Николай Бирюков - Чайка
Кажется, и нельзя было больше сжиматься пальцам, а они все сжимались; ныли, хрустели в суставах, а сжимались. Вся его злоба — такая сильная, что сердце от нее стучало, точно пущенный на бешеную скорость мотор, сосредоточилась сейчас на этом враждебном небе. Хотелось сорвать эти звезды одну за другой и сбросить их на землю. Потом топтать их… топтать, пока они не перестанут светиться, пока полнейший мрак не окутает эту страну, где все сбивается воедино; люди похожи на природу, природа — на людей.
Та-та-та-та… — донесся торопливый говорок пулемета.
Солдаты испуганна вскочили на коней и, сбившись в кучу, смотрели на Головлево. В разных концах села сквозь черные жгуты дыма, взметнувшегося над крышами, прорывались языки пламени.
Из дыма, окутывавшего село, выскочил всадник; дыбя коня, он повертелся на месте и рванулся на дорогу. Сердце у Ридлера билось зло, частыми ударами, гулко отдававшимися в висках. Оно как бы говорило: «Это еще не все… Надо торопиться!» Но куда торопиться и зачем, Ридлер не знал.
Глаза его, налившиеся кровью, уставились на приближающегося всадника.
Увидев Ридлера, он спрыгнул с коня.
— Господин фон Ридлер!.. Через Залесское с боем пробилась партизанская конница… Партизаны в нашей форме. Помчались к городу.
Ридлер не шелохнулся: какое ему теперь дело до города и вообще до всего?
«Помчались спасать ее», — вдруг мелькнула у него мысль, и он, вздрогнув, сразу понял: вот чего хочет сердце — лютой мести! Да, она, Волгина — главная виновница его катастрофы! Оставить ее торжествующей? Нет! Все, что он делал с ней, — это пустяки, детская забава по сравнению с тем, что она еще испытает. Она расплатится за все. Он для нее придумает такие муки, каких не знали ни земля, ни ад.
Прежде чем умереть, она тысячу раз раскается в том, что стала ему поперек пути.
С искаженным от ярости лицом он посмотрел на горящее Головлево, окинул глазами звездное, порыжевшее от зарева небо и, забравшись в танк, закричал:
— К городу! Сверхскорость!
Глава семнадцатая
На окраине Певска, у водокачки, пустырь обрывается крутым берегом реки. По приказу Зюсмильха в три часа ночи немцы согнали сюда все население города. Окруженные солдатами, стояли плотно стиснутой толпой женщины, девушки, старики и дети. В середине толпы хрипло взвизгивал голос Аришки Булкиной:
— Я запомнила их морды… Я им… Нет у них правов хватать меня… Я со всеми господами охвицерамн в дружбе.
Никто не знал, зачем их пригнали. Некоторые плакали. С тех пор как над городом повис флаг со свастикой, худая слава укоренилась за этим пустырем: гестаповцы привозили сюда на расстрел свои жертвы.
Послышался гул мотора.
Из-за угла глухого забора вылетел танк, и следом за ним грузовик, переполненный солдатами. Среди солдат, рядом с Зюсмильхом, в шинели, накинутой на плечи, сидела Чайка.
Из танка выпрыгнул Корф. Солдаты стащили Катю на снег. Шинель сползла с ее плеч, — и крик ужаса пронесся по пустырю.
Поддерживаемая солдатами, Катя стояла в окровавленной, изорванной в клочья рубашке, пристывшей к телу. Ноги от ступней и до самых колен были покрыты черной копотью. Вывернутые руки раздулись в плечах синеватыми опухолями.
Торопливо схватив шинель, Зюсмильх хотел набросить ее на катины плечи.
— Не надо! — крикнула Катя. — Пусть видит народ… что делаете… вы… — она жадно глотнула воздух, — с людьми… в своих застенках…
Собрав последние силы, она выпрямилась.
Толпа, окаменев от ужаса, смотрела, как поволокли Катю к водокачке. Ноги ее заплетались, и там, где они ступали, на снегу оставались кровавые следы.
У водонапорной башни солдаты повернули Чайку лицом к толпе. Катя не могла стоять, и немцы держали ее под руки.
Вздохнув, она с трудом приподняла голову. Губы шевельнулись, но она ничего не сказала. Есть ли слова, которые способны передать хоть маленькую частицу перенесенного ею?
— Сейтшас ти посмотреть и послюшайт, как заступайт за твой шизнь народ, — тихо сказал Зюсмильх и подошел к толпе. — Кто есть шеланий полютшайт тисяча марки — говорийт: кто она? — крикнул он, указывая на Катю.
Толпа молчала…
— Никто не знайт?
В середине толпы поднялся шум.
— Господа охвицеры, отсель не видно, а меня держат! — послышался голос Аришки.
Женщины дергали ее за волосы, хватали за руки, не пускали. Зюсмильх крикнул солдатам, и те кинулись расчищать для Аришки дорогу.
