Богдан Сушинский - Саблями крещенные
Но этот полуаристократ-полухолоп Хмельницкий… Очевидно, тоже пришел в надежде, что королевский трон как раз и есть то святое место, в духе которого неотвратимо проявляется высшая власть, а, следовательно, высшая справедливость. В могущество морально и законодательно низверженного сеймом короля Польши он все еще верил с такой же наивной детской верой, с какой сам король взирал на небеса.
– Вы правы, Ваше Величество, – не понял или же сделал вид, что не понял смысла его слов, полковник. – Меня привела сюда честь дворянина, которая не может смириться с унижениями, коим меня подвергают.
– Дворянин, не умеющий защитить свою честь в поединке с обидчиком, должен сам избрать для себя способ уйти от бесчестия. Тем более что вы еще и совершили столь недостойный дворянина поступок…
«Он добивается моей гибели?! – поразился Хмельницкий. – Подталкивает к самоубийству во имя чести аристократа? Не подталкивает, а требует, как нередко требуют этого же от неудачников-подданных восточные сатрапы».
– Но я все еще помню о наших воинственных планах, Ваше Величество, – тихо, прерывающимся от волнения голосом произнес полковник; его не столько поразило, что король обрекает его на гибель, как то, что он вообще потерял веру в полковника Хмельницкого. Потерял настолько, что уже не принимает его в расчет. – Я ведь не отказался от мысли повести польско-казачьи войска против Крыма, а потом и против Порты.
Король вновь откинулся на спинку трона и, сдерживая гримасу боли, неожиданно взглянул на Хмельницкого совершенно иным, более очеловеченным взглядом. Почти таким же, каким смотрел на него во время прошлых, более удачных для полковника, встреч.
– Правда? Вы все еще верите в это? – подался Владислав IV к полковнику.
– На эту веру меня вновь вдохновила ваша «Привилегия». Статьи об увеличении реестра, постройке казачьих чаек, походе… Для гетмана Барабаша эта «Привилегия» – ничто, обычное приложение к булаве. Для меня же – символ возрожденного могущества Речи Посполитой, а следовательно, могущества Украины.
– Конечно, конечно, – заговорщицким тоном поддержал Хмельницкого король. Хотя само только упоминание о некоем «могуществе Украины» в иные времена способно было повергнуть его в гнев.
– За этими статьями я вижу те ваши замыслы, которых не видит и не способен понять гетман Барабаш. Только поэтому я и решился на столь дерзкий и неблагодарный шаг, как похищение «Привилегии», которую в нужное время смогу использовать для набора казачьего войска. Только поэтому осмелился явиться пред ваши очи и просить о заступничестве.
Еще некоторое время король мечтательно смотрел в глубь зала, туда, где на стене, между двумя окнами-бойницами, висел портрет Стефана Батория. Слова Хмельницкого пробуждали в нем те душевные порывы, которые он сам уже давно погасил. Теперь они возрождались, словно проблеск надежды у обреченного.
Но продолжалось это озарение надеждой недолго. Очень скоро взгляд короля вновь угас, глаза потускнели, на лицо нашла тень скорби и боли.
– Ну, что я могу сделать для вас, полковник? – с горечью проговорил он. – Вы же сами видите, что здесь, в Польше, происходит. И знаете о разрыве, который произошел между мной и сеймом после шестого ноября, когда мне было запрещено объявлять войну Крыму и Порте. Так что произошло? Неужели у вас не осталось больше верных людей, не осталось своих, надежных, сабель? Или вы уже перестали быть прежними, неукротимыми казаками? [44]
Они в последний раз встретились взглядами и тотчас же отвели глаза. Оба понимали: все, что можно было сказать друг другу, они уже сказали. И что это их последняя встреча.
– К счастью, я не польский король, – вскинул побледневший подбородок полковник Хмельницкий. – Никакой сейм, никакая высокородная шляхта не запретит мне собрать мое войско, – решительно заявил он. И впервые с начала беседы голос его зазвучал мстительно и властно. – Никто, никакой сейм, никакие указы не запретят мне поднять казачество, весь украинский люд, и самому навести на своей земле такой порядок, который бы соответствовал вере и обычаям нашего, моего народа. Сейм не желает войны с лютыми врагами нашими, турками и татарами? Тогда мы поставим его на колени и заставим объявить эту войну.
Король ничего не ответил ему. Он лишь мысленно благословил Хмельницкого, взмолив при этом Бога, чтобы казачье войско появилось на южных рубежах истинно польских воеводств уже после того, как он уйдет к своим, более решительным, предшественникам.
