Михаил Домогацких - Южнее реки Бенхай
Макнамара умолк, и в наступившей тишине было заметно, как взволновано большинство участников- совещания, оценивших, что они присутствуют, возможно, при рождении действительно нового курса в политике.
— Министерство обороны и комитет начальников штабов, — прервал тишину Макнамара, — считают, что если мы доведем наш экспедиционный корпус до нескольких сот тысяч человек с соответствующим военному времени количеством и качеством оружия, привлечем несколько дивизий наших союзников, создадим несколько стратегических по своему значению военных баз с мощными гарнизонами, способными перекрывать своими операциями всю зону военных действий, то разгром противника будет достигнут быстро.
— Но ведь это может вызвать настоящую мировую войну? — тревожно прозвучал вопрос сенатора Брайтсана.
Линдон Джонсон поднялся. Его лицо снова покрылось красными пятнами.
— Вчера вечером, когда, я коротко познакомил свою дочь с этим планом, она задала точно такой же вопрос. И знаете, что я ей ответил? — Джонсон замолчал и колючим взглядом обвел всех участников совещания. — Я сказал: дочка, возможно, твой отец войдет в историю как человек, который развязал третью мировую войну. Его, возможно, будут осуждать в самом начале, но победа, которую мы завоюем, реабилитирует его как политического деятеля, не остановившегося перед порогом самого трудного выбора. Так я сказал своей дочери, так же говорю я и вам, господа. Надеюсь, что вы правильно оцените и проблемы, стоящие перед страной, и выводы, сделанные мною.
Президент умолк. Теперь он хотел сказать самое главное. Миру потребуется дать объяснение, почему великая держава начинает войну против страны во много раз слабейшей, не отбрасывая при этом риска открыть кровавую страницу в мировой истории. У него были в памяти очень подходящие на этот случай фразы, но употребить их он не решался. А те, запретные, слова так и просились на язык, потому что отвечали нынешнему настроению президента. «Я дам пропагандистский повод для начала войны, — строчки, прочитанные только вчера вечером, стояли перед глазами президента, — неважно, будет ли он правдоподобен. Победителя никто никогда не спросит, говорил ли он правду. В начале и в ходе войны важно не право, а победа…»
Правда, с фашистского лидера, который говорил это, спросили бы сурово, думал Джонсон. Его наверняка повесили бы, как сделали с его коллегами, но он решил уйти от ответа с помощью ампулы с ядом. Проигравший должен отвечать. В нашем варианте проигрыша не может быть. Америка обладает достаточной силой, чтобы сломить любое сопротивление. Жаль, что самоуверенный Джон — президент раздражался всякий раз, когда вспоминал убитого Джона Кеннеди, — был упрям и не обращал внимания на его советы, а то бы стычка вокруг Кубы могла превратиться в хорошую возможность проучить Россию и заставить ее сидеть потише, отбить у нее охоту участвовать в решении судеб мира. Сначала надо бы ударить по советским ракетам на Кубе, а потом и по самой России. И повода не надо было искать, он лежал на поверхности. Джон не учитывал, что время работает против него.
Много упущено, много упущено, думал Джонсон, но что мог он сделать с этим упрямым кланом Кеннеди. Раньше Джон вел себя так, будто вице-президент существует у него для пустого протокола, его даже не считали нужным ставить в известность по многим вопросам. Поговаривают уже, что на выборах 1968 года брат Джона — Роберт — готовится выставить свою кандидатуру на пост президента. Но до тех выборов еще надо дожить. Надо дожить…
— Я думаю, — прервал затянувшееся молчание Джонсон, — прежде чем начинать осуществление нового курса, правительство проведет глубокий анализ, государственный департамент изучит внешнеполитическую обстановку, Центральное разведывательное управление представит обстоятельный доклад о том, с какими силами противодействия мы можем столкнуться.
Джонсон боялся, что ему напомнят его собственные слова, когда он, зарабатывая авторитет, говорил в конгрессе: «Было бы ошибкой посылать американских солдат на кровавое веселье в болота Индокитая, чтобы увековечить колониализм и эксплуатацию Азии белыми». Это было незадолго до выборов, которые сделали Джонсона вице-президентом страны. Он мог бы стать и президентом, если бы Кеннеди не швырнул на чашу весов свои козыри. Как же! Образованнейший человек, да еще искалеченный на войне. Серой массе избирателей импонировало, что в президенты идет человек, знающий, что такое война. Он обещал мир и добрососедство с Россией, а Америка, не зная, что такое Россия, тем не менее питает уважение к ней. Еще бы, ведь она первая запустила в космос свой спутник! А для технически мыслящей Америки это значило много. Потом, уже после выборов, в космос полетел этот улыбающийся парень — Юрий, а Америка проиграла Плайя-Хирон. «Ведь я говорил Джону, — думал Джонсон, — что не такими силами надо было высаживаться в заливе Кочинос. Фиделю надо, было нанести смертельный удар, убрать заразу коммунизма из-под бока Америки».
