Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка
Все три товарища молчали; Франс крепко сжал губы.
— Правда ли, — спросила я, — что они увезли только моих отца и мать? Не было ли с ними еврейской девушки?
Отто вскочил со своего места в углу.
— Я могу рассказать. — Он говорил торопливо, то ли по молодости лет, а может, от смущения. — Я разговаривал с соседями твоих родителей, как только мы узнали о фотокарточке… Ваши соседи слева и справа утверждают, что шпики посадили в автомашину только твоих отца и мать… Я думаю, что, если бы там было третье лицо, соседи сразу заметили бы это и уж наверняка не умолчали бы.
— Конечно, — подтвердил Вейнант. Вот видишь, Ханна!
— А чьих рук это дело, вам также известно? — спросила я.
Франс кивнул головой:
— Оббе Схааф плюс еще четыре подобных ему негодяя. При этом с ними не было ни одного немца… немцы лишь приняли от них арестованных.
— А кто такой Оббе Схааф?
Как бы оправдываясь, Франс развел руками.
— Ах да, — сказал он. — Ты его, конечно, знать не можешь… Он из Леэвардена, работал в фашистской «службе безопасности» и так усердно преследовал подпольщиков во Фрисландии, что больше не осмеливается на севере страны показываться на улицах. Теперь он перебрался сюда, и о нем уже и здесь идет дурная слава: он получил повышение — чин обершарфюрера или что-то в этом роде и, несмотря на свои преступления, кажется, чувствует себя в относительной безопасности.
— Оббе Схааф, — сказала я, — запомню это имя… А известно ли, где в настоящий момент мои родители?
Франс поглядел на Отто. Тот снова вынырнул из темного угла:
— На Амстелфеенсевех в Амстердаме. По крайней мере так говорят.
Я медленно поднялась. Никогда еще у меня не было такого ощущения, будто все уже сказано и все позади. Зато теперь я знаю, что мне делать. Внезапно зародившееся и созревшее решение было как будто единственным, что мне оставалось. И в этот мучительный момент оно принесло мне известное облегчение, хотя я чувствовала, что никогда больше не смогу смеяться и безразличие и оцепенение не покинут меня.
— Что ты задумала, Ханна? — спросил Вейнант, когда я встала и направилась к двери. В комнате вдруг наступила напряженная тишина. Товарищи придвинулись ко мне, даже Отто встал и с тревожным любопытством смотрел мне в лицо.
— Я иду… я хочу… иду, чтобы сдаться «службе безопасности», — ответила я. — Мои родители должны получить свободу.
У моей матери очень больное сердце. И отец, конечно, непременно заболеет в их вонючих тюрьмах!
Несколько секунд царило молчание. Затем я услышала недоверчивый смешок Франса.
— Ханна! Да нет, не такая уж ты глупая… Неужели ты думаешь, они попросту обменяют твоих родителей на тебя?
— Ханна, — заговорил Вейнант. — Не сходи с ума… Тогда у них в лапах очутятся сразу три человека… Притом один из них — борец Сопротивления. Та, что стреляет в предателей родины, — ее фотографию нашли у опаснейшего террориста.
Всей тяжестью своего тела я оперлась о стол.
— Я должна, должна это сделать… — сказала я; глухое, мрачное отчаяние сковало мою душу и притупило рассудок. — Я не могу допустить, чтобы отца и мать…
Франс вдруг подошел ко мне. Его руки схватили меня за плечи, и он насильно усадил меня.
— Ханна, — коротко сказал он, — начальник я твой или нет?
— Да, — ответила я.
— Тогда выслушай меня. — Голос его сделался строже, суше и энергичнее. — Не ради того, что ты нужна мне для выполнения нового задания… Не потому, что я просто приказываю тебе не вытворять никаких глупостей, вроде той, что ты сейчас придумала. Но кто же, черт возьми, слыхал когда-нибудь, чтобы борец Сопротивления сам отдавался в руки полиции? Даже из-за тысячи родителей, Ханна? В Сопротивлении таких вещей делать нельзя. Это, может, жестоко, может, и необычно, но все, что мы делаем, жестоко и необычно. Мы не живем здесь нормальной жизнью. Подумай, как изменилась твоя собственная жизнь. Таково положение, как это ни ужасно.
В его резком, спокойном голосе чувствовалась твердость, и этот голос проник до глубины моей истерзанной души.
— Франс прав, — сказал Вейнант, выждав несколько секунд. — Он совершенно прав, Ханна. Это очень тяжело, но ничего не поделаешь. Мы должны думать о будущем.
— Да, — согласилась я. — Это верно… Для нас важно только будущее. Вы правы.
