Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

— Другой устроится на работу. Снимем комнату…

— А ты знаешь, сколько стоит снять комнату в городе?

— Как-нибудь проживем.

— Прежде чем жениться, надо создать базу… — начал я поучать Вовку, но сразу же скомкал свои поучения, вспомнив, что мы с Риной поженились, имея базой только горячее желание быть вместе и две студенческие стипендии.

Мне нравится, что Вовка стремится к самостоятельности и не боится трудностей жизни. Как-то забываем с годами, что молодости свойственно не принимать в расчет многое из того, что позже кажется безусловно важным. Но с другой стороны… Действительно, почему же то, что казалось нетрудным в юности нам, должно быть более трудным для наших детей? Конечно, в мире многое переменилось. Повысился уровень «детскости», что ли? Мой отец шестнадцати лет уехал из деревни в Питер на заработки, имея при себе только родительское благословение, ковригу хлеба и полтину деньгами. Устроился в артель каменщиков, где работал один из земляков, и уже с первой получки стал посылать по рублю-другому в деревню. Я, как и многие мои сверстники, к девятнадцати годам считал себя вполне самостоятельным человеком и даже мысль о том, чтобы пользоваться какой-нибудь родительской помощью, считал для себя обидной. Да и родители мои не очень-то старались опекать меня с первых шагов самостоятельной жизни. А сейчас? Наши дети к семнадцати-восемнадцати годам куда более развиты, чем мы в свое время. В споре с ними по любому вопросу — палец в рот не клади. А вот в смысле житейской самостоятельности… Не у всех она в характере заложена, как у Володьки. Чтобы далеко не ходить за примером — наш Пал Саныч. У него сын — инженер, уже семь лет женат. Невестка тоже в конструкторском бюро работает, да и семья не велика — одна дочка. Но Пал Саныч регулярно, как алименты, посылает своему великовозрастному дитяти деньги из каждой получки, из своих сбережений наскреб им на кооперативную квартиру. Подозреваю, что и служить-то он продолжает не только из любви к армейской жизни. Может быть, и ушел бы на покой, имея за плечами достаточную выслугу, да будет ли ему покой, если из пенсии он не сможет выделить для сына столько, сколько выделяет из полковничьей зарплаты.

Старикам порой свойственно сетовать на молодежь: и эгоистична она, и бессердечна, и слишком поздно освобождается от инфантилизма. Я не считаю, что вся молодежь такова. Однако посмотришь иной раз на солдата-новичка: парень образованный, высшей математике обучен, а в первый год службы ходит маменькиным сынком. И даже лейтенант, из училища, имеющий под началом десятки людей, за которых он отвечает и которых должен воспитывать, случается, тоже оказывается большим ребенком, к которому нужен особый подход, — пусть таких солдат и лейтенантов мало, но они есть. Чтобы стать настоящим мужчиной, еще недостаточно начать бриться или даже жениться и произвести на свет потомство. Надо еще выработать в себе чувство собственного достоинства, умение нести ответственность, причем не только за свои собственные поступки. А тем из нас, отцов, кто упрекает современную молодежь в инфантильности, иждивенчестве, может быть, стоит прежде всего упрекнуть себя. Ведь, если ребенок не научился самостоятельно надевать штанишки, в этом прежде всего виноваты его родители.

Мой разговор с Вовкой в тот вечер продолжался долго. Мы оба забыли про чай, он остался нетронутым… Все-таки мне хотелось бы знать, действительно ли прочны и долговременны его намерения насчет Фаи. Но ведь никто и ничто, никакая вычислительная машина, и даже сам он сейчас не в силах определить, насколько основательны его чувства. Ему-то сейчас, да и Фае, наверное, кажется, что у них любовь до гроба. Но рано, конечно, очень рано парню думать о семейной жизни. Я высказал ему это самым решительным образом.

Вовка, слушая меня, сжался, как еж, а потом выпустил колючки:

— Не даете, значит, родительского благословения? — И вышел быстро, так, что я ничего не успел ему больше сказать.

Глава вторая

ВСТРЕЧНЫЙ БОЙ

Весна в разгаре… На улицах нашего городка шумят ручьи — солнце быстро сгоняет снег со склонов гор, они уже перестали быть белыми. Уже возятся в рощице на окраине меж голыми черными ветвями и озабоченно перекликаются только что прилетевшие грачи.

И не замечаю, как летит время. Что значит — быть в деле! А когда лежал на положении больного, каждый час был тягуч и длинен, как серый осенний день.

