Богдан Сушинский - Саблями крещенные
– Однако согласитесь, сотник, что закончил судья довольно дельным советом. Если уж Хмельницкому взбрело в голову обращаться за ним в варшавский суд.
– Он искал правды. Говорил о том, что творит в Украине местная родовитая шляхта.
Коронный Карлик презрительно рассмеялся. При этом он взглянул на Маньчжуру с чувством такого превосходства, что сотник почувствовал себя столь же осмеянным, как и Хмельницкий. К тому же в низеньком неудобном кресле, в которое его посадили, даже самый рослый посетитель кабинета тайного советника казался маленьким и мизерным, загнанным в угол, из которого его в любую минуту могут вытолкать за дверь. Сидеть в нем было мучительно неудобно, но подняться можно лишь с позволения Коронного Карлика.
– И теперь Хмельницкий собирается искать правду у короля? Просит у Его Величества аудиенции?
– Король всегда благосклонно выслушивал полковника.
– А он и сейчас выслушает его, – коршуном нависал над сотником Коронный Карлик. – Он выслушает его, сотник. Почему ты считаешь, что в этот раз Его Величество не выслушает генерального писаря реестрового казачества? Или, может, ты думаешь, что королю безразлична судьба его подданных? Что у него не болит душа за каждого из нас?
– Да что вы, господин тайный советник?! – побледнел Маньчжура.
– Нет, ты усомнился, – входил в раж Коронный Карлик, размашистым шагом возвращаясь к своему столу и воинственно опираясь о него рукой. – Вы там, в Украине, вдруг решили, что королю вообще нет дела до вас – до Хмельницкого, до тебя, сотник. Так вот, знай: даже если король и забудет о вас, если Господь Бог вдруг отречется от вас, то и тогда вы предстанете передо мной сразу же, как только этого потребуют интересы Речи Посполитой. Покаянно, молитвенно предстанете передо мной.
Маньчжура очумело пялился на Коронного Карлика, настороженно вслушивался в его абсурдную речь, нервно подергивал головой, словно хотел освободиться от наброшенной на него птицеловной сети, и при этом абсолютно ни черта не понимал.
– Значит, в Украине Хмельницкий был арестован?
Сотник все еще ошалело смотрел на тайного советника.
– Я что, задал очень сложный и непонятный вопрос? – упирался рукой об угол низенького, застеленного картой Европы, стола тайный советник. – Я спрашиваю: он был кем-то схвачен, арестован? Теперь тебе ясно, о чем я спрашиваю?
– Так оно и происходило, ваша честь: арестовали, и чуть было не казнили.
Но его спасла бывшая жена, которая, для начала, сменила любовника, потом мужа, а потом и веру. Я в том порядке перечислил или происходило все наоборот – вначале веру, потом уже любовника? Что ты молчишь, сотник? Я тебя спрашиваю. Или ты думаешь, что я пришел сюда только для того, чтобы отвечать на твои вопросы? Так я отвечу.
– Но я же так и говорю, – пытался что-то объяснить Маньчжура, никогда в жизни не встречавший человека со столь абсурдным способом мышления, как у Коронного Карлика. А ведь он считал себя человеком грамотным, и даже начитанным, поскольку происходил из семьи зажиточного местечкового дьяка. Этот словесный натиск, круто замешанный на сумбуре непонятных вопросов и ничтожных амбициях карлика, буквально угнетал его, выводил из себя, загонял опытного рубаку в полынью страха.
– Нет, ты задавай-задавай, я отвечу. Я здесь, в Варшаве, для того и сижу, чтобы отвечать на твои вопросы. Или, может быть, я вовсе не для этого посажен здесь, при этом должностном кресле?
Тем же размашистым артистичным шагом Коронный Карлик вернулся к своему высокому, основательно возвышавшемуся над столом креслу. Вытащив его из-за стола, он уселся напротив сотника и, забросив ногу за ногу, несколько секунд сидел, откинувшись в нем и совершенно забывшись.
– Но дело в том, что не примет король твоего полковника, – неожиданно спокойно, буднично и с легкой тенью презрения то ли к Хмельницкому, то ли к королю заключил тайный советник. – Ни завтра, ни через три дня. Неделю потомится, пропьет большую часть того, с чем приехал сюда, окончательно разуверится в судьях, сейме, во всех святых… И только тогда, возможно, предстанет пред уставшие очи Его Величества.
– Хмельницкий уже почувствовал, что король не спешит принять его, – согласился сотник. – Потому и просит вас.
