Хироюки Агава - Адмирал Ямамото. Путь самурая, разгромившего Перл-Харбор. 1921-1943 гг.
«Громом среди ясного неба прозвучала новость — его императорское величество лично посетил великие гробницы Исе; переполняешься стыдом, что ничей волосок на голове не поседел за ночь».
Письма его женщинам, однако, несколько отличаются по тону. Одно из них, Ниве Мичи, в том же декабре, содержит следующий пассаж:
«Каждый, кто у меня появляется, делает мне комплимент, утверждая, что я хорошо выгляжу. Неужели и вправду? Конечно, если премьер-министр, и министр финансов, и министр флота, и министр торговли и промышленности — все так „хорошо выглядят“, то, полагаю, я тоже должен…»
В то время премьер-министром был Тодзио Хидеки, министром финансов — Кайа Окинори, министром финансов — Симада Сигетаро, а министром торговли и промышленности — Киси Нобусуке.
4
Новый, 1943 год Ямамото встречал на борту «Ямато», утирая пот, пока вылавливал залежавшиеся рисовые лепешки из своего озони (новогоднего супа). В этот день то ли по ошибке кока, то ли по недосмотру вестовых окасира-тсуки (рыба с нетронутыми головой и хвостом), часть новогоднего угощения, оказалась на столе с головами, повернутыми в неправильном направлении, — бросающаяся в глаза дурная примета. Сам Ямамото подавил себя, заметив с мягким сарказмом, что, похоже, и рыба переменила направление вместе со сменой года. Старший вестовой Оми Хийодзиро чувствовал себя виноватым в этом происшествии, как и в случае с «соевым тестом» во время Мидуэя.
Прошло уже три года и четыре месяца с того момента, как Ямамото стал главнокомандующим Объединенного флота. Необычно длинный срок, если сравнить с его тридцатью семью предшественниками, занимавшими этот пост, установленный еще до Русско-японской войны, когда он именовался «главнокомандующий регулярной регулярной эскадры». Но незаметно и намеков, что он передаст управление кому-то другому.
Ямамото, хотя никогда не делился этим со своим штабом, начал понемногу ощущать усталость. Мысли его, казалось, раздваивались между тем, чтобы с легкостью принять смерть, с одной стороны, а мечтами об окружающем мире, в особенности о Токио, где живет Чийоко. Многие письма это подтверждают. В одном, от 28 января 1943 года, к Хори Тейкичи, он говорит:
«Добрых пятнадцать тысяч моряков отдали свои жизни с начала войны.
Я написал поэму:
Оглядываясь на прошедший год,Я чувствую, как каменею при мыслиО том, скольких друзейУже нет больше —
и показал ее Такеи. Он на этот раз похвалил, но, конечно, из вежливости».
Другое письмо написано 6 января, Коге Минеичи, тогда командиру базы в Йокосуке:
«Мне так горько видеть, что мировая обстановка и наши собственные операции неуклонно развиваются в направлении, которого я всегда боялся. Ситуация сейчас хуже некуда; чтобы стать хозяевами положения, потребуются еще более кровопролитные сражения и крайние жертвы. Но сейчас жаловаться бесполезно. Как прав тот, кто первым сказал: „Надо выбирать себе друзей!“»
Конечно, «выбирать себе друзей» относится к Трехстороннему пакту с Германией и Италией. В февральском письме отставному контр-адмиралу, который находился в Нью-Йорке, когда Ямамото работал морским атташе в японском посольстве в США, есть такие строки:
«К настоящему времени я познакомился и полюбил своих подчиненных как в этом, так и в потустороннем мире. Часть меня стремится на встречу с ними, а другая часть считает, что здесь еще остались кое-какие дела; у меня два разума, но тело — одно».
Уже цитировался отрывок из письма, которое Ямамото написал Хори Тейкичи ранее, 23 ноября 1942 года. Еще он пишет там:
«Слышал, что в Токио очень холодно. Завидую тебе, но надеюсь, ты побеспокоишься о своем здоровье. Здесь все приводит в уныние; тревожит не враг, а свои собственные дела. Я уже прослужил на этом посту от трех до пяти поколений командующих и офицеров штаба».
Из другого письма к тому же Хори, написанного 30 ноября 1942 года:
«Опять оставляю эти проблемы на тебя, потому что не знаю, когда смогу, если вообще смогу, вернуться домой… Вот так, уже прошел год с начала войны, и мне печально видеть, что фора, которую мы получили вначале, постепенно сходит на нет».
