Вадим Инфантьев - После десятого класса. Под звездами балканскими

— Новый губернатор Адрианополя поручил мне вести с вами переговоры.

— Это какой такой новый? — неприязненно спросил Струков, разглядывая украшенную камнями пряжку ремня посланца.

— Старый губернатор взорвал загородный замок и ушел с гарнизоном. Султан назначил губернатором господина Фасса. Кого же вам еще надо?

Стоящий рядом Верещагин негромко произнес по-русски:

— Александр Петрович, пренахально ведет себя сей вояка, приструнить бы его…

— Пожалуй, — согласился Струков.

Верещагин рявкнул по-французски:

— Как ты смеешь, стервец, так говорить с генералом? Передай своему губернатору, что генерал его не признает и сам назначит губернатора. Марш! Вон!

Когда ошарашенный и присмиревший грек выскочил за дверь, Струков покачал головой:

— Однако же… зачем так круто?

— Так это же рассчитанная дерзость. Хотел взять на испуг, набивал себе цену. Такой только силу признает.

Наутро Струков решил наступать. Вызвал к себе первых гонцов и велел передать городским властям, чтоб вынесли ключи от города для передачи их главнокомандующему.

— У города нет никаких ключей. Где их взять?

— Чтоб были ключи. Ступайте.

Грубиян грек, побоявшийся один ехать ночью, околачивался во дворе, ожидая попутчиков, и свирепо косился на странного бородатого, беспогонного начальника, видимо наделенного большой властью. Кто их, русских, разберет?

Когда перед глазами открылся город, Струков придержал коня и сказал:

— Что-то мне не нравится его вид.

— Да, Александр Петрович, практика показывает, что если навстречу не выбегают болгары и не выходит процессия духовенства, то, значит, в городе турки и возможна засада, — заметил Верещагин.

Но вот впереди показалась толпа. Она двигалась медленно, осторожно, вперед подались более смелые, приглядывались. Потом побежали, размахивая руками и крича:

— Братушки!

Начались объятия, поцелуи, смешалась русская и болгарская речь. Удалось узнать, что улицы в городе тесные, кривые и осталось немало турецких солдат.

— С нашими-то силами и единственной батареей, — произнес Струков, — окажемся как цыплята в курятнике.

В это время казачий офицер доложил, что возле города есть приличная позиция.

Струков поскакал вслед за ним и воскликнул:

— Идеальная позиция. Весь город — как на ладони. Установить батарею!

Пока обрадованные артиллеристы вытаскивали и устанавливали орудия, из города вышла процессия с иконами и хоругвями. Ее возглавлял греческий митрополит Дионисий, с ним шли армянский архиепископ, болгарский священник, еврейские раввины и турецкие муллы. За ними двигалась многотысячная толпа.

По мере приближения процессии лицо генерала Струкова приобретало все более и более страдальческое выражение, словно генералу предстояло решить нечто трудное и самому непонятное. Когда процессия остановилась на почтительном расстоянии, Струков медленно, значительно медленнее, чем это требовалось для выражения достоинства победителя, слез с коня и так же медленно пошел навстречу.

Не о поддержании своего престижа в этот момент думал Александр Петрович. Он думал о мелочи, детали, но такой, какая может повлечь за собой весьма серьезные последствия.

Как православный, Струков должен приложиться к руке священнослужителя, который выше саном остальных. Таковым здесь сейчас был митрополит Дионисий. Но его люто ненавидят все болгары, ненавидят за стремление подавить малейшие попытки болгарской церкви обрести самостоятельность, что было необходимо Болгарии в борьбе за национальную независимость. И если бы сейчас Струков был просто одним из генералов передового отряда Скобелева, то он запросто бы обнялся и трижды расцеловался с болгарским священником… Но деятельность Дионисия до разрыва отношений с Турцией поддерживал в Константинополе граф Игнатьев, конечно, не по собственному наитию, а для того, чтоб восстановить Грецию против Турции и сблизить с Россией. В то же время турецкое правительство поддерживало борьбу болгарской церкви за независимость, надеясь этим восстановить болгар против русских и испортить отношения России с Грецией…

Сейчас Струков не просто генерал, он — командир авангарда русской армии и, таким образом, является как бы представителем не только главного командования, но и Российской империи…

Обдумав все это, генерал приложился к руке греческого митрополита, потом трижды расцеловался с болгарским священником.

