Владимир Баскаков - Кружок на карте

— Это ваше собственное решение? Шубников нахмурился:

— Какое это имеет отношение к делу?

— Скажи, Николай Егорыч, — произнес молчавший до сих пор замполит Кузьмин. — Скажи им, не томи. Пусть люди знают.

— Это решение представителя Ставки.

Все облегченно вздохнули — так, по крайней мере, показалось Шубникову. Им, видимо, не больно-то хотелось выполнять такой приказ командира корпуса. Хотя, разумеется, они бы выполнили: люди военные.

Шубников еще раз оглядел всех: крупного Куценко, маленького, видно, изрядно замерзшего Пантелеева, раненного в голову, совсем молодого майора Ковалева — командира танковой бригады, очкастого, профессорского вида (а он и был профессор) Векслера, гладкого и чистого Бородина (где он здесь моется, черт его дери!). Выходит, все они были готовы к худшему. Не могли же эти повоевавшие уже командиры не понимать, что с ними стало бы завтра, ну послезавтра.

— Задача ясна? — уже мягче спросил Шубников. Командиры свернули карты и молча стали расходиться.

— Постой, Семен Захарыч, — окликнул он Куценко, — дело есть.

Куценко обернулся и, вытянув руки вдоль полушубка, сказал:

— Я понял вас, Николай Егорыч.

— Что ты понял?

— Моя дорога ясная — на Кузьмичи, на прорыв.

— Почему твоя? Разве только у тебя остались танки?

— Моя. Я первый вышел на Боковку, да и танков у меня побольше, чем у других.

— Ну ладно, что нам друг перед другом темнить. Будешь командиром танковой группы. Пойдешь по дороге и сорвешь заслон…

— Понятно… Отвлекающий удар.

Шубников обнял его за плечи.

— Ты все понимаешь, танкист. Ну, будь здоров. Хороший ты командир!

— Хочу спросить тебя, Николай Егорыч. — Куценко впервые назвал генерала на «ты».

— Спрашивай, Семен Захарыч.

— Как думаешь, мы хорошо воевали?

— Думаю, что хорошо. Во всяком случае, ты воевал как надо.

— А что же произошло? Почему так «все вышло?

— Ты старый вояка, Семен, и не миг не заметить, что немцы здесь свеженькие, с колес.

— Да, я это заметил и даже сам тебе докладывал об этом, когда взяли в Боковке два состава с имуществом.

— И куда они шли, эти составы?

— Я не генштаб, не знаю. Но думаю, туда шли, на юг.

— И я так думаю, Семен.

— Значит, мы не зря тут шуровали?

Генерал опять обнял Куценко за плечи и произнес совсем тихо:

— Нам еще спасибо скажут.

— Положим, там, на юге, о нас не знают не ведают.

— Разве это важно, Семен, знают не знают? Для дела воюем.

— Для дела, Николай Егорыч. Благодарю тебя за добрые слова. Ты у меня с души камень снял.

Куценко повернулся и, не оборачиваясь, пошел, почти побежал в сторону рощи, где угрюмо урчали танковые моторы и блестели огоньки костров.

Когда комбриг скрылся за елками, к Шубникову подошел Середа.

— Все танки передаются Куценко?

— Все.

— Подготовить письменный приказ?

— Не надо. Бородин устно передаст по бригадам.

— Может быть, следует зафиксировать это решение? Ведь пробиться через Кузьмичи практически невозможно.

Генерал начал злиться.

— Может быть, вы хотите возглавить танковую группу вместо Куценко?

— Если прикажете…

— Не прикажу, — спокойно сказал Шубников, — выполняйте свои обязанности.

Он повернулся к Середе спиной, взобравшись на сиденье „виллиса“, и развернул карту.

К машине подошел замполит Кузьмин, протянул Шубникову голубенький листок тонкой бумаги.

— Ты видел это? Тут про тебя.

— Нет, комиссар, не видел. — Генерал взял бумагу в руки, стал читать.

Это была немецкая листовка. Под эпиграфом „Штык в землю“ шел короткий текст, напечатанный довольно небрежно, с ошибками: вместо „у“ какой-то странный знак, „и“ вообще пропущено, вместо мягких — твердые знаки. Но суть была ясна: листовка адресовалась „доблестным танкистам“ окруженного мехкорпуса и призывала немедленно сдаваться в плен, который даст „хлеб, тепло и освобождение от произвола комиссаров к тупиц командиров“. Хотя „честным офицерам“ тоже были обещаны разные блага, а в самом конце сообщалось: „Генерал Шубников, который завел вас в этот мешок, давно бросил вас и улетел на самолете в Москву“.

Шубников скомкал листовку, бросил на снег.

— Надо бы сохранить на память, — улыбаясь всем своим широким лицом, сказал Кузьмин и поднял листовку. — Отличается от прошлогодних: тон иной и обращение персональное — специально для нас напечатали. Фирма не жалеет затрат. Видно, мы их тут действительно напугали.

— Да, видно, так, Иван.

8

— Верховный Главнокомандующий, — сказал Поливанов и протянул через стол трубку.