Пал Саныч грозит мне самыми страшными последствиями и даже устрашает тем, что оставит меня без своей опеки — в порядке санкции за то, что я не выполнил до конца его строжайших предписаний. Я знаю, конечно, что без опеки он меня не оставит, но как бы я хотел, чтобы она мне больше не понадобилась!

Чувствую я себя преотлично. Смешными и ненастоящими кажутся мне такие недавние опасения быть уволенным в отставку. Нет, мы еще послужим, товарищ Сургин!

Верно говорят, что дело эффективнее лекарств и процедур. Пал Саныч как-то в разговоре даже обосновал это с научной точки зрения. Он считает, что, чем меньше мы думаем о болезни, тем меньше даем ей овладевать собой. Психотерапия. Но действует Пал Саныч все же вопреки этой теории, и коли «засечет», что ты болен, так уж не даст покоя, и психотерапию вытеснит самой обыкновенной. Недавно ему удалось снова загнать меня в постель — на целых два дня.

Случилось же, однако, так, что психотерапия «сработала» неожиданно и эффективно. И этому положил начало сам Пал Саныч.

Придя ко мне в одно прекрасное утро, он, измерив мне давление, сказал с довольным видом:

— Ну, что ж, хорошо уже, что нет ухудшения. Теперь лежите спокойненько, на службу не спешите, обстановочка сейчас такая, что лучше вам там не появляться…

— Это почему же? — встревожился я.

— Приказ о начале учений поступит вот-вот. В девять генерал собирал всех начальников дивизионных служб и давал предварительные указания.

— А почему же мне ничего не сообщили? Что, уже списали со счета?

— Да что ж вам сообщать, милейший? — искренне удивился Пал Саныч. — Вы же на постельном режиме!

— К черту режим! — вырвалось у меня. Я хотел тотчас же встать, но сдержался, дабы не огорчать добряка доктора. Дождался, пока он ушел, и сразу же заторопился к себе в политотдел.

Разве мог я отсиживаться дома?

…Итак, учения начались. Сегодня на рассвете полки подняты по тревоге и вышли в поле.

Как всегда перед учениями, работы у меня и моих политотдельцев было невпроворот. В политотделе почти никого не оставалось — все разъехались по частям. Да и я не стал сидеть на месте, после того как мы с Порываевым и начальником штаба, уже зная, что дивизия будет отрабатывать, встречный бой, обсудили, какому полку доверить выполнение главной задачи — действовать впереди. Мы единодушно сошлись на том, что лучше всего поручить это Рублеву, учитывая его опыт и способность быстро и верно оценивать обстановку.

Почти сутки безвылазно провел я в частях, проворачивая всю ту работу, которая, хотя и ведется обычным порядком, становится особо напряженной перед выходом на учения. Провести на местах инструктаж политработников, побывать на собраниях партийных и комсомольских организаций, помочь их секретарям в расстановке сил, в подборе агитаторов да, наконец, просто поговорить с солдатами — этому требуется отдать не только время и силы, но и душу. Сидя в политотделе, всего не исполнишь. Да и не могу я по части мобильности отставать от подчиненных. Они — народ в основном молодой, подвижный, засиживаться у себя за столами не любят. Мой помощник по комсомолу Бахтин — тот вообще постоянно пропадает в подразделениях. А уж о «капитанском корпусе» — так мы шутя зовем инструкторов, они у нас все, как на подбор, капитаны — и говорить не приходится.

А теперь мы уже далеко от нашего гарнизонного городка, на марше.

Более трудных условий для учений, пожалуй, и выбрать было нельзя. В самом разгаре весенняя распутица. Сверни с дороги — и сразу завязнешь. Только гусеничные машины да колесные бронетранспортеры с их толстыми резиновыми обутками проходят беспрепятственно. Да и то не везде. Все речки, даже ручейки, еще недавно затаенные под снегом, разыгрались вовсю. Словно опьянев от изобилия воды, они скачут по камням, оплескивают скалы, до которых в обычное время им не добраться, треплют и бьют о камни ветки, коряги, стволы деревьев — все, что весенние потоки сносят с гор.

Под мостами и мостиками вода ревет угрожающе, трясет их, словно спеша, пока еще обладает недолговечной силой, показать ее. Весна в этом году быстротечная, стремительная, солнце сияет во все небеса, ни единая тучка не набежит на него, и едва начала звенеть первая капель, как уже согнало весь снег. Словом, проходимость местности, говоря военным языком, неважная.