Генрих Гофман - Повести
— Судруг Мурзин окажет нам большую честь, если согласится сражаться с немцами на нашей земле, — сказал Ян Ушияк.
— Согласиться недолго, — ответил Мурзин. — Только не знаю, как ваш народ нас встретит. В нашей стране весь народ был с нами. Без народной поддержки ни один партизанский отряд не выживет...
— О, судруг Мурзин! В Чехословакии народ тоже будет с нами. Мы там будем, как здесь, дома. Ты откуда, на какой земле родился?
— Я из Уфы, — вздохнул Мурзин. — Слышали про такой город?
— О! — еще больше оживился Ушияк. — Это же есть наша вторая родина. Это недалеко от города Бузулук. Мы там формировали нашу новую армию. Там жил Свобода, жил Клемент Готвальд. А еще раньше жил Ярослав Гашек. Я очень хорошо знаю Уфа. Там добрый, хороший народ. У нас в Чехословакии тоже есть добрый, хороший народ. Если полетишь с нами, сам увидишь.
В голосе Ушияка, во всем его облике было столько неподдельного дружелюбия, что и Мурзин, и его боевые друзья прониклись к нему искренним уважением.
Через несколько дней капитана Мурзина вместе с надпоручиком Ушияком вызвали на совещание к начальнику школы. Там в небольшом зале собрались партизанские командиры. Мурзин узнал Егорова, Мельника, Садиленко, Величко, Волянского, Резуто, Клокова и других товарищей, с которыми приходилось встречаться во вражеском тылу. Их представили члену ЦК Компартии Чехословакии Яну Шверме. После знакомства Ян Шверма обратился к собравшимся:
— Дорогие друзья! Гитлеровское гестапо с немецкой педантичностью истребляет цвет нашей нации — ее наиболее выдающихся деятелей. Насаждая новый порядок в Европе, немцы не останавливаются ни перед чем. Они методично уничтожают непокорное население нашей страны. Чехословацкий народ стонет под гнетом оккупации. Еще весной сорок третьего года наш подпольный Центральный Комитет Компартии дал указание о вооруженной борьбе с оккупантами в Чехословакии. А теперь мы обратились в ЦК ВКП(б) и к Советскому правительству с просьбой оказать помощь народному восстанию, которое мы готовим на территории Словакии. Нам нужны опытные кадры партизанских командиров, которые могли бы помочь нашим людям советом и делом. Чехи и словаки ждут помощи от советского народа. Там вас встретят как братьев. Ведь у нас один враг и одни цели.
После совещания Ушияк и Мурзин долго бродили по сосновому лесу. Ян Ушияк с любовью рассказывал новому другу о своей родине, о людях, которые ждут их далеко за Карпатами.
Мурзин не предполагал тогда, что судьба надолго свяжет его с этим добрым, обаятельным человеком.
...Вспоминая подробности недавнего прошлого, капитан время от времени поглядывал в иллюминатор. Неожиданно на темном фоне земли сверкнули ослепительные вспышки. Разноцветными гусеницами поползли ленты трассирующих пуль. Но по-прежнему ровно урчали моторы. Самолет приближался к линии фронта.
Уже не один раз перелетал Даян Мурзин через этот огненный вал. Бывало, щупальца прожекторов освещали кабину, словно вспышки магния, осколки зенитных снарядов барабанной дробью стучали в металлическую обшивку самолета. Но в этом грохочущем клубке молниеносных событий, где от жизни до смерти — одно мгновение, он обычно чувствовал себя настороженно, собранно, но спокойно. Его всегда больше пугала тишина — ожидание чего-то непредвиденного и потому страшного.
Слух уже привык к ровному рокоту моторов и не воспринимал его. А там, за этим рокотом, и притаилась в ночи пугающая тишина. И потому гулко забилось сердце, тошнотворный комок подкатил к горлу. Но он улыбнулся, вспомнив поговорку, слышанную от летчиков: «Кому суждено быть сбитым, тому никогда не быть повешенным».
Самолет тряхнуло, небо разорвалось огненными вспышками. Будто красные мячики начали лопаться за бортом разрывы зениток. Линия фронта!
И как ни странно, Мурзин сразу почувствовал облегчение, те самые собранность и спокойствие, которые всегда приходили к нему, когда опасность подходила вплотную. «Раз не попали с первого раза, — значит, самое страшное уже позади».
В противозенитном маневре летчики швыряли самолет из стороны в сторону. Сверкающие зарницы разрывов вспыхивали то с правого, то с левого борта, освещая напряженные лица людей в кабине самолета. Эта пляска смерти продолжалась не более одной минуты. И разом погас огненный фейерверк, смолкли разрывы. Самолет выровнялся, и снова стало слышно ровное гудение его моторов. Искрившаяся линия фронта медленно таяла за хвостом самолета, растворяясь в ночи.
