Мариус Габриэль - Маска времени
— Мне ничего не сломали, — убеждал он, преодолевая боль, — благодарение Богу, и это счастье.
Отказываясь от помощи, он еле-еле добрался до постели.
Руки Кандиды перестали трястись, но внутренняя дрожь так и осталась. Счастливчики. Интересно, в чем же заключалось это счастье? Дом перевернули сверху донизу, Тео зверски избили, продукты, приготовленные на зиму, растащили. А в подвале по-прежнему оставался лежать раненый американец, как бомба замедленного действия, готовая в любую минуту взорвать всех. Неожиданно Кандида испытала приступ безотчетного гнева по отношению к несчастному страдальцу.
Ей понадобилось немало усилий, чтобы справиться с собой и спуститься вниз с флягой воды. Когда девушка отодвинула пустую бочку, свет фонаря упал на лицо раненого, и она поняла, что американец пришел в себя. Укрытие насквозь провоняло мочой. Кандида накануне оставила раненому ночной горшок, и сейчас он оказался наполненным.
— Это я, — сказала девушка, склоняясь над больным. — Как вы себя чувствуете?
Американец весь дрожал. Кандида подняла голову больного и дала ему попить из фляги. Он пил воду маленькими глотками, каждый из которых, казалось, доставлял ему нестерпимую боль. Кандида положила ладонь на лоб больного и почувствовала, что сейчас он горячий и сухой. Скорее всего, у раненого высокая температура. Кандида заглянула в ночной горшок, чтобы убедиться, что в моче нет крови.
— Что? Болит? — спросила девушка.
— Жжет как огонь.
— Я принесла морфий.
— Я слышал, здесь были немцы? Что случилось?
— Они подошли сюда, но я потеряла сознание и уронила фонарь. Немцы накинулись на меня, а потом ушли.
— Умный поступок, — одобрил американец, и его темные глаза встретились с глазами Кандиды.
— Но это у меня вышло само собой.
— Кто был у вас? Полевая жандармерия?
— СС. — Кандида увидела страх на лице раненого. — Попейте еще.
Она не отрываясь смотрела на американца, пока он пил. Казалось, он еще больше похудел за прошедшие сутки, и скулы сильнее выступили на лице. Губы были сухими и потрескавшимися. Кандида почувствовала стыд за свой недавний гнев по отношению к этому несчастному.
— Я слышал крик, — тихо сказал раненый.
— Это били моего брата. Ни за что. Как собаку…
— Простите. Простите… Это неправильно. Я должен покинуть вас, — запричитал Джозеф.
— Не валяйте дурака. Вы даже и шагу не сможете сделать в таком состоянии.
— Вечером. Сегодня вечером я уйду.
— Вы больны и не понимаете, что говорите. Во всяком случае, немцы ушли, и назад они пока не собираются возвращаться. Не вините себя понапрасну, — попыталась улыбнуться Кандида.
— Если бы меня нашли здесь, убили бы всю семью. Не надо было приносить меня сюда, не надо…
— Значит, ваши товарищи должны были оставить вас умирать в лесу, как собаку?
— Все равно это было бы лучше. Американец, казалось, был совершенно серьезен.
— Что сделано, то сделано, и изменить ничего нельзя, — заключила Кандида и, приоткрыв одеяло, решила осмотреть повязку.
Ночью кровотечение продолжалось, но сейчас оно, кажется, прекратилось. И запах крови не чувствовался.
— Я хочу ввести вам пенициллин. Укол морфия сделаю только по вашему желанию.
Джозеф только кивнул головой в ответ. Он смотрел, как Кандида наполняла шприц. Девушка сделала все так, как ее учил доктор: закатала рукав у больного и сразу же отыскала голубую вену…
— Сейчас вы почувствуете себя лучше.
Кандида внимательно смотрела в лицо больному. Через несколько секунд она увидела, как расправились напряженные морщины в углах рта, и боль начала отступать. Веки больного отяжелели, и он вздохнул:
— Вы нравы — так лучше.
Но американец все еще продолжал дрожать.
— Вы замерзли? — спросила его девушка.
— Собачий холод, — еле прошептал он в ответ.
— Вы горячий, наверное, у вас температура. Надо вызвать доктора.
— Нет! Не уходите! Не оставляйте меня.
— Но мне надо уйти. Я не могу здесь долго задерживаться.
— Не уходите, — взмолился раненый. — Побудьте еще немного.
Тут американец начал что-то быстро шептать по-английски. Его взор затуманился — по всей видимости, он уже не понимал, где находится.
Кандида укрыла раненого одеялом, готовясь уйти. Но как только она попыталась встать, американец вновь крепко схватил ее запястье.
