Сливовое дерево - Вайсман Эллен Мари

Кристина достала камушек Исаака из кармана, зажала его в кулаке и приложила к сердцу, одновременно ища на столе бумагу и карандаш. В глубине выдвижного ящика завалялись два сложенных листа из школьной тетрадки, а огрызок карандаша нашелся между стопкой потрепанных книг и стареньким плюшевым медвежонком, который раньше рычал, если ему нажимали на животик, но теперь издавал только стон. Кристина бережно опустила камушек в передний правый угол ящика, взяла с полки книгу и подложила ее под бумагу.

Затем девушка села на кровать и полными слез глазами уставилась на чистый лист. Наконец она вытерла глаза и начала писать:

Милый Исаак!

Утром я была безмерно счастлива. Но теперь мне тяжело и страшно. Ты был прав во всем, что рассказывал мне о Гитлере и гонениях на евреев. Прости, что всерьез не прислушивалась к твоему мнению. Только что мама сообщила мне, что из-за нового закона мы больше не можем работать у вас. Она запретила мне видеться с тобой. Что же такое происходит? Пожалуйста, скажи, что мы найдем способ быть вместе. Я скучаю по тебе.

Она запечатала письмо в мятый конверт, который обнаружила в одной из книг, и отдала матери.

— Собери на стол, bitte, — попросила мутти. Она повесила фартук с обратной стороны кухонной двери и сунула руки в рукава черного шерстяного пальто. — Колбаски и лук готовы. Накрой сковороду и оставь на краю плиты, чтобы не остыло, — мать открыла ридикюль и положила письмо между кошельком и парой серых перчаток. — Если я не вернусь в течение часа, обедайте без меня.

Кристина стояла в коридоре и смотрела, как мать спешно спускается по ступеням. Боль и страх придавили ее, словно гранитная плита. Мама суетливо, что было совсем на нее не похоже, поправила шарф и воротник пальто; каблуки ее ботинок простучали через переднюю быстрее, чем обычно. Услышав, как входная дверь с тяжелым стуком закрылась, Кристина направилась в гостиную.

Гостиная служила одновременно столовой. Там стояли старинный кленовый буфет, где хранились книги, посуда и скатерти; дубовый обеденный стол, восемь разнородных стульев, набитый конским волосом диван, небольшой столик для радио и печь, работающая на дровах и угле. На стене между двумя окнами, обращенными на сад и улицу, висел гобелен, которым мама очень дорожила, — вышитый пейзаж изображал снежные вершины Альп, темные леса и бегущего оленя. Родители приобрели его в Австрии во время медового месяца. Из других украшений в комнате были только часы вишневого дерева с золотым маятником, принадлежавшие еще прапрабабушке Кристины.

Ома сидела на диване и штопала носок. Спутанный ворох чулок и исподнего белья на ее покрытых передником коленях напоминал пеструю кошку. Седые волосы бабушки были заплетены и уложены аккуратной баранкой вокруг головы, руки с набухшими венами размеренно двигались. Рядом с ней потрескивало и клекотало радио, мужской начальственный голос оглашал новые законы и распоряжения фюрера. Увидев Кристину, ома выключила радио, отложила шитье и похлопала по диванной подушке.

— Посиди со мной, лапушка, — пригласила она. — Du bist ein gates Mädchen[19]. Видела маму?

— Ja, — кивнула Кристина, тяжело опускаясь на диван рядом с бабушкой.

— Для Германии снова настали тяжелые времена, — проговорила ома.

Кристина прижалась к ней, ища утешения на ее мягком плече, в знакомом запахе лавандового мыла и ржаного хлеба. Ома научила ее и Марию вязать и шить, и Кристина с нежностью вспоминала, как, сидя на диване возле бабушки, тихо напевавшей церковные гимны, мастерила из пряжи и тряпок одежду и одеяльце для куклы. Когда Кристина выросла, она всегда обращалась к бабушке за сочувствием, чтобы осушить слезы из-за содранного колена или успокоить уязвленное самолюбие после редких родительских нахлобучек. Мама не была холодной и нечуткой женщиной, но ее целиком поглощали заботы — она убирала, готовила и старалась прокормить семью из восьми человек. Ома же часами сидела рядом с Кристиной, ее нежные сухие пальцы ласкали раскрасневшиеся щеки внучки и убирали с нахмуренного лба непослушные пряди волос.

