Михель Гавен - Месть Танатоса
Сняв марлевую маску, Маренн опустилась на табурет и устало закрыла глаза — раненого только что унесли. А своей очереди уже ждали другие… Яркий свет заливал отгороженный отсек, служивший операционной. В остальных помещениях бункера лампы едва мерцали — вся электроэнергия, которой располагал госпиталь, направлялась сюда, где работали хирурги. Сегодня выдался удачный день — по крайней мере есть свет и вода. Похоже, даже не бомбили, и раненых, которые способны передвигаться, можно ненадолго вывести на свежий воздух.
Маренн не спала уже несколько суток. Голова у нее кружилась. Сейчас бы чашечку кофе. Да где его взять? Санитары убирали тампоны, бросали в ведра марлю, пропитанную кровью.
— Вы бы отдохнули, фрау Ким, — подошел к ней высокий представительный мужчина в белом халате с интеллигентным, красивым лицом. Всю войну он прослужил хирургом в дивизии СС »Мертвая голова». Маренн неоднократно оперировала в его госпитале во время сражений под Москвой, на Волге, в Белоруссии. Он был рядом с ней под Белгородом, когда она узнала о гибели сына. Теперь, когда клиника Шарите стала, пожалуй, ближайшим к линии фронта крупным госпиталем, он пришел работать сюда. Да и дивизия его сражалась недалеко.
В Шарите часто привозили израненных, обожженных танкистов, сослуживцев ее сына — все они знали ее, и, что особенно трогало Маренн — как правило, хорошо помнили Штефана…
— Вы бы отдохнули, — повторил хирург, прикоснувшись к ее плечу. — Я поработаю.
Маренн улыбнулась с благодарностью. Она понимала — он простоял рядом с ней сутки и устал наверняка не меньше. Его ввалившиеся светлые глаза щурились, то ли от яркого света, то ли от усталости, с которой он яростно боролся.
— Идите, идите, — легонько подтолкнул он ее. — У нас нет времени. Пока свет не отключили, и крикнул за перегородку: — Несите следующего!
Маренн и в самом деле чувствовала себя неважно, от переутомления у нее снизилось зрение — не спасали даже очки, и болело сердце. Поэтому она с радостью воспользовалась предложением и поднялась наверх, подышать свежим воздухом.
Глаза, привыкшие к искусственному освещению в подземелье, на мгновение ослепли, снова взглянув на белый свет. В Берлине уже чувствовалось приближение весны. Но сам город представлял собой ужасное зрелище — вся центральная часть его была разрушена частыми бомбежками.
Интересно, бомбят ли Грюневальд? Маренн давно уже не была дома. Джилл тоже постоянно находилась на службе. Маренн очень переживала за дочь — ведомство Шелленберга, как и все прочие ведомства СД, продолжало работать в своих зданиях. Офицеры и обслуживающий персонал оставались на своих рабочих местах, а Беркаерштрассе и Принцальбрехтштрассе, куда нередко вызывали Джилл, стали теперь постоянными объектами американских бомбардировок. Маренн удивлялась: кого еще можно допрашивать в такое время? Скоро английский язык понадобится Джилл совсем для иного: для объяснений с ее соотечественниками, например.
Впрочем, она хорошо знала, что в связи с последними инициативами Шелленберга именно английский язык, пожалуй, был необходим ему более всего — Джилл привлекали к участию в очень важных для всей Германии переговорах.
К Маренн подошла Ирма. Молча села рядом.
— Как ты? Не устала? — спросила ее Маренн, предлагая сигарету. Ирма взяла сигарету, закурила.
— Я — ничего, — ответила она и сразу перевела разговор на самое больное для себя. — Как ты думаешь, Алик вернется? По радио передали, Дрезден бомбили. Страшные разрушения, погибло очень много людей.
— Почему ты думаешь, что он именно в Дрездене? — удивилась Маренн. — Он тебе так сказал?
— Нет, — Ирма покачала головой. — Но я чувствую… Он мне ничего никогда не говорил, но я всегда чувствовала. Потому что всегда знала, что я виновата перед ним и рано или поздно Бог меня накажет — я останусь одна.
— Брось, — Маренн заботливо обняла ее за плечи. — Я уверена, с Аликом все в порядке. Он смелый и очень опытный человек, а это сейчас самое важное…
— Скольких ты спасла за войну? — спросила Ирма, взглянув на Маренн. — Наверное, сама не считала?
Маренн кивнула головой и грустно вздохнула.
— Не считала… — подтвердила она.
— По-моему, из тех осколков, что ты доставала из их мозгов, тебе следует отлить памятник. Это будет статуя из русского и английского железа.
— Перестань, Ирма, — остановила ее Маренн. — Это не повод для шуток.
— Прости, — виновато улыбнулась подруга, — я очень переживаю…
— Я тоже, — вздохнула Маренн.
— За Скорцени?
— За Джилл и за Скорцени…
— Тогда зачем ты по-прежнему ездишь к Шелленбергу? — с упреком спросила ее Ирма. — Ведь он же все знает.