Растрепанная, красная, с блудливо бегающими глазами, Аришка выбралась из толпы и, взглянув на Катю, с ужимкой хихикнула:
— Она и есть, господа охвицеры, комиссар в юбке — первая комсомолка в городе, Волгина.
Зюсмильх и Корф подошли к Кате. Лицо ее было взволнованно, но не страхом, как они ожидали, — искрящиеся радость и торжество сияли в ее глазах: по нервозности немцев и по этим озерам зарев, разлившимся на небе, она догадалась, что делалось сейчас в районе.
Зюсмильх схватил ее за подбородок.
— Weiter… мольтшать глюпо. — Подражая Ридлеру, гестаповец говорил тихо и вкрадчиво. — Глюпо умирайт для народ, которий… — Он вопросительно взглянул на полковника, не находя нужных слов.
— Продаваль тебя минута опасность, — пожевав, прохрипел Корф.
Презрительная усмешка искривила губы Кати.
— Это сучка, не народ! — Брезгливо взглянув на Аришку, она с трудом приподняла руку и показала на зарево: — Народ там…
Толпа зашумела.
Зюсмильх хотел что-то сказать, но, встретившись с горящими глазами Кати, съежился, плечи его опустились.
— Можешь стоять?
Катя поняла: расстрел!
— Могу, — прошептала она едва слышно.
Что в это мгновение пронеслось у нее в мыслях? Может, вспомнилось сразу все, что она страстно любила в жизни и чего уж не суждено было ей увидеть возрожденным. Может быть, перед глазами у нее встал ее любимый, ее Федя, и память сквозь глухой ласковый шум сосен повторила его вскрик: «Сказка моя голубоглазая!»
Солдаты опустили руки. Катя качнулась, казалось вот-вот упадет. Но, упершись ладонями в кирпичную стену, она устояла.
Весь дрожа, Зюсмильх подал команду. Солдаты вскинули винтовки.
— Родные!.. Народ!.. — с неожиданной силой звонко крикнула Катя.
Грохнул залп. Толпа как-то коротко вскрикнула и замерла, точно у всех разом перехватило дыхание. Дым рассеялся, и все увидели, как со стены над головой Чайки осыпались пыль и крошки кирпича. А Чайка стояла, и лицо у нее было бледное-бледное, глаза расширены.
— Будешь сказать, где партизан? — орал полковник. Катя вздохнула, как бы пробуждаясь от тяжелого сна.
Может быть, только после этого окрика она ощутила горячее биение сердца: оно жило. Страстным огнем загорелись ее глаза.
— Идет Сталин к нам!.. Идет Красная Армия! — прокричала она.
Зюсмильх вновь подал команду, и опять пули выгрызли ямки над головой Кати, осыпая на ее голые плечи пыль и рыжие крошки… Но она стояла, словно вросшая в землю, и голос ее снова пронесся над замершей толпой:
— Помогайте всеми силами родной армии!
Полковник повернул к Зюсмильху разъяренное лицо.
— Идет победа!.. — еще раз прозвучал голос Кати, но уже тише, потом сорвался на шепот: — Прощайте, товарищи!
Люди видели, что еще мгновение — и не станет Кати, рухнет она на снег безжизненным телом.
— Прощай, родная! — выкрикнул высокий старик, стоявший в первом ряду. Он сдернул с головы шапку и поклонился Кате низко-низко, почти до земли, а когда выпрямился, все опять услышали его суровый и по-мальчишески звонкий голос: — Спасибо тебе… за душу твою великую!
Толпа встрепенулась, ожила.
— Да чего же это? Чего смотрим?! — вскрикнул кто-то испуганно. — Дави проклятых!
Старик из первого ряда повернулся к толпе и взмахнул руками:
— Бей!
Солдаты защелкали затворами. Полковник в ярости поднял кулак.
И вдруг… Что это? Близко, на соседней с пустырем улице загремели выстрелы.
— Рус! Партизанен! — воплем донеслось оттуда.
Солдаты испуганно загалдели. Корф побледнел и кинулся к танку. Зюсмильх стоял и, мелко стуча зубами, смотрел то на Катю, то на солдат.
— В сердце! Прямо в сердце! — закричал он. Руки у солдат дрожали.
— Вперед! Вперед! — вырвался на пустырь яростный крик.
Из-за угла, на белом коне, со сверкающей над головой шашкой, вылетел Федя, следом за ним — Николай Васильев. Лицо Феди было искажено яростью и мукой, ворот немецкого мундира расстегнут, голова раскрыта. Ветер трепал его седые волосы, и от коня и от самого Феди густо валил пар.
Катя увидела его, и словно почувствовав необыкновенный прилив сил, шагнула вперед, протянула руки.
— Феденька!
— Пли! — подал команду Зюсмильх.
Катя схватилась за грудь, закачалась. Федя на всем скаку остановил коня и, ничего не видя и не чувствуя, смотрел на клуб сизого дыма, окутавшего то место, где мгновение назад с протянутыми руками стояла Катя.