55
На рассвете «Кондор» появился у форта Мардик. Флаг на корабле поднят не был, поскольку Гяур и Хансен не смогли выяснить, в чьих руках находится сейчас форт.
– Эй, мореплаватели, – донеслось с дозорной площадки центральной башни, – кто вы и откуда?
Неохватной полноты офицер-пехотинец стоял, горделиво подбоченясь и упершись ногой в ствол крепостного орудия, у которого, усердно зевая, сидело на бочонках из-под пороха трое канониров.
– Это корабль Его Величества короля Франции, – ответил Гяур.
– Да? Что-то не похоже, – лениво усомнился офицер.
– Потому что еще вчера он был испанским. Мы захватили его так же, как совсем недавно вы захватили форт.
Офицер придирчиво осмотрел застывший в канале напротив форта фрегат. У судна был такой вид, словно его только что подняли с морского дна, на которое он лег после битвы и страшного шторма.
– Вы действительно захватили этот баркас? – презрительно поинтересовался офицер. – Впрочем, если его основательно подлатать… А почему тогда на мачте нет флага Франции?
– Вы могли бы догадаться, что его вообще нет на корабле. Я – полковник Гяур, командир полка казаков-рейтар из Польши.
– Так это вы и есть тот самый Гяур?!
– Это смогут подтвердить тысячи людей.
– В таком случае, я, майор Орландо, снимаю шляпу. О вас во Фландрии ходят легенды, как о чужеземном храбреце. В Дюнкерке вас ждут приятные встречи. Там сейчас находится отряд казаков, которые помогли нам отбить у испанцев этот форт.
– Кто ими командует? – оживился Гяур.
– Какой-то кавалерийский капитан. Молчаливый и свирепый, как израненный бык.
«Хозар», – догадался князь. Но вслух имени его не произнес. Испанцу оно все равно ничего не сказало бы.
Основательно подобрев, майор Орландо велел солдату принести французский флаг и собственноручно передал его Гяуру. Флаг был прожжен пулей, но это лишь придавало ему величественности и святости. «Поднять бы над этим кораблем флаг Острова Русов… – с завистливой грустью подумалось полковнику. – Да войти под ним в устье Дуная, окутывая пороховым дымом землю предков. Когда это произойдет? И дождусь ли этого дня?»
– Вы не возражаете, полковник, если я, как комендант форта, возьмусь сопровождать ваш корабль в порт Дюнкерк, чтобы доложить генералу де Мовелю о пополнении французской эскадры? – неожиданно обратился майор, когда, казалось, пришла пора прощаться.
– Именно об этом я и хотел просить вас, господин комендант, – не задумываясь, солгал Гяур, повелевающе осматривая собравшийся на палубе полупиратский экипаж.
– Но с условием, что капитаном корабля я назначаю вас. Не могу допустить, чтобы им являлся офицер, воевавший против Франции.
– Вы слышали, Хансен? – остановил Гяур свой взгляд на раздвоенной шрамом бороде невозмутимо стоявшего рядом фриза.
– Было бы странно, если бы майор поступил иначе, – ткнул мундштуком в грудь полковника Хансен. – Почему бы вам и не побыть капитаном, помня, что меня это понижение не ранит, а помощником вашим остаюсь я, смыслящий в мореходстве почти так же, как вы – в седельных подпругах?
– Вы всегда приятно удивляли меня своей сговорчивостью, капитан Хансен. С вашего позволения, я так и буду называть вас.
Гяур плохо представлял себе, какие выгоды извлекал от этого плавания сам майор, но едва корабль вошел в гавань, как комендант немедленно потребовал шлюпку и двух гребцов. Не прошло и часа, как на пристани появился генерал де Мовель с небольшой свитой, в которую входили комендант порта, комендант крепости и еще с десяток офицеров и гражданских служащих городского магистрата. Майор Орландо чувствовал себя среди них так, словно это не полковник Гяур, а лично он в жестоком бою захватил фрегат «Кондор» и привел его в порт.
Генерал тотчас же приказал отвести от причала один из кораблей, чтобы позволить пришвартоваться «Кондору». Поднявшись на корабль, он так воинственно осмотрел палубу, будто участвовал на ней вместе с майором в абордажном бою.
– Этот фрегат бесчисленное количество раз обстреливал с моря наши позиции и высаживал десанты. Командующий обещал награду капитану того французского судна, которое сумеет потопить его или захватить. И вот «Кондор» во французской гавани. Вы, полковник Гяур, сделали то, чего не смог сделать весь французский флот.
– Слишком преувеличиваете мои заслуги. Я был пленником. Просто обстоятельства сложились так, что…