Маренн не успела ответить. Их разговор прервали. Начальник охраны клиники доложил, что приехала дочь фрау Сэтерлэнд.
— Джилл? — Маренн встрепенулась. — В самом деле?
У ограды Шарите остановилась штабная машина. Из нее, что-то крикнув на ходу шоферу, вышла Джилл. В руке она держала какой-то сверток.
— Мама! Фрау Ирма! Я так соскучилась! — подбежав, Джилл с радостью повисла на шее у матери.
— Девочка моя, — Маренн нежно обняла ее. — Как ты?
— Ничего. Нормально. Смотри, — Джилл развернула кулек. — Здесь апельсины, кофе, шоколад… Кофе — настоящий! Представляешь? — она засмеялась.
— Откуда? — Маренн искренне изумилась — она толь ко что мечтала о чашке кофе, как о чем-то несбыточном.
— Мне Ральф передал. От бригадефюрера.
Ирма кашлянула, выражая недовольство.
— Зачем ты мне привезла? — упрекнула дочку Маренн. — Лучше бы ела сама.
— Как я могу? — смутилась Джилл. — Ведь бригадефюрер передал тебе.
— Он же знает, что я все равно тебе отдам.
— Нет, нет, мама, даже не думай, — решительно от казалась Джилл. — У меня все есть. У меня тот же рацион, что и у самого бригадефюрера, так что не волнуйся. Кстати, — она вспомнила, — бригадефюрер велел тебе сказать, чтобы ты заехала к нему, когда у тебя будет время.
При этих словах Ирма встала и демонстративно ушла в бункер.
— Что это с ней? — не поняла Джилл.
— Так, ничего, — Маренн ласково улыбнулась дочке. — Она нервничает из-за .Алика — он уехал на задание, и его давно уже нет. Ты похудела, побледнела. Ты хотя бы немного отдыхаешь? Бываешь дома?
— Да, — Джилл замялась, — мы были недавно. С Ральфом… — и испуганно взглянула на мать. — Ты не будешь ругаться? Мы… — она засмущалась, — я сама не знаю, честное слово, как все получилось…
— Я понимаю, — рассмеялась Маренн, избавляя дочь от дальнейших объяснений, — за что же мне ругать тебя? Я наконец-то могу за тебя порадоваться…
— Он сказал, что любит меня. Я никогда не обращала внимания… Мне даже страшно, мама, — Джилл разволновалась и говорила полушепотом. — Я не знаю, как это назвать… Но это что-то совсем, совсем другое, чем было прежде, — потом обняла мать и прижалась лицом к ее груди.
— Милая моя, — Маренн с нежностью гладила ее но волосам. — Совсем ты у меня взрослая. Ах, если бы сейчас было другое время. Случись все это пораньше. Плохая пора выпала для твоей любви — всё рушится, — она вздохнула, — но будем надеется, что вас Господь помилует. Я буду просить его, — голос ее дрогнул.
— Что ты, мама — воскликнула Джилл, — не плачь. Я так счастлива, мама, — призналась она, — так странно: кругом горе, отчаяние… А я — счастлива! Мне даже неудобно… — машина у ворот просигналила. — Ой, — Джилл вздрогнула, — я задержалась. Ведь я просила только пять минут, я же еду по делам, по службе. Мне надо бежать, мама…
— Конечно, поторопись. Увидимся, — Маренн поцеловала Джилл в щеку. — Береги себя, девочка моя.
— Хорошо, мама! — помахав рукой, девушка побежала к машине. Открыла дверцу автомобиля и перед тем как сесть, еще раз обернулась и послала матери воздушный поцелуй. Дверца захлопнулась, машина отъехала. Подождав, пока она исчезла за углом, Маренн вернулась в госпиталь. В перевязочной она положила перед Ирмой на стол апельсины и шоколад, сказала, не спрашивая и не объясняя ничего лишнего:
— Это для твоего подопечного, того мальчика из гитлерюгенда, за которым ты ухаживаешь. А также раздай раненым, кому сочтешь нужным, — и прошла в операционную.
* * *Маренн не могла рассказать Ирме многого. Не могла рассказать никому. Но, прекрасно понимая, чем она рисковала, она твердо решила использовать все свои оставшиеся в Европе связи для того, чтобы облегчить положение истекающей кровью Германии и приблизить выгодное для рейха окончание войны.
Ей очень хотелось, чтобы в Германии восторжествовали мир и демократия до того, как страна попадет под власть нового кровавого деспота с Востока. Решение Ялтинской конференции глав союзных держав о разделе Германии, возвещенное по радио Геббельсом, очень встревожило Маренн. Она не сомневалась, что за этим решением в первую очередь стоит Сталин, армии которого внесли гигантский вклад в разгром рейха. Навязчивая идея большевиков о мировой революции теперь явно, как предполагалось русскими, должна получить воплощение в действительность. Хорошо, что союзникам удалось выторговать хоть часть территории рейха, и все-таки русские армии стремительно продвигались, стараясь захватить как можно больше земель. Страшно представить, как будет выглядеть этот экспорт коммунизма в Европу…
