Николай Чергинец - Сыновья
И пакистанец быстро направился к выходу. Охранник и переводчик, толкаясь, вышли за ним.
Тамарин удивленно смотрел на Леонова.
— Слушай, Антон, откуда ты знаешь Коран?
— Читал. Нам показывали эту книгу, когда объясняли, как вести себя, чтобы не оскорбить афганцев, их веру в ислам.
— И ты все это запомнил?
— А сейчас многое вспоминается.
Постепенно все успокоились, ребята помогали Жу-раковскому. У него оба плеча были рассечены и сильно кровоточили. Несколько дней назад связной передал немного порошка и шепнул Сейсейбаеву, что им надо посыпать раны. Посоветовавшись, решили, что порошок используют позже, когда раны хоть чуть-чуть затянутся.
Наступило время обеда, но в камеру зашли охранники и увели Николаева. В последние дни представители западных спецслужб беседовали с каждым в отдельности, очевидно, решив, что уговорить по одному будет легче.
Николаев пришел через час.
— Вызвал меня Миллер. Как обычно, уговоры, обещания, ну и, конечно, угрозы.
— Ну а ты, что? — спросил Тамарин.
— Попросил время подумать.
— Когда снова вызовут?
— Обещал, что завтра.
Тамарин посмотрел на Леонова.
— Ну вот что, мужики, готовьтесь на завтра в поход.
— Как на завтра, — растерялся Леонов, — еще же есть время.
— Ну и что? Играть с судьбой мы не имеем права. Давайте подумаем, как вам себя вести.
Они уселись в углу и повели длительный разговор.
Ночь была тревожной. Мало кто спал, парни перешептывались. В помещении витал дух напряженного ожидания и тревоги.
Наступило утро. Дождливое и хмурое, с низкшйи тяжелыми облаками.
За Николаевым пришли скоро. Он бросил на друзей долгий прощальный взгляд и молча вышел. Его провели через весь двор, и Алексей еще раз убедился, насколько точной была схема, которую передали им афганские пленные.
В прохладной комнате его дожидались Миллер, Роберт и Торн. «Святая троица», — подумал с иронией Николаев. Первым заговорил Роберт, Торн переводила:
— Я понимаю так: благоразумие взяло верх? Надеюсь, что вы сейчас согласитесь с нашим предложением?
— Я даже не знаю, что делать… как мне быть…
— Решайтесь, Алексей, — настаивал Миллер. — Вы же приобретаете свободу, жизнь!
— Мне страшно решиться… вот если бы с кем-нибудь со своих…
— А оно так и будет, — уверенно сказал Роберт. — После вас начнут соглашаться и другие. Но мы оценим то, что вы были первым.
— Все равно одному страшно. Может, я еще подумаю пару деньков?
Роберт и его помощники видели, что Николаев «колеблется», наступил такой момент, что стоит только поднажать и он, этот русский, сдастся.
И они нажимали, уговаривали, обещали.
— Давайте еще кого-нибудь из ребят позовем? — предложил Николаев. — Здесь один на один я его постараюсь уговорить уехать вместе.
— А кого бы вы хотели? — спросил Миллер.
— Любого… можно, Жураковского или Салуецкого… ведь каждый колеблется, никак не осмелится… — Николаев специально не называл фамилию Леонова, выжидал, как и договорились прошедшей ночью.
И первым клюнул американец. Он что-то сказал Торн и Миллеру, упомянув при этом Леонова. О чем он говорил, Алексей, конечно, не понял. Но то, что он произнес фамилию Леонова, Алексей не сомневался. Миллер по-русски спросил:
— А если Леонова позвать, вы сможете его уговорить?
Николаев неопределенно пожал плечами.
— Зовите, попробую. Думаю, что и он в конце концов поймет…
Скоро привели Леонова. Миллер заговорил первым:
— Антон, вот Алексей принял решение переехать в одну из западных стран. Но он настолько привык к тебе, что хочет, чтобы вы начали новую жизнь вместе. — Он повернулся к Николаеву. — Ну что ты молчишь, Алексей, скажи ему сам.
