Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич

Теперь у них четырехмесячный сын — Генька, самый молодой «куниковец».

Мещеряков стал его «крестным», заменив погибшего Куникова. И теперь адмирал выбирает время, чтобы заехать в домик Баштовых и понянчить своего «крестника».

Баштовой замечал, как тоскует жена, с тревогой ожидая часа расставания. Она не могла теперь идти с ним, но отлично понимала, что такое десант морской пехоты, что такое «первый бросок».

Вот близко дом. Баштовой почти бежал, то и дело ступая в лужи. Не беда! Он снимет дома сапоги, и Ольга просушит их. Вместо сапог он наденет домашние туфли, скроенные и сшитые ею из его старой шинели. Она сейчас так удивительно просто и ловко хозяйничает в их домике…

Он навсегда запомнит контратаку на школу Станички — предместья Новороссийска. Школа стоила батальону немало жизней, но немцы штурмом снова захватили ее. Тогда при свете германских ракет моряки молча пошли в контратаку. Ольга поднялась вместе со всеми и достигла кирпичной разрушенной стены. Многие были убиты. Ольга упала, и он ринулся к ней, думая, что она тоже убита, но увидел, как сильно ее руки сжимают автомат. Короткие красные с голубым искры вырывались из ствола, и плечо ее дрожало от плотно прижатого к нему приклада. Они отбили школу Станички в ту ночь…

Баштовой, запыхавшись, почти вбежал на крыльцо и постучал. Жена как будто ждала его, где-то близко притаившись, — так быстро она открыла дверь.

— Ваня, так долго сегодня!

— Оля, не спишь?

— У нас гости. Ждем тебя. Звенягин пришел с Тамани.

— Павел пришел? Отлично. Я давно не видел его.

— У нас Курасов с Таней…

— Тоже отлично, Оля.

— Как может быть иначе? — сказал Звенягин, выходя навстречу хозяину. — Хотел бы я знать, как мог ты сказать иначе? Здорово, Иван!

— Здравствуй, Павел! — Баштовой обнял Звенягина. — Вас с Тамани прислали за нами?

— Эх, ты, сразу за дела…

Звенягин, маленький, с откинутой назад головой, пошел вперед. В комнате на диване возле Курасова прикорнула Татьяна. Услышав шум, она встряхнула головой — светлые волны волос рассыпались, — высвободила из-за спины Курасова руку и протерла глаза.

— Пришел?

— Пришел, — ответил Курасов.

Таня, не скрывая радости, спрыгнула с дивана навстречу Баштовому.

— Танюша, здравствуй, дорогая, здравствуй!.. — сказал Баштовой и обратился к Курасову: — Ты должен рассказать нам про нашего нового командира, поскольку ты привез его.

— Что он может сейчас рассказать? — заметил Звенягин. — Здесь разве узнаешь человека? В деле сразу разберемся, кто каков. И в новом вашем комбате скоро разберетесь…

— Скоро? — переспросил Баштовой, взъерошивая свои белокурые волосы.

Звенягин, старательно размешивая сахар в чае, ответил не сразу.

— К тому идет, — протянул он. — На Тамани доколачивают немцев, на Крым надо выходить, а то и так наш левый черноморский фланг что-то отстал. Украинский фронт уже к Днепру вышел. Долго казенный харч зря нам переводить нельзя… Ну ладно, Иван. Ты видишь, как мы самоварчик сообразили с Татьяной? Сами ставили. Поет, как Лемешев. Ходим к тебе и завидуем, Ваня. Ты же человек необыкновенный.

— Действительно, такое скажешь…

— Ты счастье на войне нашел, жизнь. Многие теряют сейчас и счастье, и жизнь, и уверенность, а ты находишь… — Звенягин повернулся к Курасову, по-прежнему сидевшему молчаливо возле Тани. — Учись, парень, у Баштовых правильной жизни.

— Учусь, Павел Михайлович.

— Врешь, не учишься! — Звенягин засмеялся. Его узкое смуглое лицо сразу стало очень юным, живые черные глаза заблестели. — Курасов, ты нашел хорошую дивчину. Нашел счастье на войне, женись!

Курасов смутился, искоса посмотрел на Таню:

— Павел Михайлович, может быть, перейдем на другой курс?

— Говорите, говорите, Павел Михайлович, — попросила Таня.

— Да что мне говорить? Вы вот думаете, я не знаю, чего вы к Баштовым зачастили? Учитесь семейной жизни.

— Да ничего подобного! — смутился Курасов.