— Поцелуй меня! — скомандовал он. — Поцелуй, прежде чем уйдешь.
Скорее всего он принял Кандиду за кого-то другого. За любовницу. Девушка почувствовала, как жар ударил в голову. Но она склонилась и нежно поцеловала раненого в бровь. Это его успокоило, и он поблагодарил, еле слышно.
Кандида заменила ночной горшок на другой. Уходя, она сказала:
— Вода у вас под рукой. Сейчас я не буду вас закрывать.
Американец смотрел вслед девушке, пока она не вышла из комнатки.
Доктор был поражен.
— Ты хочешь сказать, что он все еще жив?
Кандиде понадобилось три часа, чтобы добраться сюда, и она понимала, что обратный путь, вверх по холму, займет еще больше времени.
— Конечно, жив. Зачем ему умирать?
— Но шок, потеря крови, гангрена, сепсис. Дитя мое, он обязан был умереть.
Лекарь сидел в грязном доме со стаканом вина в руке, и вечная сигарета торчала у него во рту.
— Свинарник — не самое лучшее место, где человеку вскрывают внутренности, а потом убирают их на место. Вы спрятали его?
— Да. В подвале.
— Час от часу не легче. Там холодно, темно, сыро и грязно. Не лучшая палата после операции.
Кандида не отрываясь смотрела на доктора, может быть, впервые осознав в полной мере, через какие невероятные испытания пришлось пройти раненому американцу. В отсутствие всякой гигиены, без надлежащего медицинского ухода, под постоянной угрозой, что его могут найти нацисты, этот человек просто был обречен на смерть. Девушка будто вновь ощутила прикосновение горячих дрожащих пальцев раненого, увидела слабое движение его век в свете фонаря.
— Он выживет. Все равно выживет. Спрятать еще куда-то мы его не можем.
Врач пристально смотрел на Кандиду сквозь табачный дым:
— Я слышал, у вас были немцы прошлой ночью?
Кандида даже не удивилась такому вопросу. Новости в этих местах распространялись с головокружительной скоростью.
— Они обыскивали каждый дом в округе, не только наш. И ничего не нашли, — с этими словами она передала лекарю сверток с едой. — Немцы забрали почти все. Это то, что осталось.
Врач сделал движение, чтобы вернуть сверток, но Кандида предупредительно добавила:
— Вы сказали, что дадите еще пенициллина.
— Немцы все еще шарят в округе. У них убили четырнадцать солдат. — Врач затушил сигарету. — Если они найдут вашего американца, то вы выдадите и мое имя, следовательно, могут повесить и меня. — Мы ничего не скажем.
— О, смелое дитя мое, — произнес лекарь с иронией. — Конечно же, немцы начнут с тебя, потом примутся за мать. Знаешь, что они делают с такими молодыми девочками, как ты? Рассказать?
— Нет, — отрезала Кандида.
— А твой отец и брат будут смотреть на все. И тогда ты заговоришь.
Кандида нервно сглотнула.
— Значит, вы не хотите нам помочь?
Врач помолчал немного, все время глядя на девушку.
— Я ненавижу их, — произнес он наконец. — И не из политических соображений. Просто ненавижу.
Затем он тяжело встал с места и достал из закрытого шкафа три ампулы.
— Это весь пенициллин, который у меня остался. Вводи ему по одной через два дня.
— И еще нужен морфий, — взмолилась Кандида. — Ему очень больно.
— Какая ты заботливая сиделка, — сморщился доктор, но все-таки сжалился над девушкой и дал ей еще три ампулы. — То, что я тебе дал, не менее ценно, чем пенициллин, дитя. Но только давай это ему в самом крайнем случае. И с каждым разом уменьшай дозу. Понятно?
— Да. Спасибо.
— Кровь все еще выступает через бинты?
— Да.
— Тогда сделай перевязку, осмотри рану. Проверь, есть ли запах и выступил ли гной. И помни: чистота, чистота и еще раз чистота. Шприцы кипяти, мой всё. Мой руки, прежде чем коснуться раны. Мой его самого. Причем всего, без какого бы то ни было стеснения. Через несколько дней я сам осмотрю твоего американца и сниму швы. А пока не приходи сюда.
Лекарь проводил девушку до выхода и буквально вытолкнул ее на улицу.
Оказавшись за дверью, Кандида высоко подняла юбку и спрятала драгоценные ампулы прямо в трусы, а затем начала свое долгое восхождение но холму, к тому месту, где когда-то росло ореховое дерево.
Девушка вдруг вспомнила об обещании Дэвида Годболда проведать ее на ферме. Она ясно представила себе его и нежный поцелуй в наступающих сумерках зимнего вечера. Англичанин казался таким красивым, что даже подумать о нем было приятно.