Но Джонсону никто не напомнил о его словах. Америка, ее политические деятели умеют отличать рекламную шелуху от истинных намерений. Через полгода после того, став вице-президентом, он, именно он, — это Америка должна помнить — подписал с сайгонскими властями соглашение, по которому Соединенные Штаты обязались расширить военную помощь Зьему. Джонсон с теплой улыбкой вспоминал встречи с Зьемом: образованный, вежливый человек, воспитанный в уважении к Америке.
— Мы соберемся здесь еще раз, — сказал Линдон Джонсон, — когда все компоненты плана, во всех аспектах, о которых мы только что говорили, окажутся в наших руках. Тогда можно будет уже разрабатывать детально нашу политику во Вьетнаме. Сейчас, господа, закрывая это совещание, — Джонсон посмотрел на часы, — подумать только, совещание заняло более трех часов! — я прошу вас обдумать на досуге все, связанное с новым направлением, приготовить обоснования «за» и «против», помочь администрации в момент, когда она стоит перед трудным выбором. Когда вы будете решать: поддержать или отвергнуть новый курс, я прошу вас помнить не об авторитете президента и его администрации, не о престиже того или иного ведомства. Думайте и ставьте на первый план моральные ценности нашего общества, авторитет Америки, которой самим богом уготована роль борца за идеалы свободы и демократии. До свидания, господа. Желаю вам успеха.
Полковник Смит был в растерянности. Он понимал, что президент действительно стоит перед принятием решения, которое может стать бикфордовым шнуром большой войны. Но при чем здесь он, скромный чиновник, — таких полковников в министерстве обороны не сосчитать, — которому; и знать-то о таком совещании не положено, не то что присутствовать на нем?! Полковник был согласен с президентом, что глобальные интересы Америки требуют решительных действий во Вьетнаме, раз уж волей судьбы она оказалась втянутой в эту войну.
Весь западный мир смотрит на Америку как на свой щит в борьбе с коммунизмом. Есть только один выход — победить во Вьетнаме, поставить у власти надежных, умных ребят — присматривать, конечно, за ними, — и пусть они там управляют, как им подсказывает совесть и их традиции. С другой стороны, его, как и многих других участников совещания, резанула мысль о возможности мировой войны. В разведывательном управлении и в министерстве обороны есть люди, которые хорошо знают, что мировая война при нынешнем оружии уже не минует самой Америки.
Еще будучи лейтенантом, Юджин сопровождал одну делегацию в Советский Союз, Польшу и Западную Германию. И русские, и поляки, и немцы показывали, какие разрушения оставила война в их странах. Он даже не представлял, что война была такой жестокой и разрушительной. Тогда у Юджина Смита возникла крамольная мысль, которую он не высказывал даже близким друзьям: а нашла бы в себе силы Америка для сопротивления, если бы ее города подвергались ежедневным бомбовым ударам, если бы они превратились в развалины. И еще он узнал в той поездке, что русские солдаты воевали порой на скудном пайке, а мирное население жило на таком рационе, которого американец и представить себе не может. В Ленинграде делегации рассказали, что защитники города и его жители, получая че-тыре-пять унций хлеба, похожего на глину, из которой лепят горшки, отбивали бесчисленные атаки врага, а города все-таки не сдали. Кусочек хлеба, увиденный в музее, вызвал у Юджина воспоминания о другой войне.
Незадолго до памятной поездки в Европу Юджин Смит вместе с группой офицеров побывал на боевой практике в Корее. Там он первый раз увидел своих ровесников ранеными и убитыми. Отец Юджина был механиком на флоте, ходил на транспортах в Мурманск, тепло рассказывал о русских моряках и летчиках. Был он и в печально известном караване PQ-17, который англичане, как говорил отец, предали и подставили немцам под разгром. Но танкер, на котором шел отец Юджина, остался цел, хотя его тоже здорово пощипали. Русские наградили отца медалью, на которой были выбиты гордые слова — «За отвагу». Она, наверное, и сейчас хранится в шкатулке с документами. Отец погиб после войны, когда Юджин уже кончил военное училище, погиб на американском китобойце, столкнувшемся с айсбергом где-то у самой Антарктиды. Так что Юджин, попав в Корею, будто реставрировал в памяти из отдельных эпизодов, рассказанных отцом, целостную картину войны. В Корее, судя по всему, она была иной, чем в России. Другие были и солдаты. Если отец и парни его поколения сражались против фашизма, то в Корее шла война неизвестно за что. Не очень хорошо понимал тогда Юджин, почему Америка должна помогать одним корейцам убивать других. Но раз президент послал войска, значит, так и надо. Это не вызывало сомнения, даже если и было непонятно. Два месяца Юджин провел в составе стрелковой дивизии. Был под пулями, под артиллерийским обстрелом. Но когда он вспоминал рассказы отца, то видел, что война в Корее будто идет по другим законам. Солдаты вроде приехали в Корею не воевать, а зарабатывать деньги. Платили им много, кормили хорошо, а они все требовали большего. Он был свидетелем, когда рота отказалась идти в атаку, потому что на обед не подвезли мороженого, значащегося в меню, и апельсинового сока.