— Чего там — ничего подобного! Тянет вас на огонек. — Звенягин подошел к чуть завядшим розам, гладиолусам и астрам, расставленным на тумбочках и на комоде, наклонился над цветами. — А вот цветы надо было догадаться привезти и Ольге!

— Мы и принесли Оле, — сказала Таня.

— Ты принесла, а не он. А тебе кто? Курасов. Вез из Батуми, знаю. Необычайное происшествие на флоте: морской офицер в здравом уме и твердой памяти везет из Батуми в Геленджик цветы, в пути ухаживает за ними.

— Неужели это так необычно? — спросила Ольга.

— Необычно. Если бы Курасов утопил подводную лодку, и то меньше бы говорили… Так вот, Татьяна, распишем вас, как говорится, в том же самом геленджикском загсе, куда водили мы Баштовых… Я принимаю, Курасов, ее в свой дивизион. Муж и жена должны быть вместе… Уйдешь, Татьяна, из госпиталя от своего начальника?

— Я и так от него уйду.

— Послушаем, — склонив голову набок, сказал Звенягин. — Каким образом? Опять через забор?

— К Букрееву уйду, в батальон… Я хотела сразу перейти в батальон, но Тузин мне не нравился.

— Так, так, продолжай.

— Тузин не понравился. Такой это раскисший сухарь!

— Точно, — подтвердил Звенягин.

— Вот теперь и попрошусь в батальон к Букрееву.

— К Букрееву? Тут надо померекать.

— Я была в морской пехоте. На перевалах была зимой.

— На перевалах! На перевалах матросы бились на земле, а ты позади раненых перевязывала, — строго начал Звенягин. — А морская пехота в десанте совсем другое. Спроси у Ольги, что это значит. Все равно что сесть в консервную банку и поплыть на ней по морю, а по этой банке будут бить, как говорится, из всех возможных и невозможных. Ты знаешь, как немцы побережье укрепляли? Так вот, Татьяна, повоевала ты достаточно. Можешь в самое пекло не лезть. А война кончится, бросите автоматы, пистолеты и займетесь мирным делом.

— Рано еще об этом говорить, — возразила Таня. — Рано… — Она порывалась что-то еще сказать, но, видимо, сдерживалась. Щеки ее горели.

— Прости, если что не так, — сказал Звенягин, — и давай поставим другую пластинку.

— Нет, я хочу продолжать разговор. Я хочу доказать, почему мне не только хочется, но и необходимо туда, на передовую, в настоящий бой.

— Ну что же, доказывай. — Звенягин внимательно посмотрел на нее.

— Вы знаете, мой муж убит под Москвой. Ребенок оставался с мамой…

— Мама? Где? Что же ты молчала до сих пор! — воскликнул Баштовой.

— Мамы нет, и нет… ребенка. Не спрашивали, и молчала.

Таня закрыла лицо руками. Курасов усадил ее рядом с собой.

— Что с матерью все же? — спросил Баштовой, присаживаясь к Тане. — Умерла, что ли?

— Не знаю. — Таня отняла руки от лица. — Мама была в Новороссийске, а потом неизвестно где… Когда мы вошли в город, там была всего одна женщина, на Анапском шоссе. Я сразу поехала туда. Это была чужая женщина. Мамы не было…

Таня рыдала. На лице Курасова выступили красные пятна. Баштовой поправлял фитиль лампы, искоса посматривая на Звенягина.

— Да… — Звенягин подошел к Тане и положил руку ей на плечо. — Может быть, мать где-нибудь на Кубани? Искала?

— Искала, не нашла. — Таня всхлипнула. — Не нашла. Ее, наверное, угнали в Крым. Она старенькая, и маленький ребенок…

— Ну, плакать перестань, Таня. А надо было раньше сказать обо всем. Тому же Курасову сказать. Мы высаживали десанты на Тамани, перехватывали караваны. Знали бы — искали бы твоих. А теперь что? Надо ждать, пока освободим всю Тамань. На Тамани не будет — в Крыму найдем.

Таня отняла руки от лица:

— Не хотела говорить. Теперь сказала. И не могу я здесь сидеть спокойно.

— Твое дело, Таня, — строго сказал Звенягин. — Оспаривать твое право не стану. Хотя не советовал бы все же в морскую пехоту. Матросы ворвутся в Крым и без тебя.

— Я попрошусь к Букрееву.

— Ладно. Разве вас, женщин, переспоришь!.. — Звенягин посмотрел на часы. — Ого, мы заболтались! До свидания, хозяева… Ты, Курасов, можешь оставаться… Ольга, будь здорова.