Генерал армии без вступлений (видимо, так уж было заведено) доложил обстановку. Трубка молчала. Выдержав минутную паузу, он сказал:

— Я закончил.

В трубке раздался легкий кашель, а затем вопрос:

— Ваше решение?

— Уничтожать матчасть, выходить с людьми. Опять пауза и новый вопрос:

— Всю матчасть?

— Да, всю.

— А если драться?

— Драться бесполезно. Люди будут потеряны. Корпус как боевая единица перестанет существовать.

— Вы уже отдали приказ?

— Да, отдал. Снова пауза.

— Что делать с Шубниковым?

— Я полагаю, поручить ему заново сформировать корпус, передислоцировав штабы и людей в район Воронежа.

— В награду за то, что попал в окружение и потерял технику? — В трубке послышалось глухое покашливание.

— Шубников выполнил приказ. Окружение не его вина.

— Окружение есть окружение-После длительной паузы в трубке раздался щелчок, а за ним голос, уже более спокойный, ровный:

— Вы уверены, что Манштейн с вашего направления новых дивизий не получит?

— В ближайшие три месяца не получит. В этом уверен. В тех, что окружали Шубникова, осталось теперь полштата танков и в лучшем случае треть штатной мотопехоты. Их выведут на пополнение.

— Вы полагаете, что немцы приняли прорыв корпуса за начало крупной операции?

— Да, это так. В ином случае они бы не бросили резервы, предназначавшиеся Манштейну.

— Изменения в подготовке „Сатурна“ вам известны?

— Я в курсе дела.

Снова пауза, а затем очень тихо:

— Передайте Шубникову мою благодарность. Скажите ему, что он награжден орденом Кутузова второй степени. Если он выйдет, конечно.

И трубка затихла. На этот раз совсем. Генерал армии подержал ее у уха еще несколько секунд, затем осторожно положил на рычаг аппарата.

Мысленно генерал армии всегда называл Верховного тем псевдонимом, который был принят для шифровок: то Васильевым, то Ивановым. И не потому, что не понимал, что значит имя Верховного для каждого, кто держит фронт. А потому, что так было легче обсуждать повседневные военные вопросы. Сейчас он подумал: „Уран“, „Сатурн“ — уже не немцы, а мы держим в руках инициативу, заключенную в этих вселенских кодовых названиях».

«Уран» — окружение Сталинградской группировки закончилось успешно. Более чем успешно. Теперь предстоит другая, с не менее серьезными целями операция — «Сатурн», или, как недавно ее переименовал генштаб, несколько сузив цель, — «Малый Сатурн».

Генерал хорошо помнил лето минувшего года, когда клинья германских танковых соединений в клочья рвали фронт и никто не мог поручиться, что именно происходит сейчас у Днепра, у Березины, у Старой Руссы, у Пскова. Он помнил душный август под Смоленском и доклад Ставке о первом — первом в Европе! — отвоеванном у гитлеровцев кусочке древней русской земли с несколькими пепелищами, где еще недавно были деревни. Помнил доклады первой военной осени и начала зимы, когда фронт, как стальная пружина, изгибался дугой и вот-вот металл этой пружины мог дать трещину, но не дал, и пружина разжалась, отбросив германские дивизии, вступившие уже в подмосковные дачные поселки. Как это произошло? Как удалось разжать пружину? Он, да и не только он, пока еще не осмыслил этого полностью — пусть пройдет время, историки возьмут старые карты, донесения, сводки, шифровки и установят точно все, как было. Но одно ясно: победу одержали дивизии, вооруженные не лучше, а наверняка даже хуже, чем в дни летнего отступления. И обученных солдат, кадровых офицеров в них насчитывалось куда меньше, чем тогда! Однако они отбросили врага от столицы. Значит, им передалось невиданное напряжение народа, страны. Напряжение, питаемое гневом и сознанием собственной силы.

Он помнил и другие доклады весны и лета нынешнего года, когда после, казалось бы, прочной стабилизации фронта вдруг снова все перевернулось и танковые клинья гитлеровцев двинулись к Волге по донским и воронежским степям. Как в первое лето войны. Как тогда, но не совсем так. Все же по-другому. Окружения главных сил южных фронтов, подобного памятным Киевскому или Вяземскому окружениям, здесь немцам осуществить не удалось. Не удалось и выйти на Волгу по всему фронту наступления. Не удалось прорваться через Воронеж в глубь средней России. Сильные и точные удары по флангам превратили германский танковый веер, развернутый по бескрайней равнине, в две относительно узкие стрелы, упершиеся остриями в Сталинград и Кавказ. Немецкая разведка проглядела резервы, сосредоточенные у оснований этих стрел. Оттуда — севернее и южнее Сталинграда — и развернулось мощное контрнаступление, зажавшее в городе и приволжских ериках отборную армию Паулюса с приданными частями. Но если бы вдруг германский генштаб сумел перебросить туда, к Волге и Дону, из здешних гиблых, глухих лесов танковые дивизии, это могло в какой-то степени повредить нашим планам, помочь Манштейну деблокировать Паулюса.