Мария Рольникайте - Без права на жизнь
Они прошли, свернули к гетто. Гражина видела, как их обыскивают, избивают, и едва не пропустила приближающуюся еще одну колонну. Там были и женщины. Она хотела бежать им навстречу, скорее отдать ребенка. Но все стояла, всматривалась в лица, искала Ципору. Ее не было. И в следующей колонне не было. Неужели ее провели раньше? А скоро уже, наверно, комендантский час.
Надо его отдать другим. Попросить, чтобы разыскали Ципору.
Приближалась еще одна колонна. Поравнялась с нею. В голове промелькнуло, что ведь не знает Ципориной фамилии по мужу. Все равно, пусть ее родителям отдают.
Она нерешительно протянула малыша.
— Передайте его, пожалуйста, семье Брикманасов.
Женщина, к которой она обратилась, сделала вид, что не расслышала.
Она протянула ребенка следующей. Сошла с тротуара, чтобы та услышала:
— Возьмите его, пожалуйста. Верните матери. Ее зовут Ципора. Ципора Брикманайте.
И третьей протянула:
— Заберите его, пожалуйста!
— Зачем? Чтобы его убили? — с горечью произнесла шедшая рядом женщина. Но Гражина все-таки протягивала ей ребенка
— Я не могу его оставить у себя, мне не разрешают.
Неожиданно появившийся конвоир крикнул:
— Почему без звезд?
Только теперь она спохватилась, что идет по мостовой, вровень с колонной. Испугалась, принялась объяснять:
— Мне не надо звезд! Я литовка! Католичка! — И норовила вернуться на тротуар. Но конвоир не пускал ее.
В отчаянии она перекрестилась:
— Честное слово, я католичка! Хотела вернуть этого ребенка матери.
— Так я тебе и поверил! Все вы мастерицы врать!
Он еще что-то кричал, но она уже не слушала. Вскочила на тротуар и побежала. Петляла, чтобы, когда он выстрелит, промахнулся.
Лишь добежав до угла и оказавшись на другой, совсем пустой улице, пошла медленнее.
Стала приближаться большая колонна, но она уже не решалась повернуть и пойти рядом с нею.
Внезапно осознала, что идет в приют. Остановилась. В приют нельзя — Ядвига уже, наверно, пришла.
Что делать? Мама говорила, если будет плохо, пойти к доктору Левинасу. Но он сам, наверно, в гетто.
Крепче прижала малыша к себе. В гетто она его не отдаст.
10
Дома она напоила его подслащенной водичкой и уложила рядом с собой. Но сон не шел. Что делать? Взять его с собой на работу нельзя. Если опоздать, прийти, когда Ядвиги уже не будет, все равно нельзя. Марите заодно с нею. А снова стоять с ним на углу перед гетто… Другой конвоир может оказаться хуже этого и либо сам затолкнет ее в колонну евреев, либо выстрелит в убегающую… Ципора не должна была отдавать ей своего ребенка — ведь знала, что за это грозит.
Малыш заплакал еле слышно, будто не плакал, а жаловался, просил не отдавать его…
Она его легонько погладила.
— Спи, малыш.
Умолк. Неужели не дышит? Нагнулась к самому его личику.
Слава богу, дышит. Только едва слышно. И время от времени издает какой-то слабенький вздох.
Осторожно, чтобы не разбудить его, вылезла из-под одеяла, накинула пальто и вышла на кухню. Разожгла примус, нагрела немного воды, намочила в ней подслащенный мякиш хлеба, завернула его в кусочек марли, вернулась в комнату и поднесла ему эту самодельную соску. Он жадно засосал.
Пока была занята, не думала, что делать. Когда легла, мысли сами нахлынули. Что делать? Держать его в приюте нельзя — Ядвига выдаст. Сама, как грозилась, заявит в полицию. Те придут и заберут ребенка. А Ципора говорила, что маленьких детей… головкой о дерево. Неужели эту крохотную, рядом лежащую головку?.. Страшно даже представить себе это… Вернуться с ним в приют нельзя — Марите тоже против. Опять стоять с ним на углу?.. Но в гетто тоже не берут. А конвоир ее загонит вместе с ними.
Вернулась обида на Ципору. Но не надо о ней… Ведь ей плохо… Очень плохо…
Она не почувствовала, как засыпает. Проснулась оттого, что малыш заерзал. Видно, мокрый.
Чтобы не простудить его, подсунула под одеяло хоть и холодные, но сухие тряпки, перепеленала его, опять сделала «соску» из подслащенного хлебного мякиша и заторопилась на работу.
И все-таки опоздала, зато Ядвиги уже не было. Марите ни о чем не спросила. Только Текле, здороваясь, сочувственно вздохнула. У нее, когда подносила бутылочки с молоком голодным малышам, руки дрожали. Ей слышался жалобный плач в пустой квартире.
