Ежи Ставинский - Венгры

— На выход, — сказал охранник. — Мне велели вас в штаб отвести.

Гуркевич расхохотался ему в лицо. Охранник отпрыгнул.

На лице полковника играли желваки. Когда Гуркевич закончил, он обменялся быстрым взглядом с начальником штаба.

— Подождите в коридоре, — распорядился он.

— Но вы ведь понимаете, пан полковник? — начал было Гуркевич. — Этим венграм обязательно нужно дать гарантии…

— Подождите в коридоре, — оборвал его полковник.

Гуркевич пожал плечами и вышел. Издалека донесся мощный гул, после чего прогремел взрыв снаряда — аж затрясся потолок. На стульях дремали связные. Гуркевич с достоинством присел рядом с невысоким блондинчиком. Тот приоткрыл глаза.

— Скучновато тут, да? — полюбопытствовал Гуркевич.

— Ночью скучно, — ответил блондинчик. — Немцы спят. Дурацкая служба. Меня должны перевести в роту, на Бельгийскую. Вот там весело! Немцы в десятке метров. Вся улица ходуном ходит.

— Без башки с таким весельем останешься, — поежился Гуркевич.

— Да ладно! — рассмеялся паренек. — Зато пожить успею. Сколько я ждал такого случая!.. «Стэн»[26] скоро выменяю, представляете? — с гордостью добавил он.

Гуркевич лишь молча на него покосился. Вновь докатился гул; от взрыва задрожали стены.

— Где это стреляют? — забеспокоился Гуркевич.

— Железнодорожное орудие в Окентье, — ответил равнодушно паренек. — Долбит тут каждую ночь. Сегодня обрабатывает Нижний Мокотов.

Тема была исчерпана, и вскоре паренек заснул. Гуркевича позвали через час. Полковник сидел за столом в той же позе, что и прежде.

— Вот вам ответ, — буркнул он, подавая Гуркевичу листок, испещренный рядами цифр.

— Согласились? — спросил Гуркевич.

Полковник насупился.

— Спрячьте этот листок понадежнее. А лучше выучите цифры на память.

— Никогда у меня не было памяти на цифры. Еще в школе…

— Вы должны отдать это Грому завтра до четырех, — добавил полковник. — Удачи.

— Я — отдать? — возмутился Гуркевич. — А как же я перейду, черт возьми? Каждый ствол наводит, угрожает… Кто-нибудь в конце концов меня укокошит…

— Я сказал, представлю вас к награде.

— Сильно мне медаль поможет, — ответил со смехом Гуркевич. — Разве что золотая. Получится с венграми, пан полковник, а? Грех упустить такой случай…

— Выйдете на рассвете, — рявкнул полковник, склоняясь над планом Варшавы. — На Садыбу сообщат, чтобы вас пропустили. Пока.

— Нелюбезный вы человек, — заметил Гуркевич со вздохом. Полковник чуть рот не разинул от изумления. Гуркевич упрятал листок в рукав под подкладку, холодно поклонился и вышел. В нерешительности постоял в прихожей. Уже наступила полночь.

Пять минут спустя он подошел к роскошной вилле. Ярко светила луна. Вдали громыхало железнодорожное орудие. У калитки стоял высокий часовой в немецкой каске и черном осеннем пальто.

— Пароль! — пробормотал он, поднимая винтовку.

— Откуда мне знать? Я хотел бы повидаться с Вишенкой… нет, с Ягодкой. Да опустите вы ружье!

— Все равно патронов нет, — признался часовой. — А Ягодка сидит в подвале. По лестнице вниз и направо.

И, словно тень, исчез во мраке сада. Гуркевич спустился в подвал. Справа, из-за неплотно закрытой двери пробивался неяркий луч света. Гуркевич приоткрыл ее и вошел; в углу у коммутатора сидела Лёля.

— Соединяю с Барсуком! — прокричала она. Вставила штекер в гнездо и покрутила ручку индуктора. — Ой, Пупсик!..

— Добрый вечер, — сказал Гуркевич. — Ты одна?

— Здесь да. У меня дежурство до шести. Остальные спят наверху.

Гуркевич приблизился, нагнулся и поцеловал ее в щеку.

— Но-но, — увернулась она. — Только без нежностей. Я на службе, и у меня есть жених.

— Ты для меня всегда была крепким орешком, — заметил Гуркевич со вздохом. — Ох, уж эти принципиальные женщины. Не хватает мне на вас терпения!.. У тебя найдется что-нибудь поесть? Обещают человеку ордена, а об ужине и не подумают.

На коммутаторе, звякнув, откинулась дверца клапана. Лёля нажала на ключ.

— Вы говорите? Разъединяю. — Она вытянула штекеры из гнезд. — Мы тут одну картошку едим. Надо бы разогреть… Прислуга спит уже.

— Прислуга? — удивился Гуркевич.

— Прислуга хозяина виллы. Богатый промышленник. Сидит в подвале госпиталя. Подожди… Последи за коммутатором. Если дверца клапана откинется, зови.

