Иван Арсентьев - Суровый воздух
– Кому как, – улыбнулся солдат. – Ежели червячка заморить, то возможно, ну а для поднятия вообще духа, то жидковато.
– А переночевать здесь найдется где? – спросил Грабов.
– Попробуйте зайти вон в тот барак, может, устроитесь до утра. А так больше негде.
– Но вы ведь где-то спите?
– Какой там сон! Как приехали, так двое суток без отдыха ползали по полю, все мины вытаскивали. Видите? Целую гору надергали, – солдат кивнул в сторону, где на снегу лежали наваленные кучей обезвреженные мины. – Они посевную провели, а мы уборочную… – продолжал солдат. – Ежели уж совсем невмоготу придется, ну вздремнешь часок-другой в автобусе, и снова давай! Сами понимаете, – война!
– Война войной, а еда едой, – вздохнул Борода. – Соловей от басен не летает, а нам тем паче нельзя. Для этого и существует пятая норма.
– Пойдем-ка лучше, товарищ, с нами да покажи, где и что тут на вашей одинокой Сосне имеется, – сказал солдату Грабов и, кивнув Бороде, зашагал к месту, где чернел в сгущающихся сумерках барак.
Начинал падать снег.
В бараке, куда финишер привел летчиков, окна были выбиты. Грабов посветил фонариком. На полу, по углам, нагромождены кучи хлама: пустые бутылки с разноцветными этикетками, банки, канистры, поломанные стулья. На стенах, покрытых инеем, неприличные рисунки, изображающие голых мужчин и женщин. В помещение врывался ледяной ветер. Белесая снежная пыль носилась по пустому зданию.
– Вот это квартирка! – почесывая затылок, проговорил Борода. – Не уйти ли нам, товарищ комиссар, отсюда, пока есть время?
– Куда же? На дворе темнеет.
– Здесь рядом должна быть станица. Я с воздуха заметил. Пойдемте.
– Верно, товарищи летчики. Станица есть, – подтвердил солдат, – километра два отсюда. Танкисты там сейчас стоят. Командир у них лейтенант Пучков. Знакомились вчера.
Оставив машины под охраной аэродромной команды, летчики нахлобучили шапки, подняли воротники комбинезонов и, засунув в карманы руки, пошли в ночь. Ветер в степи кружил, вертел, гонялся, как собака за собственным хвостом, бросая в" глаза снежную пыль. Две неясные фигуры, словно призраки, двигались по равнине. Временами летчики останавливались, поворачивались спиной к ветру, вытирали рукавами налипший на ресницы снег и опять упрямо шли. Впереди, приминая унтами снег, шел Грабов, за ним, не отставая, чертыхался Борода.
– Товарищ комиссар, а мы не сбились с дороги? – кричал он в спину Грабова.
Вдруг на дороге перед ними вырос огромный сугроб. Грабов остановился. Внимание его привлекла босая человеческая нога, торчавшая из-под снега.
– Никак кто-то замерз? – сказал он, посветив фонариком.
Борода разворошил унтами снег, и они увидели Перед собой кучу окоченевших фашистских солдат. Дальше, раскинув руки, покрытые ледяной корой, нагроможденные друг на друга, лежали измятые тела, будто их пропустили сквозь какие-то адские вальцы. Грабов выключил фонарик.
– Изрядно наутюжено… Видать, Пучков план выполняет… – покачал головой Борода. – Работа наших танков.
– Пошли, – заторопил Грабов.
Через несколько минут из мглы выползли серые дома. Станица. Борода, кряхтя, перелез через ближний плетень и постучал в дверь.
– Открыто! – послышался голос. Борода толкнул дверь.
– Добрый вечер, хозяева, – переступив через порог, произнес он, но тут же, споткнувшись о какой-то предмет, лежащий поперек входа, с грохотом полетел на пол. – Черт! Понаставили прямо на дороге… – заворчал он, поднимаясь и оглядываясь.
Света в помещении не было. Горевший в печи огонь бросал красноватые отблески на стены и лица нескольких солдат, сидящих с ложками в руках вокруг вместительного котелка. Только теперь Борода заметил, что споткнулся о человека, который, укрывшись с головой шинелью, растянулся на соломе у самой двери.
– Экий ты, приятель, право… – проворчал летчик, потирая ушибленный локоть. – Лучшего места не нашел, что ли? Чуть голову из-за тебя не свернул…
Слова его не произвели никакого впечатления на лежащего, он по-прежнему не двигался. Грабов включил фонарик и направил на него луч.
– Ф-ю-ю… миномет! – свистнул Борода. Действительно, из-под шинели выглядывал толстый, как бревно, вороненый ствол полкового миномета. Из темноты грохнул хохот.
– Этот боец, товарищ летчик, парень не обидчивый. Он из нашего взвода…
Смущенный Борода что-то пробормотал и переступил с ноги на ногу.
– Присаживайтесь, товарищи, грейтесь. Вы с аэродрома? – спросил рыжий солдат, поднимаясь и освобождая место у котелка.
– Не откажемся и переночевать, если не стесним вас, – ответил Грабов, снимая перчатки и отряхивая налипший на комбинезон снег.
