За правое дело - Василий Семёнович Гроссман
Березкина стала объяснять, как удачно получается: почта ходит неверно, а завтра на рассвете в Москву улетает полковник Новиков. Мостовской впервые слышал эту фамилию, но Березкина говорила так, словно Мостовской знал Новикова с детских лет; полковник, возможно, остановится на квартире Штрума.
Она взяла конверт двумя пальцами и ужаснулась:
– Боже, какая грязная бумага, словно в погребе два года пролежала.
Она тут же в коридоре завернула конверт в толстую розовую бумагу, из которой вырезывались рождественские елочные цепи.
58
Виктор Павлович поехал к Постоеву в гостиницу «Москва».
У Постоева в комнате собрались инженеры. Сам Постоев среди табачного дыма, в зеленой спецовке с большими оттопыренными карманами, походил на огромного прораба, окруженного техниками, десятниками и бригадирами. Мешали такому впечатлению его домашние туфли с меховой опушкой.
Он был возбужден, много спорил и очень понравился Виктору Павловичу – никогда он не видел Леонида Сергеевича таким взволнованным и разговорчивым.
Низкорослый человек с бледным скуластым лицом и курчавыми светлыми волосами, сидевший в кресле за столом, был большим начальством, по-видимому членом коллегии наркомата, а быть может, даже заместителем народного комиссара. Его звали по имени и отчеству: Андрей Трофимович.
Подле Андрея Трофимовича сидели двое – оба худощавые, один с прямым коротким носом, другой длиннолицый, с сединой в висках.
Того, что сидел справа, звали Чепченко – это был директор металлургического завода, переведенного во время войны на Урал с юга. Говорил он мягко, по-украински, певуче, но эта мягкая певучесть не уменьшала, а даже, казалось, подчеркивала и усиливала необычайное упрямство украинского директора. Когда с ним спорили, на губах его появлялась виноватая улыбка, он точно говорил: «Я бы рад с вами согласиться, но уж извините, такая у меня натура, сам с ней ничего не могу поделать».
Второй, седоватый, которого звали Сверчков, с окающей речью, видимо коренной уралец, был директор знаменитого завода; об этом заводе писали в газетах в связи с приездами фронтовых делегаций артиллеристов и танкистов.
Он, чувствовалось, был большим патриотом Урала, так как часто говорил:
– Мы на Урале уж так привыкли.
Он иронически относился к Чепченко, и, когда украинец говорил, тонкая верхняя губа Сверчкова приподнималась и обнажались его желтые, обкуренные зубы, а светлые голубые глаза насмешливо щурились.
Рядом с Постоевым сидел маленький плотный человек в генеральском кителе, с медленным взором желтовато-серых глаз; его все называли генералом.
– А ну, что генерал скажет, – говорил кто-нибудь.
У окна сидел с независимым видом, раскачиваясь на стуле, опершись подбородком на спинку, совершенно лысый румяный молодой человек – его все звали «смежник», и Штрум так и не услышал ни разу его фамилии и имени-отчества. На груди у «смежника» было три ордена.
А на длинном диване сидели инженеры – «главинжи» и заводские энергетики, начальники экспериментальных цехов – все сосредоточенные, нахмуренные, с печатью бессменного и бессонного заводского труда.
Один, пожилой, был, видимо, практик из рабочих – голубоглазый, с веселой, любопытствующей улыбкой, на его темном пиджаке блестели два ордена Ленина; рядом с ним сидел молодой человек в очках, напоминавший Штруму одного замученного экзаменами знакомого аспиранта.
Все это были «тузы» советского качественного металла.
В момент, когда Штрум вошел в комнату, Андрей Трофимович громко проговорил:
– Кто сказал, что на твоем заводе бронеплиты нельзя выпускать, тебе ведь дали больше, чем всем, почему же твой завод не дает того, что ты обещал Комитету Обороны?
Тот, кого упрекали, сказал:
– Но, Андрей Трофимович, вы помните…
Андрей Трофимович сердито перебил:
– «Но» я в программу не поставлю, из твоего «но» в немца не выстрелишь, мне «но» не надо – дали тебе металл, дали тебе кокс, дали и мясо, и махорку, и подсолнечное масло, а ты мне «но»…
Штрум, увидя незнакомых людей и услышав такой нешуточный разговор, попятился и хотел уйти, но Постоев задержал его.
Приход Штрума прервал разговор на несколько минут.
– Виктор Павлович, прошу, подождите, у нас уж к концу… Это профессор Штрум, – сказал Постоев.
Штрум удивился тому, что присутствующие знали его. Ему казалось, что его знают лишь профессора, аспиранты да московские студенты старших курсов.
Постоев вполголоса стал объяснять Штруму: утром его просили в наркомат на заседание, он прихворнул – сердце защемило, и вот Андрей Трофимович, человек решительный, не желая терять времени, приехал к нему в гостиницу с участниками совещания. Теперь они разбирают последний вопрос – применение токов высокой частоты при обработке качественной стали.
Постоев сказал заседавшим:
– Виктор Павлович разрабатывал ряд теоретических положений, важных для современной электротехники. Вот случаю угодно привести его в эту комнату как раз к решению вопросов, имеющих отношение к его работе.
Андрей Трофимович сказал:
– Присаживайтесь, мы из вас сейчас извлечем бесплатную консультацию.
А человек в очках, чье лицо, казалось, напоминало знакомого Штруму аспиранта, сказал:
– Профессор Штрум не подозревает, сколько хлопот мне стоило достать копию его последней работы – специальный человек летал у меня самолетом в Свердловск.
– И пригодилась вам моя работа? – спросил Штрум.
– То есть как? – удивился инженер. Ему и в мысль не пришло, что Штрум задал вопрос, сомневаясь в полезности своей работы для практиков. – Конечно, я попотел над ней, – сказал он и уж совсем стал похож на аспиранта, – но не зря, кое в чем я ошибся и понял, почему ошибся.
– Вот вы и сейчас, когда говорили о программе, ошибались, – сказал без всякой шутливости генерал, совершенно желтыми глазами глядя на уральского инженера. – Но я уж не знаю, в какую академию вам полететь, чтобы осознать свою ошибку.
И все занявшиеся было разговором с вновь пришедшим забыли о Штруме, словно он и не входил в комнату.
Говорили инженеры о металле, часто вставляя технические заводские слова, непонятные Штруму.
Инженер в очках увлекся и с такими подробностями стал рассказывать о результатах своих исследований, что Андрей Трофимович молящим голосом сказал ему:
– Побойтесь бога, вы нам тут целый годовой курс прочтете, а у нас на всю повестку сорок минут осталось.
Вскоре спор о технических вопросах закончился, и разговор перешел на практические дела – о программе, рабочей силе, об отношениях заводов с объединением и народным комиссариатом. И этот разговор показался Штруму особенно интересным.
Андрей Трофимович спорил очень резко, и Штрум заметил, что он часто произносил:
– Без объективщины… вы все получили… тебе лично все дали… тебе ГОКО все дал… ты кокса получил больше всех… смотри, почет дали, почет и отнять можно…
Сперва казалось странным, что общность дела, тесно связавшая этих людей, была