– Так он, оказывается, просит меня?! Что же ты молчишь? Сам генеральный писарь прислал тебя просить тайного советника посодействовать его аудиенции у короля, а ты битый час болтаешь здесь черт знает о чем, вместо того чтобы действительно попросить за полковника, которому служишь?
– Да я просто не успел! Вы же не даете мне и слова молвить!
– Значит, освободила Хмельницкого все-таки жена? Арестованного? Из-под стражи? – сотник не знал, что имеет дело с бывшим королевским следователем по особым поручениям. Со следователем-палачом, который душу выматывал своими наивными, непонятными, порой просто абсурдными вопросами, запутывая и морально уничтожая человека так, что когда тот представал перед настоящим «пыточником», владеющим лишь кулаками, плетями да раскаленным железом, то чувствовал себя если не спасенным, то уж, по крайней мере, духовно умиротворенным. – Жена, которая до этого предала его вместе со своей православной верой. Что же тебя после этого удивляет, сотник? Что судьи не выдержали и смеялись ему в лицо? А король, думаешь, не расхохочется? Даже если при этом на его устах не проскользнет и тени улыбки?
– Не мне решать, как поведет себя король, – наконец, багровеет Маньчжура, понимая, что над ним по-прежнему издеваются. Но в ответ слышит ангельски вежливое:
– Нет, сотник, нет, на сей раз твой полковник Хмельницкий, обласканный королем генеральный писарь реестрового войска, уползет из Варшавы в свои дикие степи, как избитый шелудивый пес. Он год волком выть будет в глубине своих азиатских степей, пока не падет на колени перед запорожцами и не попросит принять его в свою стаю.
50
Капитанской каюты они достигли благополучно. Никто из экипажа почему-то не обратил внимания на то, что конвоир шел первым, а те, кого он обязан был вести, по существу, конвоировали его.
– Почему сразу двоих? – удивился командор. Он сидел за столом, заставленным бутылками и едой. И того и другого было столько, словно здесь пировала вся команда «Кондора» в ее полном составе.
– Вы так просили, командор, – заверил его Хансен.
– Я требовал только этого туземца, – ткнул дон Морано пальцем в сторону полковника Гяура, и тут же подхватился: – Второго увести!
Гяур понял, что командор почувствовал опасность и что медлить нельзя. Рванувшись к столу, он захватил дона Морано за рукав, потянул на себя и изо всей силы ударил по голове первой попавшейся под руку бутылкой. Еще два таких же удара бутылкой окончательно успокоили капитана «Кондора», позволили завладеть каютой и вооружиться целым арсеналом хранившихся в ней пистолетов, шпагой, палашом и ножами. Кроме того, в специальных пирамидках стояло два ружья, которые лейтенант д’Эстиньо немедленно зарядил и выставил на стол таким образом, чтобы приклады их подступали к креслу капитана, а стволы смотрели на входную дверь.
– Можем считать, что вы уже приступили к командованию судном, капитан д’Эстиньо, – благословил его Гяур. Хотя в эти минуты он еще не был уверен, что, захватив корабль, капитан столь же легко благословит его, Гяура, на возвращение на берег уже не как пленника, а как свободного человека.
– Теперь нас трое против десятерых, я правильно понял вас, Хансен? – сразу же обрел уверенность голос нового капитана «Кондора».
– Кажется, так, – растерянно согласился тот. Сила и уверенность, с которыми Гяур только что расправился с командором, произвели на него неизгладимое впечатление.
– Сколько из них не простят нам невежливого обращения с командором-пиратом? – спросил Гяур.
Хансен налил себе виски, выпил, что конечно же способствовало развитию его мысли, и, пошарив глазами по потолку, убежденно ответил:
– Не более двух.
– Так сюда их, шкипер Хансен, сюда! Немедленно, гнев Перуна. Лучше, конечно, по одному. Дабы не повторять ошибки командора.
Только тогда, когда, приведя первого из людей Морано, Хансен сам же и заколол его ударом в спину прямо у двери, Гяур и д’Эстиньо окончательно убедились, что этот моряк не предаст их. Таким же образом они расправились и со вторым матросом. Но в этот раз вместе с Хансеном пришел штурман «Кондора», который был давним другом фриза и который уже оказался посвященным во все то, что происходит в каюте капитана.
С этой минуты их стало четверо против семерых, и они сразу же почувствовали себя увереннее. Первых троих д’Эстиньо пригласил в каюту, чтобы они могли убедиться, что командор Морано, предавший короля Испании и решивший погубить всю команду, превратив ее в шайку пиратов, убит. Как и двое его сторонников. Перед оставшимися четырьмя д’Эстиньо держал краткую, но довольно грозную речь уже на верхней палубе.
