Игорь Акимов - Дот
— …Вы уже думаете, майор, как справиться с этой задачей?
— Виноват, господин генерал…
Он еще что-то говорил, понял майор Ортнер, а я так некстати отключился… Впрочем, ничего дельного господин генерал сказать не могли. Оне спихнули на меня эту мороку, хотя — если я провалюсь — то им тоже не поздоровится.
— Мне кажется — тут нечего мудрить, господин генерал. Одна большая бомба (идеально — весом в тонну) откупорит эту бутылку запросто. Лишь бы удачно попасть. Но и полутонные сойдут. Там нет зениток, прицельное бомбометание обеспечено…
Последняя фраза и по тону, и по звуку как-то сошла на нет: майор Ортнер еще говорил, а в душе уже поднималась досада: и чего я раскукарекался? Ведь генерал, несомненно, уже думал об этом. Бомбить — это первое, что может прийти в голову даже дураку. Это на поверхности. Стыдно, майор. От тебя сейчас, немедленно, не ждут идей, — ну так и не возникай. «Да, господин генерал», «никак нет, господин генерал», «слушаюсь, господин генерал», «так точно, господин генерал», — прекрасные ответы, за которыми тебя никто не разглядит. Бесценные уроки Иозефа Швейка. Правда, после предыдущих встреч господин генерал уже никогда не поверят, что ты идиот, — так ведь это и не важно. Задание, которое оне на тебя повесили, как стремительное течение уносит тебя от них все дальше. С каждой минутой, с каждым мгновением — все дальше и дальше. Возможно, мы никогда уже больше не встретимся, потому что мы уже в разных жизнях, в разных измерениях…
Так майор Ортнер еще никогда не думал.
Как вы помните, это была не первая его война; ему уже случалось бывать и под бомбами, и под обстрелом. Но до сих пор он как-то не думал, что может погибнуть, и как это будет обидно — и так далее. Это может показаться неправдоподобным — и все же это так! Ну не думал он до сих пор ни разу о своей смерти на войне! Конечно, он знал, что это возможно; ему случалось видеть, как гибнут другие; но думать «а ведь на его месте мог оказаться я»… Нет, нет. У каждого своя судьба. Знать ее не дано. А поскольку все там будем… Правда, кто-то из древних мудрецов завещал: memento more, — это в смысле, что сейчас, сегодня, каждый момент нужно жить на полную катушку, ведь «завтра» может и не наступить для тебя. Согласен. Но — во-первых — гнать машину на предельных оборотах долго не удастся. Почему? Либо иссякнешь, либо запорешь движок за первые же два часа, и восстанавливаться придется столько (без memento more), что в следующий раз хорошо подумаешь, прежде чем позволишь стрелке спидометра обосноваться в красной зоне. А во-вторых… Во-вторых — и это куда важней — когда гонишь — практически не замечаешь ничего вокруг, только скорость и дорогу. А ведь жизнь нужно смаковать, нужно уметь видеть ее красоту, наслаждаться ее ароматами и вкусом. Ведь не дураки японцы, для которых прекраснейшие минуты жизни — это когда они часами разглядывают (очевидно — медитируют) свою цветущую сакуру или сад камней. Если умеешь это — смерть теряет свой мистический ореол и ложится на чашку весов, уравновешенная жизнью.
Но это уже о другом.
— Два часа назад я говорил с командующим воздушной армии, — сказали господин генерал. — Он обещал перед атакой пробомбить дот.
— Тяжелыми бомбами?
— Тем, что у них сейчас есть.
Что на это скажешь? Да ничего!
Майор Ортнер вдруг ощутил себя одиноким и маленьким. Маленьким и брошенным. Но маленьким он не был! Может быть, Господь посылает ему это испытание, чтобы он увидел себя истинного, чтобы понял свою цену в базарный день?..
Это понятно.
Я не закрою глаза перед устремленным мне в лицо мечом…
За спиной скрипнула дверь. Знакомый голос:
— Я не помешаю, господин генерал?
Вот и полковник, непосредственный командир. Майор Ортнер уже виделся с ним сегодня. Как и вчера, как и позавчера, — куда же денешься от начальства? Полковник был от природы нетороплив. Именно так: нетороплив не от ума (осознанное поведение), а от природы. Он сперва глядел на собеседника и думал, — и лишь затем, как бы нехотя, произносил фразу. После такого раздумья можно было ожидать, что услышишь особую мысль, нечто для тебя новое; но этого не происходило. Его мысли были заурядны. Вернее, это были не мысли, а констатации фактов. Майор Ортнер старался не раздражаться этой манерой. Человек не лезет тебе в душу — уже и за то спасибо. Конечно — что-то он думает о тебе, не может не думать, ведь он должен знать, насколько он может на тебя опереться, ведь теперь ты — шестеренка и в его судьбе…
Майор Ортнер поднялся и отступил, чтобы быть лицом и к полковнику, и к генералу. Полковник отечески коснулся его плеча — «Сидите, сидите, майор…» — сильной рукой легко зацепил свободную табуретку и уселся рядом с ним.