– А мы устроимся по-солдатски, – говорил рыжий. – Спина к спине – теплее будет… Только вы уж извините нас… Это бы самое, документики бы ваши посмотреть… Сами понимаете. Время военное.
Грабов расстегнул комбинезон. На петлицах сверкнули два красных прямоугольника. Солдаты быстро вскочили.
– Сидите, товарищи, продолжайте ваш ужин, – остановил их Грабов.
– Просим и вас, товарищ майор, и вас, товарищ лейтенант, покушать солдатской каши.
Грабов поблагодарил. Присев на корточки возле печи, он протянул к огню закоченевшие пальцы.
– Вы из подразделения Пучкова?
– Не совсем чтобы из него… Мы приданы батальону Пучкова. Возит он нас вроде пассажиров, как есть мы танковый десант, – объяснили минометчики.
Борода не стал дожидаться повторного приглашения. Вынул из кармана банку консервов, присел к котелку.
– Говорят, полезно воевать на пустой желудок. Злости больше и не так опасно, если в живот ранят. Возможно, и правда, спорить не буду. Но спать на пустой желудок какая же польза? Еще фрицы приснятся… – балагурил он, вскрывая ножом банку.
Рыжий солдат, неотрывно следивший за движением его рук, засмеялся:
– Да тут, братцы, по сто грамм лишь не хватает!
– Увы, – вздохнул Борода, – придется воздержаться. БАО[6] наш где-то застрял.
– А может, попробуете нашего, а? – перебил его боец, – вонюч, проклятый, но крепачок, аж за душу берет, – похвастался он, кося глазами на комиссара.
Грабов молча грел руки. Считая молчание майора за согласие, солдат юркнул в темный угол. Через минуту он протиснулся обратно в круг с флягой в руке. При виде ее Борода расплылся в улыбке. Кто-то услужливо протянул жестяную кружку.
– Дели, – сказал рыжему один из минометчиков, – да смотри, чтобы всем хватило. Штука эта, сам знаешь…
Вместе со всеми Борода выпил, крякнул с наслаждением и подцепил ножом из банки солидный кусок тушонки. В этот момент в окно громко застучали. Грабов оглянулся. За темным стеклом, затканным серебристыми жилками изморози, кто-то взмахнул руками и исчез. Тут же дверь распахнулась, и вместе с порывом ветра в хату ввалился человек. Лицо его было скрыто шерстяным подшлемником, на голову надвинута стальная каска.
– Живо! Собирайтесь! – крикнул он, переступая порог. – Через десять минут выступаем.
Бойцы зашевелились. Замелькали полушубки, застучало оружие. Кто-то вздохнул. Вестовой убежал. В темноте ночи вспыхнули фары машин. Вой пурги смешался с гулом и хлопками моторов бронированных громадин.
– Командиры взводов, к комбату! – послышалась негромкая команда.
Солдаты подняли ствол миномета, взялись за плиту.
– Ну, дорогие гости, будьте хозяевами, а нам пора на кросс, наперегонки с ветром, – сказал рыжий. – В случае чего, вы уж поддержите нас оттуда сверху…
– По знакомству! – прокричал из двери чей-то голос.
Хлопнула дверь, и в помещении стало тихо. Летчики остались одни. Грабов посидел. еще с минуту, прислушиваясь к грохоту танков, потом опустился на солому и лежал неподвижно, с полузакрытыми глазами. Борода натолкал в печь соломы, раскурил трубку и, присев на корточках у огня, принялся что-то писать в потрепанный блокнот.
Грабов не спал. По давней, прочно укоренившейся привычке он любил вечерами подводить итоги своей работы, критически осмысливать множество различных дел, проскользнувших за день, разобраться в ворохе мыслей и впечатлений. У него была поразительная способность в нужную минуту совершенно выключаться из окружающей обстановки и направлять свое внимание на то, что занимало его мысли. Это завидное качество его натуры часто являлось предметом восхищения товарищей еще в студенческие годы. В то время, когда другие, готовясь к лекциям, убегали в пустые аудитории, прятались в укромные уголки, он мог с полным спокойствием решать сложнейшие задачи в шумном общежитии.
Грабов, вся жизнь которого была связана с партией, любил коллектив. Коллектив был его родной стихией. Он был глубоко убежден в том, что направлять мысли и поступки людей сообразно воле партии можно только тогда, когда сам сольешься с коллективом, станешь его душой. За свою многолетнюю работу в авиации он имел возможность изучать характеры людей во всех их проявлениях. А где, как не в бою, не в опасности, проявляется истинная натура человека? Летая с каждым новым пополнением, Грабов, человек осторожный и отнюдь не склонный к восторженности, внимательно присматривался к людям. Молодые пилоты действовали неплохо, но и восхищаться оснований не было. То, что другой, менее опытный командир принял бы за боевое мастерство, ему представлялось в ином свете. Постепенно он пришел к выводу, что некоторые летчики, не овладев полностью искусством боя, прикрывают свою неопытность показной неустрашимостью, лихачеством, вредным и ненужным риском.