Николаев «поколебался» немного, а затем встал с кресла и подошел к Леонову.
— Антон, мы же все равно погибнем здесь, сгнием как собаки. Давай уедем, останемся живыми. Пусть на чужбине, но жить. Давай, а?
Леонов сделал растерянный вид.
— А как я об этом ребятам скажу?
— А зачем говорить? Мы просто не вернемся к ним и — все тут.
— Они даже не узнают о том, что вы дали согласие, — торопил их Миллер.
— А куда мы поедем? — спросил Леонов у Николаева.
Алексей вопросительно посмотрел на Роберта. Торн перевела ему вопрос. Роберт спросил:
— В Америку хотите?
— Далеко… — задумчиво сказал Леонов.
— Тогда поезжайте в Англию, — предложил Миллер.
Леонов в смятении смотрел на Николаева.
— А может, рискнуть в Англию? Все-таки Европа…
— Давайте, ребята, решайте, не пожалеете, — Миллер волновался.
— Ну так что, в Англию? — спросил Николаев.
— А была не была! Давай!
— Ну вот и прекрасно, — по-русски сказал Роберт. И тут же деловито обратился к Леонову: — Как думаете, кто из ваших следующий согласится?
— Выждите дней пять-шесть, сами попросятся. — Антон произнес эту вынужденную фразу, а у самого даже сердце заболело от обидных слов в адрес своих товарищей, которые через несколько дней ринутся в бой за свободу.
Дальше все пошло стремительно. Тут же явились два душмана с приспособлениями и в считанные минуты сняли с них кандалы, наручники и цепи. Непривычно легкими стали руки и ноги.
Через полчаса парни в закрытом джипе в сопровождении Миллера и трех автоматчиков ехали к городу. Леонов спросил у Миллера:
— Куда мы едем?
— В Пешавар. Там приведем вас в нормальный человеческий вид и оформим документы.
— Долго это протянется? — весь напрягшись, спросил Николаев.
— Думаю, пару дней, не больше.
Где-то на окраине машина въехала в большой двор, обнесенный высоким дувалом. Во дворе стояло четыре дома. Ребят ввели в одноэтажное здание. В раздевалке, у входа в душевую, Миллер ткнул пальцем в одежду и, еле скрывая отвращение, сказал:
— Бросьте в угол это тряпье, его заберет слуга и сожжет. А вы идите мойтесь.
Когда он выходил, ребята успели увидеть двух автоматчиков с той стороны дверей.
— Охраняют, — тихо промолвил Николаев, стаскивая с себя лохмотья.
— А ты что думал? — ответил Леонов. Он вывернул карман и поспешно развязал тесемку. — Видишь, даже окон нет, чтобы не рванули такие, как мы с тобой.
Боясь, что их подслушивают, ребята не вели разговор о настоящих своих делах. Перед ними сейчас стояла важная проблема: куда спрятать письмо. Оба отчаянно цеплялись глазами за каждую деталь, но ничего подходящего не находили. Тогда Леонов заглянул в душевую. Четыре отделения, деревянная скамья, на стене крючки для полотенцев, а над ними — маленькая полочка. На нее-то и положил сложенное во много крат письмо. И вовремя. Только Леонов вернулся в раздевалку, как вошли двое. Они принесли одежду и большие махровые простыни. Эти же двое молча бросили в картонный ящик лохмотья и вышли. Ребята направились в душевую, куда манила их вода.
Дверь из раздевалки приоткрылась, и показался Миллер. В руках он держал какой-то большой флакон.
— Ребята, возьмите жидкость от вшей. Хорошенько вымойте голову и все тело. Вшей и в помине не останется, — весело сказал он и добавил — И не забудьте, вас ждет вкусный обед.