Но сегодня облегчить ее боль было невозможно. Кристина встала и выглянула из окна.

— А куда все делись?

— Мария с мальчиками ушли к железной дороге поискать угля, а дедушку я послала в поля насобирать листья одуванчиков на салат, а то скоро они отойдут.

Кристина представила, как опа в зеленой тирольской шляпе опирается трясущимися руками на трость и вытаскивает съедобный сорняк из холодной осенней земли. Дедушка наверняка разговаривает сам с собой или напевает, как бывает, когда он на кухне подкручивает разъехавшийся стул или разболтавшуюся дверцу буфета, только лишь ради того, чтобы быть рядом с бабушкой, пока та готовит обед или печет хлеб. К тому времени, когда он заканчивал починку, его рубашка, нос и щеки бывали все в муке, потому что ома то и дело отодвигала мужа со своего пути.

— Может, мне пойти поискать дедушку? — предложила Кристина.

— Мария с мальчиками приведут его к обеду, — ответила ома, бросая штопальное яйцо в рваный носок.

Кристина узнала теплый шерстяной носок из пары, которую она надевала зимой на ночь, когда приходилось укутываться, ложась в постель, поскольку угля до утра никогда не хватало. Ее пуховое одеяло совсем истончилось, и приходилось ждать, пока у семьи появятся деньги, чтобы купить мешок гусиных перьев у фермера Клаузе. Если посреди ночи ей приходилось вставать в туалет, холод ледяных половиц просачивался сквозь носки, и Кристина дрожала как осиновый лист, пока не возвращалась в постель под несколько покрывал. Пищи зимой, в отсутствие свежих овощей, козьего молока и куриных яиц, тоже недоставало. Теперь Кристина и ее мать остались без работы, и отныне она будет просыпаться не только в студеном доме, но и голодной.

Она закусила губу и отвернулась от окна. Узнать бы, когда Исаак прочтет ее записку. Девушка подошла к буфету и вынула восемь столовых тарелок. Сегодня по крайней мере в доме была еда.

Глава третья

Кристина глубоко вздохнула и попятилась к двери в столовую, держа в руках тяжелое овальное блюдо с поджаристым луком и шипящими колбасками. Она нажала локтем на ручку и вошла в шумную комнату, надеясь, что мама вернулась от Бауэрманов и сидит за столом вместе со всей семьей.

В глубине души она знала, что сначала мутти обязательно зашла бы на кухню, повязала передник и помогла подавать обед. Но сегодня нельзя быть уверенной ни в чем. Мысли девушки блуждали, и простые действия — разложить столовые приборы, помыть листья одуванчиков, которые собрал опа, смешать масло и уксус для заправки, разогреть мясо — занимали все ее внимание. Мутти отсутствовала слишком долго. Вдруг она передумала передавать Исааку записку? Вдруг его не было дома? Вдруг он не стал отвечать? Вдруг гестапо арестовало мутти за то, что она пошла в тот дом? Вдруг они нашли записку, схватили Исаака и теперь направляются за ней?

На нетвердых ногах она поднесла блюдо к столу. Столовая гудела, как улей, — опа шумно, утробно хохотал, ома и Мария подтрунивали над ним, Генрих и Карл задирали друг друга, а отец что-то бубнил. Кристина запнулась о дедовскую трость, прислоненную к углу стола, и палка с громким стуком упала на деревянный пол. Стиснув зубы, девушка опустила блюдо на стол. Родные не обратили на нее внимания и продолжали гомонить. Она поставила трость в угол и подошла к окну посмотреть, не видно ли матери. Мальчики заливались смехом и пихали друг друга, и Кристина едва сдерживалась от того, чтобы ударить кулаком по столу и прикрикнуть на них.

— Садись, Кристина, — позвал ее фатер[20]. — Мама скоро придет.