Времена года - Арпад Тири
Вероника перебегает от забора к забору.
Новая вспышка на склоне горы. Вероника судорожно цепляется за забор Винце Фаркаша и закрывает глаза, чтобы не казалось, что каждый снаряд ищет в темноте именно ее.
Она вне себя от ужаса.
Вероника вбегает в дом Фаркаша и чуть не валится на пол.
Винце Фаркаш, лесник монастырских лесных угодий, и вся его семья в праздничных нарядах стоят вокруг стола. На хозяине дома черный свадебный костюм, его тощая жена держит в руках молитвенник, на детях белые длинные чулки, блестящие ботинки. Стол накрыт на четыре прибора, в центре лежит хлеб и мясо, стоит вино в плетеной бутыли. Все словно ждут кого-то.
Винце поворачивает голову к двери. Несколько секунд он равнодушно разглядывает вбежавшую Веронику, потом отворачивается от нее. Семья продолжает молиться.
Винце Фаркаш с семьей смиренно ждут прихода войны в свой дом.
Вероника тихонько, не произнеся ни слова, даже позабыв поздороваться, пятится к двери. Она еще раз оглядывает кухню Фаркашей, потом тихонько закрывает за собой дверь, словно увидела там покойника. Еще миг — и она на улице. Ее трясет.
Темнота становится такой густой, что почти ничего не видно. Теперь она идет задами, вдоль огородов. И не знает, куда идет. Идет — и все. Она натыкается на деревья, на изгороди, ее окружают какие-то странные, призрачные тени. Она тяжело дышит и еле переставляет ноги. Обходит одну тень и тут же натыкается на другую.
Вероника не понимает, куда забрела в темноте. Тень огромной старой груши подсказала ей, что она у виноградника Балинта Каши. Вот и винный погреб лавочника. Вероника даже улыбается при мысли, что в другое время ее могли бы принять за вора.
Она останавливается передохнуть, прислоняется к дереву. Пот льет с нее градом. Несмотря на темноту, она разглядела ряды винограда и железную решетку на двери погреба.
Все это собственность Балинта Каши. Крепкий и сухой погреб выстроил себе Балинт, любой бедняк согласился бы в нем жить. Зятя лавочника — рябого Пала не взяли на военную службу. Женщины шепотом судачили, что это дело обошлось Балинту в десять мешков пшеницы.
Вероника обеими руками держится за дерево. Теперь, когда все погрузилось в темноту, одиночество страшит ее. Ей страшновато, но домой она пойдет только утром. А что, если до утра переждать в погребе у лавочника? Может, впопыхах он забыл запереть дверь? А если все же запер, то она залезет на кучу сухих кукурузных бодылий и укроется от ночной прохлады.
А может, все же пойти домой? Нет. Домой она пойдет только утром.
Или попроситься переночевать к соседям? Нет, слишком стыдно.
Или вернуться к Шойомам? Старик теперь наверняка уже вернулся домой. Он-то и расскажет ей, что делается у нее дома.
Нет. Раз уж она решила дождаться утра, значит, надо ждать. Она уверена, что к утру все уладится.
Вероника подходит к погребу. Не успевает она сделать и нескольких шагов, как слышит хриплый мужской голос:
— Вероника?
От страха у нее спирает дыхание, и она закрывает глаза.
Рядом кто-то тихо смеется:
— Голоса моего не узнала?.. А?..
Вероника стоит неподвижно, словно окаменевшая. Она уже узнала голос Балинта Каши, но ноги не слушаются ее.
— Куда ты так поздно? — с ехидством спрашивает лавочник.
Вероника видит, как от входа в погреб отделяется черная тень.
Призрак? Или все же это господин Каша, толстый и белолицый?
— Я спрашиваю тебя: ты куда?
— Никуда... — робко отвечает Вероника.
Балинт подходит ближе.
— А чего тебе тут надо?
— Ничего. Правда, ничего... Поверьте мне... Мне ничего не надо... — скороговоркой говорит Вероника.
— Испугалась?.. — Лавочник самодовольно смеется. — Не женское это дело в такую пору по огородам бродить... Ступай сюда. Сюда, в погреб, а то ведь убить могут... зря погибнешь...
Вероника что-то тихо отвечает, но сама не знает что.
Страх лишь тогда отпускает ее, когда старый Каша после нескольких неудачных попыток зажигает свечу и ставит на пол между двумя большими винными бочками.
Лавочник хозяйским взглядом обводит погреб, поправляет толстую мешковину, которой занавешено окно, запирает дверь на задвижку и лишь потом поворачивается к Веронике.
— Война — она глазастая. Стоит где-нибудь засветиться окну, сразу выстрел по нему...
Вероника опускается на скамью.
Старик в овчинном тулупе и измазанных грязью сапогах ходит взад и вперед между рядами бочек и похотливо поглядывает на Веронику.
— Так что же ты не хочешь сказать, куда направлялась? — спрашивает он.
Вероника сидит, вся сжавшись в комочек.
— Я уже сказала, что никуда.
Балинт задумчиво продолжает разгуливать по погребу. Пламя свечи колеблется, огромная тень старика падает на противоположную стену.
В узком, пропитанном винным запахом погребе Каша выглядит могущественным великаном.
Ему приятно и жалостно смотреть на усталую фигурку женщины, сидящей на скамейке. Вероника ему нравится. Даже теперь, вот такая. Она всегда ему нравилась, но он не из тех, кто затаскивает женщин в темные углы за бочки, подпаивает их вином, чтобы раззадорить. Балинт Каша не любит этих штучек.
Вот уже несколько лет, как он втайне любит Веронику, почти каждую ночь видит ее во сне. Даже когда обнимает жену, то и тогда ему кажется, что рядом с ним в постели Вероника. Когда Вероника вышла замуж, Каша запил, пропьянствовал трое суток, но ни словом, ни жестом не выдал своей душевной боли. Не выдал он себя и позже, когда Вероника не раз нанималась к нему батрачить. Для нее у него всегда находилась работа, но никогда до нее и пальцем не дотронулся.
А вот теперь... Теперь, пожалуй, настал момент. Много лет он ждал такого случая.
Петер Киш вернулся домой, он уже знает, что Вероника была любовницей немецкого унтера.
Вчера гитлеровцы сказали зятю Балинта, что очень скоро перейдут в контрнаступление. Временно они отойдут на склон горы, там у них артиллерийские позиции, и закрепятся на них. Действительно, вот уже полтора часа, как они ведут огонь с этих позиций.
Веронику муж выгнал из дому.
Старик молча стоит, прислонившись спиной к двери, и с любопытством разглядывает Веронику.
Она все еще тяжело дышит, но теперь уже не боится Балинта.
Балинт хороший человек. Она его знает. И Петер его знает. Зять Балинта часто давал им в долг товары из лавки, и она не раз батрачила у старика, и никогда он не зажимал ее в углу. У него она всегда работала охотно. Балинт поддержал ее и тогда, когда
