звонить. Выполняйте незамедлительно.
Лейтенант Тропинин незаметно вышел из штаба отбирать «надежных ребят». И когда я провожал майора до машины, они уже весело взбирались в кузов грузовика — наступила пора действий.
Я вскочил на подножку, обернулся к комиссару, стоявшему поодаль на тротуаре, безмолвному и безучастному. Должно быть, прощальный разговор с женой озадачил его, и, возможно, — бывает так — он увидел ее такой твердой и резкой впервые, она как бы повзрослела, выросла у него на глазах.
— Из батальона никого не отпускать, всем быть наготове, — сказал я Браслетову.