Десантники оживились. К Мурзину подсел Павел Куделя.
— Даян Баянович! Все же, когда под Одессу прыгали, легче было. Родная земля рядом. А в этот раз даже и представить себе не могу, как нас люди встретят. Хоть бы язык их знать, а то ведь на пальцах объясняться придется.
— Чему ж тебя целых два месяца учили?
— Да разве за это время его постигнешь?
— Ничего. Надо будет, и на пальцах поговорим. Слово «судруг» знаешь?
— Как не знать. «Товарищ» по-нашему.
— Вот этим словом и будем орудовать, если Ян Ушияк со своей группой нас не встретит... Только беспокоиться нечего. Я этих летчиков знаю, ребята хорошие. Они и группу Ушияка вчера выбрасывали. К тому же и Величко со своим отрядом где-то в том же районе действует.
— Так я особо не беспокоюсь. С вами я куда хошь сигану. Мне просто интересно. Про Чехословакию я только в учебниках по географии читал, ну и вот, пока учились, от Ушияка, да от других кое-что слышал... А сегодня сам погляжу... Чудно.
Куделя умолк, а Мурзин задумался. Его тоже одолевали сомнения. Страна чужая. Что он знает о ней? Местность незнакомая. Да и народ неизвестно чем дышит. Правда, Ушияк уверял, что словаки и чехи ненавидят фашистов. Мечтают скорее освободить свою землю. С надеждой ожидают Советскую Армию...
Ушияка проводили прошлой ночью. Перед вылетом расцеловались, будто знали друг друга всю жизнь. А пробыли вместе всего-то два месяца, но за это время сдружились крепко.
Перед самым выпуском начальник школы зачитал приказ. Ян Ушияк назначался командиром партизанского отряда, а Даян Мурзин — начальником штаба и одновременно, как имеющий большой опыт партизанской войны, советником командира.
Ян Ушияк улетел во главе первой группы отряда. А уже утром сообщил по радио, что приземлились благополучно, готов принять и вторую группу, которую возглавлял капитан Мурзин. Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше, но Мурзин нервничал. Нет, внешне он казался спокойным. Не показывал виду. А в душе было тревожно: «Выйдут ли летчики точно в намеченный район? Заметят ли зажженные на земле костры? Обеспечил ли Ян Ушияк надежную охрану площадки, где должны приземляться десантники?»
И вновь его мысли прервал спокойный голос Кудели:
— Товарищ капитан! Интересно, о чем сейчас Гитлер думает?!
— Думает, как бы нам всем шею свернуть, — улыбнулся Мурзин.
— Так и мы о том же самом думаем. Как бы ему, окаянному, на шею петлю надеть. Ничего, теперь ждать недолго. Ныне не сорок первый год. До Берлина совсем уже мало осталось.
— Эх какой ты быстрый! — Мурзин, расстегнул кожаный шлем, вытер ладонью разгоряченные щеки. — Чем ближе к Берлину, тем тяжелее будет. Немец еще силен. И пока сломим Гитлеру шею, реки крови пролить придется...
Из пилотской кабины вышел штурман. Подойдя к Мурзину, он наклонился к нему и, стараясь перекричать шум моторов, сказал:
— Товарищ капитан! Через тридцать минут должны быть в точке высадки. Погода хорошая. Ветер всего три метра в секунду. Так что особого сноса не будет. Только предупредите людей, чтобы сразу кольцо не рвали. А то три дня назад у нас такую кутерьму на аэродроме устроили — цирк, да и только...
— А что случилось?
— Вспоминать смешно, а могло закончиться катастрофой. — Куделя подвинулся, уступая место штурману. Тот присел на скамейку возле Мурзина и продолжал: — Высаживали мы одну группу в Чехословакии. В намеченный район вышли точно. Открыл я дверцу, подал команду прыгать. Десантники все до одного покинули самолет. Закрыл я дверь, захожу в пилотскую кабину, а командир корабля спрашивает: «Что там случилось? Управлять тяжело стало. Вроде на рулях кто повис». Ничего, говорю, не случилось. Все десантировались по моей команде... А сам припоминаю, что вроде бы один еще в дверях за кольцо дернул. Я даже видел, как его купол распускаться начал. Тут второй летчик и говорит: «Держи, командир, штурвал крепче. Я, говорит, пойду через турельный колпак стрелка загляну на хвост». И пошел. Возвращается через минуту. Взволнованный. И докладывает первому: «Товарищ командир! У нас один десантник за хвостом болтается». Выскочил я к турели и вижу: белый купол на руле глубины, а человека в темноте не разглядеть. Жив ли он, нет ли, понять невозможно. Развернулись мы блинчиком на обратный курс. Потопали потихоньку до дому. Командир корабля в штурвал вцепился, на лбу пот выступил. Летим молча и каждый о том человеке думает. Живой он или мертвый?
