Илья Миксон - Отзовись!
Длинные ресницы смежаются, последняя золотая точка поблёскивает в затенённых глазах.
Письмо окончено. Правая рука Разлуки безжизненно повисла, будто устав от долгого письма. Глаза плотно закрыты. В уголках сомкнутого рта горестные складки.
На другом конце провода тоже молчат. Затянувшаяся пауза возвращает Разлуку в действительность. Прикрыв микрофон, Разлука вполголоса зовёт:
— «Промежуток»!.. «Промежуток!».. Уснул?.. Уснул. Эх ты, дубок милый!
Разлука прибавляет и другие слова, но произносит их с такой нежностью и соболезнованием, что, право, обидеться невозможно.
Наконец он замечает, что я не сплю, и почему-то смущённо оправдывается:
— Дрыхнут, товарищ гвардии капитан. Чего только не придумаешь, лишь бы дежурство несли. И связь всё время обрывается, не уследишь.
— Почитайте ещё.
Несколько лет не называл я Разлуку на «вы». А почему?
Разлука всматривается в меня, убеждается, что я на самом деле хочу слушать пушкинские стихи, колеблется и всё же отказывается, благо удачный повод: теряется связь.
* * *Наблюдательный пункт устроен прямо на автостраде, в сожжённой самоходке. Рубка её разворочена внутренним взрывом, будто картонная коробка расклеилась. Забравшись с кормы, ползком, чтоб не загреметь, проникаю к разведчикам. Гомозов уступает место у щели. Ничего не видать. Когда вспыхивает ракета, Гомозов обращает моё внимание на тросы, привязанные к проволочным ежам, выставленным с той стороны автострады.
— Проход готовят, — поясняет Гомозов. — Дёрнут танком трос — и дорожка открыта.
— Хитрюги.
— У нас научились, — возражает Гомозов. — Ещё под Смоленском применяли. Сам комдив придумал.
Он бросает взгляд на часы. Не часы — мечта фронтовика: чёрный светящийся циферблат, центральная секундная стрелка, завинчивающийся герметичный корпус. Подарок генерала, со своей руки снял. У меня, между прочим, тоже такие.
— Завтрак бы поторопить, — говорит Гомозов, — а то и поесть не успеем.
Отсюда можно звонить в нашу землянку. В дивизион пока докричишься, немцы раньше услышат.
Тем же путём осторожно покидаю наблюдательный пункт. Из блиндажа разговариваю с начальником штаба, докладываю обстановку. Потом даю команду доставить завтрак к шести ноль-ноль и сажусь за планшет.
Звонят. Есипов не разберёт, чего от него хотят.
— Васнецова какого-то спрашивают… Товарищ гвардии капитан…
«Какого ещё Васнецова?»
— Кто говорит?
— Неизвестный мне старшина, пехотинец.
— Ночью ваш связист, Васнецов по фамилии, катушку одолжил. Обещал до рассвета вернуть и не идёт.
— Откуда вы говорите?
Старшина разговаривал с промежуточной станции.
Наконец вспоминаю, что Васнецов — это Разлука. Все так привыкли к прозвищу, что и настоящую фамилию солдата забыли. Разлука и Разлука. И сам Разлука не обижается.
Свидетелей происхождения странного прозвища в полку немного, а в батарее — я, Есипов, да ещё человека три, остальные сменились. Есипов, пожалуй, тоже не помнит.
Ещё на Урале, во время первого полевого выезда, Разлука сматывал телефонную линию. Откинувшись для равновесия, он быстро продвигался по тропке и крутил ручку железной катушки для кабеля, подвешенной на груди. Старая изношенная катушка скрипела и взвизгивала.
Приблизившись к огневым позициям, Разлука замедлил шаг и, размеренно накручивая, будто шарманку, запел скорбным дребезжащим тенорком: «Разлука ты, разлука…»
С той поры и присохло к нему странное прозвище.
Есипов растолкал Разлуку. Узнав, в чём дело, Разлука уговорил сержанта с промежутка отдать пехоте катушку кабеля.
— В обед расквитаюсь, — обещает Разлука. — У нас тут тесно от этих катушек. Новенькие, краска липнет, оттого и не пользуем.
Какая краска? Нет здесь никаких катушек. Впрочем, кто его знает. Выходит, что не врал про двадцать семь порывов и кабель, взятый напрокат у пехотинцев. Но к чему было плести о пятисотке?
Уладив инцидент с катушкой, Разлука справляется о времени по своему будильнику. Он вытаскивает его с трудом из кармана, тряпочный свёрток в махорочной пыли. В некогда пёструю ткань завёрнуты большие круглые часы от немецкого «форда». У них недельный завод, чем Разлука очень гордится. Сколько было желающих обменяться с ним часами, Разлука всем отказал. Вот и сейчас, пытаясь завести беседу, Есипов оголил руку и выставил часы-кирпичики:
— Махнём?