Отчаяние все еще не оставляло меня, однако твердость и трезвость рассуждений моих товарищей оказали свое действие. Я подчинилась. Я подумала: как хорошо поступил Франс, напомнив мне о том, что он мой начальник. Сейчас мне необходимо иметь над собой начальника. Да что же, собственно, он мне говорил?
— Ты упомянул о каком-то новом задании? — робко спросила я наконец, повернувшись к Франсу.
Он все еще стоял рядом со мной. Кивнув, он сказал:
— Да. Есть задание. Однако сегодня об этом говорить не будем. Поговорим завтра, когда соберется вся группа.
И тут он улыбнулся мне, как улыбаются ребенку, который впервые открыл глаза после тяжелого кризиса.
— Ты удивишься, Ханна; сюда вскоре после вторжения вернулись твои старые знакомые. Теперь они уже с головой ушли в наше дело…
— Старые знакомые? — переспросила я. — Откуда они?
— Угадай-ка! — сказал Франс. — И обещай мне, что не будешь делать глупостей. Ты нужна движению Сопротивления; ты знаешь ведь, что начался последний этап борьбы.
— Знаю, — ответила я. — Глупостей делать не буду… Отправлюсь теперь в «Табачную бочку», там, наверное, можно переночевать.
Протянув мне руку, Франс задержал мою чуточку дольше, чем обычно. Я поняла: он хотел, чтобы я выполнила свое обещание. Но я и не собиралась его нарушать.
На следующее утро я одной из первых явилась в старый господский дом в «Испанских дубах». Я застала там Франса и Руланта; Рулант поздоровался со мной с таким же смешанным выражением робости и дружелюбия, какие я встретила накануне у других товарищей. Говорили мы немного, обсудили только последние сообщения с фронтов. Немецкие войска в Нормандии по-прежнему отступали, русские заняли Карельский перешеек, а на других участках фронта подходили к польской границе.
— Что-то теперь готовят нам немцы… — начал Рулант. — Отсюда уходят целые составы с солдатами вермахта, а прибывают сюда поезда с церковными служащими и отставными вояками в грязной темно-серой форме… Стоит часок побыть на вокзале, и ты получишь большее представление о создавшейся обстановке, чем из самых обширных комментариев Би-би-си.
— Да, — подтвердил Франс, — им не хватает людских ресурсов… Они не отправляют на фронт одних только эсэсовцев и полицейские банды; а эти последние орудуют против беззащитного населения.
Перочинным ножом Рулант делал белые нарезки на ольховой палке. Не подымая глаз от работы, он сказал:
— А немецкая молодежь учится умирать! Умирать за фюрера! Я этих молодых людей не понимаю. Или, вернее, я не понимаю, как можно заставить молодых людей поступать так, ведь они, ей-богу, очень дорожат и жизнью и будущим!
— Не могу себе представить, чтобы они в самом деле шли на фронт по собственному побуждению, — сказала я. — Рулант прав: молодые люди могут думать только о будущем. Мне не верится, чтобы у молодых немцев были другие желания. Их гонят в ад, применяя насилие, самое неразумное насилие!..
Подходили все новые люди; я слышала, как они разговаривали в коридоре. Я очень удивилась, так как мне послышались женские голоса. Что такое говорил Франс? «Старые знакомые»?.. Когда дверь отворилась, я увидела, что в комнату в самом деле вошли две девушки. В первый момент я не поверила своим глазам.
Я узнала девушек. Франс верно сказал: это были Ан и Тинка, две гарлемские девушки, которых почти год назад мне пришлось разыскивать в Энсхеде; они сформировали там группу для диверсий и саботажа. Стоя лицом к лицу, мы в волнении улыбнулись и протянули друг другу руки; однако в следующий же момент тяжелые воспоминания омрачили нашу встречу — я заметила грусть в глазах сестричек; они боялись сделать мне больно, так как, конечно, еще в Энсхеде узнали, какое горе меня постигло.
— Как дела?.. — только и спросили меня девушки. И я в свою очередь, кивнув им, сказала:
— Как поживаете?..
Находившиеся в комнате мужчины, казалось, испытывали еще большее смущение, чем мы. Я чувствовала это по всему и почти с такой же остротой, как и вчера. Общее замешательство грозило еще усилиться, как вдруг пришли Вейнант, Вихер и Отто. Послышались приветствия, осторожный смех — из-за меня товарищи чувствовали себя стесненно; все взгляды устремились на Вейнанта, который вытаскивал из кармана какие-то таинственные пакетики. Товарищи столпились вокруг него, обрадованные неожиданной возможностью отвлечься; Франс взял в руки мешочек, который Вейнант торжественно выложил на стол, и понюхал его.
