Андраш Беркеши - Последний порог
— Если я тебя правильно понял, — заговорил Чаба, — то, по-твоему, мы должны убить Бакача.
— Ты правильно понял.
— Ты с ума сошла! Ради бога, Андреа! Ведь мы же с тобой врачи! Мы же давали клятву.
Андреа крепко сжала руку Чабы и продолжала:
— Оставим нашу клятву в покое, Чаба. Это всего лишь прикрытие, отговорка, чтобы успокоить свою совесть. — «Какие же мы все трусы», — подумала она, а вслух продолжала: — Что стоит эта клятва в наше время? Да и вообще, имеет ли убийца право на наше милосердие?
Эндре стоял у окна. Он немного сгорбился, острые лопатки обрисовались на спине. Он был хорошо виден на светлом фоне.
— Возможно, что этот человек и на самом деле убийца, — сказал он, — однако ему никто не имеет права выносить смертного приговора, пока он не выздоровеет. На какой безумный шаг хочешь ты толкнуть Чабу! Судить должен не врач, а тем более приводить приговор в исполнение. И вообще, руководствуясь такой моралью, ты можешь мучить?
Мораль... Врачебная клятва и мораль... Андреа охватило чувство горечи. Как бы ей хотелось взять и закричать сейчас им прямо в глаза: «Я еврейка, и если об этом узнают, то и меня схватят, бросят в вагон и безо всякого суда и приговора станут издеваться надо мной, а потом сожгут в крематории! По какому же такому праву они будут судить меня? В чем моя вина? Только в том, что мою мать звали еврейским именем Эстер. А в чем виновата она сама?»
Чаба почувствовал, что Андреа трясет, и нежно обнял ее за талию.
— Андреа, — сказал он девушке, — Бакач, если он выздоровеет, безусловно, снова станет убивать... Но что мы можем сделать? Предположим, что ты права, а мы возьмем да и убьем его. Чего мы этим достигнем? На его место поставят другого. На земле есть миллионы таких, как Бакач, а мы с тобой покончим всего лишь только с одним из них.
— Ну и что же? Возможно, этого я уже убила. — Андреа встала.
Чаба, сам не зная как, очутился в коридоре. Он бежал по коридору как сумасшедший, громко топая ногами, не обращая внимания на то, что нарушает госпитальную тишину. Подбежав к палате, где лежал Бакач, он рывком распахнул дверь. И сразу же заметил, что тело Бакача с головой накрыто белой простыней. Чаба с трудом взял себя в руки. Он отогнул край простыни и внимательно посмотрел в остекленевшие глаза Бакача. Он даже не обратил внимания на то, кто именно из раненых, лежавших в палате, спросил: «До каких же пор мы должны лежать в одной комнате с трупом?» Да Чабу это сейчас нисколько и не интересовало. Все его мысли были заняты Андреа. «Она с ума сошла, — думал оно ней. — Она выполнила свое обещание и даже не закрыла мертвому глаза, руководствуясь тем, как она сказала, что он этого не заслуживает».
Выйдя из палаты, Чаба почувствовал, как страшно у него пересохло во рту и в горле, по лицу струился пот. Он слышал завывание сирен, видел, как захлопали двери в коридоре, как люди бросились бежать в бомбоубежище. Живой людской поток подхватил и Чабу. Добежав до первого крана, он открутил его и, наполнив ладони водой, начал жадно пить, а затем мокрыми руками растер себе грудь...
«Андреа... Андреа... Боже мой!.. Что же с ней такое случилось? И почему она так боялась этого Бакача?»
На первом этаже Чаба увидел сестру Магдалену, которая, словно строгий швейцар, командирским голосом отдавала какие-то распоряжения, подкрепляя их выразительными жестами.
— Магдалена?..
— Слушаю вас, господин старший врач.
— Вы знаете, что Бакач умер?
— Знаю. В самом начале обхода мне сказали, что он задыхается. — В этот момент последний раненый скрылся в бомбоубежище. Стало так тихо, что можно было расслышать приглушенный рокот самолетов. — А вы разве не спуститесь? — спросила она.
— Говорите, что было потом.
— Я сразу же побежала за вами, но в коридоре встретилась с доктором Андреа Бернат, которая сказала мне, чтобы я вас не беспокоила: она сама обо всем распорядится.
— Спасибо, — поблагодарил Чаба сестру. — После отбоя воздушной тревоги снесите мертвого в морг. — Открыв дверь, он вышел из здания во двор.
Здесь было хорошо слышно страшное завывание падающих где-то не очень далеко бомб, от которого стыла кровь. Однако спустя несколько секунд, как ни странно, страх прошел, лишь в душе чувствовалась какая-то пустота.