— Эти не могу, — серьёзно отклоняет сделку Разлука.
А других у него и нет…
* * *В шесть приносят завтрак. При звуке откидываемых барашек, которыми закантована овальная крышка термоса, Разлука вскакивает, словно по зову горна.
Покончив со своей порцией, Разлука деловито прячет в карман ложку и сменяет Есипова. Перед дежурством он ещё успевает снести еду в самоходку Гомозову. Опасаясь демаскирования, я разрешил пробираться в самоходку только избранным. Разлука в их числе.
— Зашевелились, — тихим голосом докладывает по телефону Гомозов. Вот начнётся, тогда можно орать во всю глотку: не только в дивизионе, немцы не услышат!
Приказываю соединить телефон самоходки напрямую с общей линией и ухожу к Гомозову.
— Можно и мне с вами? — просится Разлука.
В самоходке без того тесно.
— За связью следите.
Разлука повинуется. Никаких признаков разочарования на лице.
Он приходит буквально вслед за мной. Молча смотрю на него.
— Гранаты на всякий случай принёс, товарищ гвардии капитан.
Лукавит, но карманы на самом деле раздуты, и грудь топорщится.
Дожидаюсь, пока Разлука выкладывает гранаты. Он приволок их с десяток. Если бы осколок или пуля угодили в одну, не найти бы даже колёсика от фордовского будильника.
— Все?
— Все, товарищ гвардии капитан.
— Теперь марш в блиндаж.
Разлука, вздохнув, нехотя карабкается наверх.
— Стой! Пускай перебесятся.
Немцы начинают атаку короткой артиллерийской подготовкой. Слышно, как взревели моторы, и проволочные ежи как ветром сдувает.
Командую натянуть шнуры. На орудийных прицелах установки НЗО-5. ЭНЗЕО — «неподвижный заградительный огонь», 5 — номер участка автострады впереди нашей самоходки.
Как только показываются зияющие дула и угловатые башни немецких танков, кричу: «Огонь!»
На автостраде вздымается стена разрывов. Осколки градом колотят по броне самоходки. В случае недолёта — прости-прощай! К счастью, автострада широченная, и мои огневики знают дело.
— Зарядить!
Боеприпасы подвезли, можно не скупиться.
Заваривается кутерьма. Стреляют все и вся. Головной танк юзом сполз назад. Из него повалил дым.
Ухудшается видимость.
— Места другого не нашёл, в сторонке сгореть не мог, Гитлер паршивый! В блиндаж! Немедленно!
Разлука безропотно подчиняется.
Скверно, что дым тянет в нашу сторону. С каждой секундой небо всё плотнее заволакивается бурлящим смолистым облаком. Из дыма торчат короткие руки вётел с растопыренными пальцами, будто деревья в плен сдаются.
* * *В октябре, перейдя государственную границу, мы с Гомозовым и Разлукой напоролись на занятую немцами траншею. Всё обошлось удачно. На троих — двадцать пять пленных, первых пленных немцев на немецкой земле. Произошло это в районе Лаукэна. Там же мы впервые вступили в немецкое жильё.
Посреди квадратной комнаты — на столе чашки с дымящимся кофе. Глухое тиканье часов размером с одностворчатый шкаф. В настенной рамке тускло блестят на поблёкшем бархате фамильные ордена и медали.
Мы остановились у раскрытой двери, не решаясь переступить порог, как непрошеные гости.
Всё здесь чужое: и стол с кофейным сервизом, и кабинетные часы, и потомственные военные регалии.
— Вот они как живут… — Протянул Разлука не то с удивлением, не то разочарованно. Он шаркнул сапогами о половик и ступил в комнату.
Послышался странный шорох. Гомозов метнулся к двери, что вела в другую комнату, прижался к стене за косяком и, изготовив автомат, крикнул: «Выходи!»
Никто не отозвался. Тогда я шагнул вперёд и потащил на себя ручку. Тут же я толкнул дверь обратно и подпёр её плечом. За дверью бесновался огромный волкодав.
Разлука дал короткой очередью прямо в дверь, и всё затихло. Только часы малиново отзвонили четверть.
— Пошли отсюда, — не поднимая глаз, с тоской попросил Разлука.
Через несколько дней я случайно подслушал драматическое повествование Разлуки о схватке с разъярённой сворой — сворой! — волкодавов. Разлука живо описал картину кровавой битвы — доказательством служили швы на спине шинели.
Когда я докладывал командиру дивизиона о пленении двадцати пяти немцев, командир, откровенно посмеиваясь, уточнил:
— Это не там, где вы, как рассказывают, отбивались от своры овчарок?