Лёля вышла. Клапаны под лампочкой поблескивали никелем. Громыхнуло железнодорожное орудие, и откинулось сразу пять дверок.

— О Боже! — воскликнул Гуркевич. — Лёля!

— Это от сотрясения, — объяснила она, входя. — На кухне еще есть огонь. Возьми угля из этой кучи и подложи там под плиту. Картошка на сковороде.

Со звоном откинулась дверца.

— Снова Лис, — вздохнула Лёля. — Да, Медведь слушает. Соединяю с Барсуком.

В углу был горкой навален уголь. Гуркевич с трудом наклонился, поднял пару кусочков с краю. Сверху покатились здоровенные куски.

— Этот Барсук наверняка ваш полковник, — заметил он. — Я его вроде бы видел.

— Откуда ты знаешь? — изумилась Лёля. Гуркевич не ответил. Из-под черных кусков угля показался угол деревянного сундука.

— А это что? — спросил удивленно Гуркевич. — Сокровища?

Он принялся сбрасывать уголь. Вскоре крышка была очищена. Гуркевич с силой дернул. Заскрипели петли.

— Тише ты, — шепнула Лёля. — Разбудишь…

Гуркевич замер с разинутым ртом. В сундуке рядами стояли бутылки различных размеров и форм.

— Боже! — ахнул он.

Вынул первую попавшуюся, высокую, замшелую и стройную. Желтела поблекшая этикетка.

— Господи, Лёля… Токай… тысяча восемьсот семьдесят первый год. Из подвалов князя Гогенлоэ… Понимаешь? Господи… А это? Шампанское… Наливки, тысяча девятьсот двадцать второй… Год моего рождения… Нет, разбудите меня! И вы на этом сидели, растяпы?

Лёля распахнула глаза.

— Это хозяина… — прошептала она.

Снова загрохотало орудие.

— Хозяина! — прыснул Гуркевич. — Давай стаканы! Жарь картошку! Мы пьем токай из подвалов князя Гогенлоэ! Венгр с поляком два собрата! Если бы ты знала, Лёля, если бы ты знала!

— Что? — удивилась она.

— Военная тайна, — вздохнул Гуркевич. — Я спасаю восстание, понимаешь?

— Ты? — еще больше удивилась она. — И что на этом можно наварить?

— Пулю в лоб! — брякнул он, ковыряясь ножиком в горлышке бутылки. — Или орден!

— И ты в это лезешь? Ради ордена? Пупсик…

— Ты меня еще не знаешь! — заявил Гуркевич. — Скажешь, я торговал? Так то ведь для отвода глаз! А теперь пришел мой день!

Звякнула дверца клапана.

— Снова Садыба, — вздохнула Лёля. — Стаканы на полке. Соединяю с Барсуком…

— Садыба? — подскочил Гуркевич. — Чего им надо?

Лёля прислушалась.

— Сообщают о подозрительных перемещениях немцев. Слышен шум моторов.

Гуркевич разлил по стаканам темную, цвета красного дерева жидкость.

— Вот ведь черт! — проговорил он озабоченно. — Ну да ладно, двум смертям не бывать! — добавил он через секунду — и шумно втянул в себя токай.

Бутылка была почти пуста. Гуркевич сидел верхом на сундуке. Лёля опустила голову на ящик коммутатора.

— Пей, Лёля, — бормотал он неразборчиво, пододвигая к ней стакан. — Славное винишко… Семьдесят три года дожидалось тут пана Гуркевича.

Лёля подняла голову — было заметно, что с трудом.

— Не могу, — прошептала она. — Как-то оно не пошло. Голова кружится… А я ведь едва пригубила… Лис будет звонить…

— К черту Лиса! — пробормотал Гуркевич. — Ты отличная баба. Жалко, что тебя не завоевал. Почему я на тебе не женился, Лёля?

— Вот именно, — прошептала она в полуобмороке. — Почему все кружится?

— Так прошляпить… Это все из-за Зоськи, Зоська виновата! Спеленала меня, как мумию… Ни рукой ни ногой… Я с тобой… мы… Зачем мне эта Зоська?

— Вот именно, — вздохнула тихо Лёля. — Сейчас позвонит Лис…

Гуркевич залпом выпил остатки токая, отбросил бутылку в угол. Его качнуло.

— А что теперь? — пробормотал он. — Шампанского? Коньяка? Наливки?

По ступенькам застучали каблуки. В подвал вбежала, на ходу закалывая волосы, высокая девушка в сером комбинезоне.

— Ягодка, уже шесть! — воскликнула она. — Иди поспи…

Лёля с усилием приподнялась. Гуркевич привстал, но тут же опустился на сундук.

— Черт! — промямлил он. — Шесть? Я… мне надо идти. Сейчас! Не могу подняться… Что такое, господа? Меня парализовало, да?

Высокая девушка застыла в изумлении. Лёля направилась к двери, держась рукой за стену. Гуркевич вскочил, покачнулся, ударился о столик.