Чаба сел на скамейку и, вытянув ноги, отсутствующим взглядом уставился на небо, освещаемое то вспышками разрывов, то ярким светом прожекторов. Значит, его все же умертвили. Быть может, ему уже все равно ничем нельзя было помочь. Но это совсем другое дело. С точки зрения терапевта, состояние Бакача было очень и очень критическим, хотя это не меняет главного: с Андреа произошло что-то серьезное, но что именно, он не знает...
Андреа разыскала Чабу в саду, села рядом с ним на скамейку.
— Ты нарушил свое обещание, — проговорила она, прижимаясь к Чабе, — убежал, не сказав, что любишь меня.
Кругом стало поразительно тихо.
— А где же Эндре?
— Он вышел вслед за тобой. Разве он не нашел тебя? — Она положила голову к нему на грудь. — Не сердись. Я тебя люблю.
Запустив одну руку в волосы Андреа, Чаба думало том, что же творится с ней: то она убивает человека и утверждает, что это было необходимо, то вдруг признается ему в любви.
— Давай не будем о нем говорить... Это единственное, что мы можем сделать...
В эти минуты редкого затишья они чувствовали себя путешественниками на маленьком островке, затерявшемся среди горящего и истекающего кровью города, и им казалось, что они вдруг очутились в совершенно мирной обстановке. Чаба, как никогда раньше, осознал, что вся его жизнь множеством невидимых нитей связана с ее жизнью и что теперь и преступления, если им суждено их совершать, и наказания, которые могут выпасть на их долю, и радости, и страдания, и испытания, и счастье — все это у них общее, и они вместе должны пройти по жизни.
— Андреа, если, чего доброго, будет назначена комиссия по расследованию причин смерти Бакача и она, не дай бог, установит, что смерть наступила в результате врачебной халатности или недобросовестности, ты ничего не знаешь. Я возьму всю ответственность на себя.
— Этого я тебе не позволю.
— Давай не будем спорить. Андреа, думала ли ты когда-нибудь о том, что нам придется расстаться?
— Из-за Бакача?
— Нет, Андреа, не из-за него, а из-за войны. Вполне может случиться, что меня пошлют в такое место, куда тебе нельзя поехать.
— Такого места нет на земле, Чаба.
— Есть, Андреа. Меня сегодня перевели в органы контрразведки. За этим меня, собственно, и вызывали в министерство. Я сделал все возможное, чтобы приказ о моем переводе отменили. Начальник госпиталя тоже старался мне помочь, но, по сути дела, ничего не добился. Завтра утром я обязан явиться за назначением. У меня такое предчувствие, что против меня что-то замышляют, что я слепое орудие в чьих-то руках. Мне кажется, что я стою перед порогом, переступать через который мне совсем не хочется. Властям хорошо известно, что я не люблю немцев...
— Быть может, именно поэтому тебя и переводят на новое место. Ты не думаешь?
— Не шути, Андреа. Контрразведка находится в руках пронацистски настроенных офицеров.
— Что же ты собираешься делать?
— Пока еще не знаю, хотя и ломаю над этим голову с самого утра. Поэтому, собственно, и молчал. Ясно одно, что большого выбора у меня нет: или выполнять приказ, или же бежать. Возможно, мне удастся попасть в Югославию.
— Я поеду с тобой, без тебя я не хочу оставаться.
— Оставишь отца одного?
В этот момент сирена возвестила об окончании воздушной тревоги. Оба ждали, пока сирена не смолкла.
— Если папа разрешит мне поехать с тобой, возьмешь меня?
— Тогда возьму.
С Гезой Бернатом Чаба встретился раньше, чем предполагал. Журналист сам заехал в госпиталь, чтобы подготовить его для разговора с отцом. Однако сделать это было не так-то просто: после воздушной тревоги Чабе нужно было обойти все палаты; бывали случаи, когда от пережитого страха состояние какого-нибудь раненого резко ухудшалось. К счастью, оказалось, что на этот раз ничего подобного не случилось, и можно было не беспокоиться, тем более что дежурный по госпиталю не получил никаких известий о прибытии новой партии раненых. Однако Чаба распорядился, чтобы обе операционные были на всякий случай подготовлены. Написав заключение о смерти Бакача, Чаба отдал распоряжение о вскрытии. Потом он прошел в свой кабинет, предварительно сказав ночной сестре, чтобы она позвала его, если случится что-нибудь очень серьезное.
Войдя в кабинет, Чаба заметил, что Бернат разговаривал с дочерью, которая, судя по всему, еще не рассказала отцу о его переводе.
— Чем вас угостить, дядюшка Геза? — спросил Чаба Берната.
— Ничего не нужно: у твоего отца я уже выпил свою дозу.
— Тогда и я ничего не буду, — заявил Чаба, садясь за стол. — Андреа, я буду очень рад, если ты пойдешь в свой кабинет и немного приляжешь отдохнуть, а то вид у тебя очень усталый.