Из письма к Уемацу Сигеру, сентябрь 1942 года:
«Получил твое письмо от 18 августа. Большое спасибо. Я уже подчинился мысли израсходовать всю свою оставшуюся жизнь в ближайшие сто дней…»
Из письма к Учиде Синье, октябрь 1942 года:
«Ты первый сообщил мне о ранении Хасегавы и болезни Харады. Я тоже, после того как положил значительное число врагов и убил немало своих подчиненных, жду, что скоро меня призовут к ответу».
Получатель этого письма, бывший министр железных дорог, в то время служил губернатором префектуры Мияги. Хасегава и Харада — Хасегава Кийоси и Харада Кумао. В письме к Хараде, написанном в конце декабря 1942 года, Ямамото говорит:
«В обычные времена мне бы уже положено ожидать замену, но по тем или иным причинам я еще ничего не слышал об этом и оказался старейшим на флоте. Слегка перефразируя старую поэму:
На грохочущих водахЭтих суровых морейПрошло четыре года;Я забываю светские манеры.
Боже мой!..»
В этом «Боже мой!» редкий для его писем способ выражения чувств — одновременно улавливается и насмешка над собой, и тоска по тому, что оставил позади.
В еще более раннем письме, к Мацумото Кентаро, он пишет:
«Хотелось бы знать, что думают на Небесах о людях, находящихся здесь, на маленькой черной частице Вселенной, именуемой Земля, или что там говорят о нескольких последних годах — которые есть не что иное, как вспышка в сравнении с вечностью, — ставших для нас чрезвычайными. Это в самом деле забавно».
Ниве Мичи, последняя новость от которой — она учится езде на велосипеде, он писал в начале февраля 1943 года:
«Прошу тебя, продолжай и старайся изо всех сил, но не ушиби лицо (а вообще-то, что может случиться с твоими конечностями, если ты поранишь лицо — самую крепкую твою часть?)».
Ниже в этом же письме он продолжает:
«Наконец-то мне стало шестьдесят, так что теперь я могу быть спокоен за то, что со мной не будут обращаться как с непослушным мальчиком. Но со мной до сих пор осторожничают, не зная, куда меня деть, хотя мои подчиненные и другие командующие уже сменились по два или три раза (а некоторые даже по пять), а меня, похоже, оставили позади или просто забыли. Наверняка по моему лицу видны утомление, скука, но всякий, кто приезжает сюда из Токио, произносит такие бестактные вещи, как „я уезжал из дому в подавленном настроении, но после того, как увидел вас, господин, мое настроение значительно улучшилось“. Поневоле призадумаешься, а?»
Он плачется Эномото Сигехару, что сто лет не играл в маджонг. Похоже, его начало немного беспокоить состояние здоровья. Как и прежде, он силен в игре в шоги, так что еще немного протянет, но с августа стали опухать ноги и неметь руки. Если жаловался Фурукаве Тосико: пальцы слегка онемели и руки трясутся, когда держит кисточку для письма.
Неизвестно, правда ли это или нет, но Моримура Исаму, однокашник по Гарварду, утверждает, что однажды кто-то предложил доставить самолетом Чийоко в Трук, чтобы подбодрить Ямамото. Чийоко построила у себя в доме маленький погреб, чтобы прятаться во время воздушных налетов самой или укрывать Ямамото, если такое когда-нибудь потребуется. Она все еще вела дела в своем заведении в Уменодзиме, оставляя кого-нибудь у себя дома на время отсутствия. Однако в конце 1942 года она решила закрыть свой бизнес; перестала платить по долговым обязательствам всем гейшам, которых наняла, а в начале нового года обосновалась в Камийячо, взяв с собой для компании лишь одну молодую девушку.
С тех пор как Ямамото отбыл в Трук, он уже никогда не возвращался в Японию, но некоторые штабные офицеры, например Мива и Ватанабе, иногда бывали в Токио по делам. В этих случаях Чийоко развлекала их у себя дома в Камийячо и иногда устраивала для них за свой счет вечеринки с гейшами в Цукидзи и других местах. Вполне вероятно, что в ходе этих приездов и отъездов или через письма Ямамото прослышал о планах привезти Чийоко в Трук. В пространном письме к Фурукаве Тосико в конце января 1943 года он пишет:
«С Новым годом! Рад был получить твое письмо, написанное в 11.00, в первый день нового года, но в то же время мне показалось, что ты не очень многого ждешь от нового года (конечно, надеюсь, дела и правда идут настолько неплохо, что перестанешь со мной знаться даже за подобные мысли, если ты взяла на себя труд писать письмо в столь тяжелое время)…