После душа с удовольствием надели чистое белье, шорты и легкие льняные рубашки. Тело было легким, чувствовали себя так, словно заново родились.
Их вкусно накормили. Но много есть не дали. Миллер пояснил:
— У вас организмы истощены, наедаться опасно.
Потом их отвели на другую половину, где были спальные комнаты. Миллер спросил:
— Вам каждому отдельную комнату давать или будете вдвоем в одной комнате?
Парни попросились в одну! Их привели в просторную комнату с двумя кроватями, застеленными белоснежными простынями. Леонов сунул под матрац письмо, и только они улеглись на койки, как сразу же нагрянул сон.
СОБРАНИЕ
Ребята из клуба воинов-интернационалистов пригласили Веру Федоровну на собрание. Оно было назначено на семь часов вечера, и Вера Федоровна после работы сразу же направилась в клуб.
Собрание шло бурно. Далее Павел Чайкин, который на днях выписался из госпиталя, пришел. Ребята выступали один за другим и с гневом говорили об Алефине, Не стесняясь критиковали и себя за близорукость.
Вера Федоровна хотела выступить, но ее, когда она уже готовилась поднять руку, опередил Чайкин. Он даже не просил слова, а встал и на костылях прошел вперед, к тому месту, откуда все выступали. Лицо его было бледным, и трудно было понять, то ли это от того, что он лежал в госпитале, то ли от волнения. Заговорил он спокойно и тихо, но постепенно его голос становился все громче и увереннее:
— Слов нет, опозорил нас Алефин. Мне стыдно перед Верой Федоровной, к которой я сам привел в дом этого афериста, мне очень неловко перед ребятами, которые приехали навестить Веру Федоровну и сейчас продолжают воевать в Афганистане. Я согласен с выступающими. Они правильно обвиняли нас в отсутствии элементарной бдительности. Но знаете, товарищи, о чем я много думал? Мы создали вокруг себя ореол красивой и почетной жизни. И эта показная жизнь стала привлекательна для алефиных. Они захотели такой же жизни. Невольно встает вопрос, правильно ли мы живем, если наша жизнь привлекает проходимцев типа Алефина? Да, я согласен, встречи с людьми нужны, выступления в школах тоже нужны. Понятно, надо чтобы люди знали, каково нашим товарищам в знойном Афганистане. Но имеем ли мы право ограничиваться только аплодисментами и похвалами в наш адрес? Мы с вами узнали, что такое изнуряющий труд, когда на жаре под семьдесят градусов копали окопы, сооружали укрытия или помогали афганцам строить. Мы с вами знаем, что такое первому подняться на вражеский пулемет. Так не наступила ли пора для нас всех, кто прошел службу в Афганистане, проявить себя и в мирном труде? Я не знаю, сколько сейчас в нашем городе, нашей республике бывших «афганцев», но считаю, что мы с вами должны увлечь всех настоящей работой. Смотрите, как много молодых ребят сейчас настойчиво, нередко истерично кричат и выступают за сохранение исторических памятников, а что они лично делают, чтобы сохранять эти памятники? Металлисты, панки, рокеры, хиппи проповедуют красивую жизнь без труда, под кричащую музыку, которую трудно назвать музыкой, выступают против службы в армии, и за ними тянется немало молодых людей, большинство из которых не хотят признавать своей обязанности трудиться и честно жить, а требуют чуть ли не зарплаты за бездеятельность, за свое крикунство, А мы? Мы — в стороне. Поэтому предлагаю организовать, скажем, для начала, в нашем городе учет всех «афганцев», нам в этом помогут и военкоматы, и райкомы комсомола, разобраться с каждым, чем он занимается, создать бригады для работы на производстве, на стройках и своим трудом доказывать, что мы можем не только хорошо воевать, но и хорошо трудиться. Нам надо на деле доказать, что наш образ жизни гораздо более привлекательнее праздного образа жизни. Не только рассказами о боевых буднях мы должны увлекать молодежь за собой, но и своим трудом.