Наконец она не выдержала и, когда Марите рядом не было, призналась Текле, что не отдала ребенка. Объяснила, что женщины, которых проводили мимо, не взяли, одна даже спросила: «Зачем, чтобы его убили?» А конвоир принял ее за еврейку, хотел загнать вместе с ними в гетто, она еле убежала, боялась, что он выстрелит в спину.
Текле, слушая, крестилась, слава богу, что убежала, что и сама, и дитя живы. Значит, такова воля Божья, чтобы он жил. Только плохо, что ребенок у нее дома, один, наверное, голодный, мокрый, и заходится от плача. Пусть скажет Марите, что ей нездоровится, и пойдет домой.
Марите, конечно, согласилась днем покормить и ее подопечных. Даже посоветовала померить температуру и, если завтра не станет лучше, еще на один день остаться дома.
— За то, что мы требовали этого еврейчика вернуть, не обижайся. Еще скажешь спасибо. Ничего не поделаешь, такова их судьба, а нам никто не имеет права накинуть петлю на шею.
От этого «петлю на шею» ей стало еще хуже. Хотя и так не притворялась, ей на самом деле было плохо.
Пока они с Марите были в спаленке, Текле положила ей в сумку две бутылочки молока и, провожая, шепнула:
— Вечером, по дороге с работы, зайду к тебе и заберу вас к нам. Соседка держит козу, будет чем кормить. У Степонаса сердце доброе, не откажет. А в воскресенье понесем ребенка крестить.
Гражина хотела сказать, что мать малыша будет недовольна, но промолчала.
— Может, крещеного Бог убережет.
Чтобы Марите, а тем более Ядвига ничего не заподозрили, они все четыре дня приходили на работу порознь. А вечерами, дома, готовились к крестинам.
Имя Степонас ему придумал сразу. Даже не придумал, а когда они малыша принесли и Текле ему сказала: «Это наш, приютский, Гражинин найденыш. В воскресенье понесем крестить», Степонас нагнулся к нему: «Ну что, Винцукас, давай знакомиться».
Так и стал его называть, Винцукасом. Из почти новой наволочки они с Текле сшили распашонки. На подгузники и пеленки Текле разрезала свою нижнюю юбку. Только с чепчиком долго возились, — как ни уменьшали выкройку, все оказывался слишком большим.
Наконец все было готово. Текле сказала, что с вечера начистит картошки для цеппелинов (без мясной начинки, но хоть по виду напомнят настоящие). Когда вернутся из костела, надо будет только натереть и сварить.
Чем ближе к воскресенью, тем больше Гражина волновалась, что ксендз заподозрит… Спросит, почему нет родителей.
Не спросил.
11
Когда они вышли из костела и пошли по улице, она увидела, что навстречу идет… Да, хоть и в немецкой форме, но это был Юргис! Повернуть назад нельзя, свернуть некуда. Они приближаются друг к другу.
Увидел. Нет, это было не удивление. Он… смутился. Неужели вспомнил ту ночь и подумал?..
Поднес было руку к козырьку, явно намереваясь пройти мимо, но она неожиданно для самой себя остановилась.
— Здравствуй, Юргис. — И сразу пожалела.
— Здравствуй, — ответил он, явно недовольный. Но остановился.
— Да будет благословен Езус Кристус, — поздоровалась и Текле.
— Во веки веков, аминь, — скороговоркой, еще более недовольный, ответил Юргис.
— Вот, окрестили ребеночка, — похвалился перед таким важным представителем власти Степонас.
Чтобы он еще чего-нибудь не добавил, Гражина поспешила спросить:
— Твои родители не вернулись?
— Нет. До Сибири фронт еще не дошел.
Малыш заплакал, Гражина его успокаивающе погладила.
— Тебя можно поздравить? Ты вышла замуж?
— Нет! Но он мой! — выпалила она, словно защищая малыша от такого, в немецкой форме, Юргиса.
— Что ж, отлично, — к нему вернулись самоуверенность и высокомерие. Он даже не отказал себе в удовольствии быть снисходительным. — Может, тебе что-нибудь нужно? Недавно ты выручила меня. Теперь могу тебе помочь я.
Она хотела только одного — чтобы он скорее ушел!
— Спасибо, мне ничего не нужно.
Но Юргису явно хотелось показать свои возможности.
— Может, хочешь переселиться в другую квартиру? Твоя уж очень неказистая, всего одна комната.
— Нет, спасибо.
— Мы будем господину очень благодарны, — опять встрял Степонас. — Если только, господин, можете…
— Могу. Как вы знаете, освободилось много еврейских квартир. Кстати, и наших одноклассников — Борьки Лифшица, рыжей Сони, Ципоры Брикманайте. Да, ты ведь дружила с нею?
— Дружила.
— Ну, так хочешь в ее квартиру?