— Я уже распорядился, господин генерал. Не позже четырех утра гауптман Клюге с его батареей будет на месте.
— Сейчас рано светает, — сказали господин генерал. — Они не успеют окопаться.
— В этом нет смысла, господин генерал. — Полковник ни одной нотой не противоречил, он только излагал суть дела. — Где бы Клюге ни окопался — для русских, с этого холма, они будут как на ладони. Четыре снаряда — по одному на каждую пушку — и нет батареи. Мы договорились, что Клюге расположится в овражке… — Полковник привстал, неторопливо пригляделся к карте; наконец ткнул пальцем: — Вот здесь. Пока дот будут бомбить — они успеют выскочить на прямую наводку.
Господин генерал ответили не сразу.
— Смертельный номер…
— Дуэль, — согласился полковник.
На него приятно смотреть, — уже не в первый раз признал майор Ортнер. Типичный прибалт: высокий, широкий в кости, с резкими, будто их сработали одним взмахом топора, чертами лица. Глубоко посаженные серые глаза, пепельная, аккуратная щетина волос; кисть большая и сильная, с длинными выразительными пальцами. Викинг с картинки! Что бы такую внешность человеку комильфо! — нет, плебею досталась. Плебейство не таилось в нем, оно выпирало в каждой мелочи: как полковник хрустел пальцами, как бездарно был пошит его тщательно выутюженный мундир, как он почесывал кончик носа мундштуком. Правда, ни хруста, ни мундштука при генерале он себе не позволял, но при подчиненных держался вполне свободно. Один этот мундштук, набранный из разноцветных кружочков прозрачного плексигласа — даже не будь всего остального, — один этот мундштук сразу выдавал полковника с головой. Мундштук был настолько вульгарный, что буквально лез в глаза. Он был вроде визитной карточки полковника: «Я — плебей!» Ну, плебей, думал майор Ортнер, ну и что? Мой бог, нашел чем хвастать…
Полковник повернулся к майору Ортнеру и разглядывал его секунд десять, словно видел впервые и хотел сложить о нем какое-то мнение. Он ищет (и не только в моих глазах и в лице, но и в искаженной пластике тела, и в эманации, которая исходит от меня) признаки страха, — понял майор Ортнер. Страха или растерянности. Или тупой готовности исполнить любой приказ. Тогда он (может быть — с удовольствием) решит, что прежнее впечатление обо мне, сложившееся за предыдущие дни, было ложным.
— Я узнал об этом деле всего пару часов назад, — сказал наконец полковник. — Господин генерал сам выбрал вас, майор, в исполнители. И сказал, что сам введет вас в курс дела.
Он взглянул на господина генерала. Господин генерал кивнули.
Если честно — майор Ортнер все еще переваривал удар, все еще гасил его в себе, поэтому думать четко и ясно пока не мог. Все силы пока шли на то, чтобы не показать смятения в душе. Но ведь когда-то это должно было случиться! — внушал он себе. Не сейчас — так через неделю, через месяц. И не мне идти в атаку, — так чего ради я уже хороню себя? Ну не получится… скорей всего — не получится… Я не представлял, как это будет; по мнению дяди — процедура техническая: побывал на фронте, непосредственно участвовал в боевых действиях, отличился (или начальство представит дело так, что отличился), получил на грудь знак боевого отличия — и все! можешь участвовать в этой войне дальше, но настоящая война для тебя уже закончилась! мяч примет дядя, а уж он постарается довести мою игру до победы…
Так это представлялось…
Сложилось иначе.
Перед внутренним взором опять возник холм и дот… вспомнилось давешнее впечатление об идеальном качестве позиции… Ничего у меня не выйдет, подумал майор Ортнер. Я знаю, что не выйдет. Поэтому моя задача — выиграть время. Имитировать деятельность, выигрывая время, пока наконец бомберы не получат эти треклятые тяжелые бомбы. Нашей армии дот стал поперек горла; выигрывая время, я вынуждаю втягиваться в эту историю все новых людей, все новые инстанции; круги будут расходиться, ответственность — делиться на всех… Если господин генерал думают, что всю ответственность свалили на меня… Ну-ну! Оне еще получат свое, быть может — от самого фюрера. Вот тогда и поглядим, кому из нас достанется более горькая пилюля.