И тут появился губернатор Фасс — невысокий быстроглазый грек с орденом Меджидие, встал в ораторскую позу и произнес по-французски пышную речь, не забыв сказать, что он назначен сохранять в городе порядок.

— Vive la Russia! Ура! — закончил он и, взяв у сопровождавшего чиновника поднос, на котором лежало три больших, ярко начищенных ключа, вручил их Струкову. (Ключи, как выяснил потом Верещагин, этим утром были куплены на базаре у старьевщика.)

Верещагин сказал Фассу, что генерал не признает его и будет сам губернатором. Фасс на миг смутился, растерянно оглянулся и снова прокричал «ура!». А Струков, сев на коня, громко объявил:

— Господа, пусть всякая народность выберет по два представителя. Пусть собрание этих представителей под председательством греческого митрополита озаботится своевременным доставлением моим людям и лошадям корма. На этом, и только на этом, условии не будут делаться реквизиции и солдаты не будут посылаться в город. За все доставленное будет заплачено Главной квартирой.

В ответ разноголосо и долго кричали «ура!».

Оставив батарею в полной боевой готовности на огневой позиции, отряд колонной пошел в город и построился на площади. После торжественного молебна в болгарской церкви Александр Петрович поговорил в уединении с болгарским священником, они поняли друг друга. Затем Струков объехал свое войско и поздравил со взятием второй столицы Турецкой империи — Адрианополя.

На следующий день к Струкову прибыл австрийский консул в полной парадной форме в сопровождении Фасса. Встретив консула почтительным жестом и предложив кресло, Струков строго взглянул на адъютанта и кивнул на Фасса:

— А этого зачем впустили? Удалить! — И повернулся к консулу: — Я вас слушаю, господин консул.

Тот заявил по-французски, что в городе смещена единственная законная власть и теперь не избежать беспорядков и возмущений, о чем консул и предупреждает русского генерала.

Струков выразительно посмотрел на Верещагина. Поклонившись, тот сказал:

— Господин консул, генерал благодарит вас за дружеский совет и заверяет, что порядок будет обеспечен, а те, кто попытается нарушить, будут порублены казаками.

Струков встал и молча поклонился. Консул удалился восвояси.

Во время обеда дежурный адъютант снова доложил, что пришли два болгарина и два грека, просят принять по важному вопросу.

— Обождут, — ответил Струков.

А Верещагин, вытерев салфеткой губы, сказал:

— Александр Петрович, я узнаю, может, что-то срочное.

— Пожалуйста.

Пришли два прежних гонца, с ними болгарский учитель и грек — чиновник почтового ведомства. Они сообщили, что Фасс плетет в городе интриги, собирает какие-то группы, отправляет посыльных, телеграммы странного содержания. Дело пахнет заговором. Пообещав принять меры, Верещагин вернулся за стол.

После обеда Струков сказал:

— Ну, раз вы за это взялись, Василий Васильич, то найдите и приструните этого интригана.

Когда Верещагин вышел из дома Фасса, сопровождавший его драгун спросил:

— Чего он так перепугался, ваш скородь, чуть в штаны не наделал?

— Он думал, что мы с ним расправимся по-турецки. А я ему просто велел прекратить возню и покинуть город, — ответил художник.

Возле штаба галдела толпа, окружив привязанных за локти спинами друг к другу двух человек в лохмотьях. Охранявший их солдат пояснил, что это башибузуки, которые вырезали младенцев из утроб матерей. Горожане требуют их публичной казни.

— Генерал знает?

— Так точно. Велел ждать прибытия генерала Скобелева.

Верещагин пожал плечами:

— А я что могу? Конечно, надо их вздернуть, но приказ. — И ушел в дом.

Охраннику захотелось покурить. Он вынул трубку. То ли кремень был плохой, то ли трут отсырел. Пришлось отойти в сторонку от ветра. Долго стучал кресалом, чертыхался. За спиной слышались гневные выкрики, плевки, удары. Трубка все не раскуривалась. А когда солдат закурил и вернулся на место, то увидел, что башибузуки целы, толпа шумит в сторонке, а напротив пленных сидит на стуле Верещагин и рисует их.

А затем прибыл Скобелев; выслушав доклад Струкова, он кивнул на пленных:

— А эти кто?

И когда Струков стал объяснять, оборвал:

— Нашли время. Отпустить!