Григорий Полянкер - Деражня – Берлин
Погруженный в свои тревожные мысли, Авром Гинзбург не заметил, как пролетело время. Было уже далеко за полдень. Колонна втянулась в густой, старый лес неподалеку от Одера-реки. Надо было ждать до самого вечера, когда можно будет переправиться на ту сторону по понтонному мосту.
Над головой гудело небо. Высоко в облаках бродили вражеские самолеты. Им хотелось разбомбить наведенный мост через реку, но каждый раз, встреченные густым заградительным огнем зенитной артиллерии, установленной неподалеку от переправы, бросали бомбы где попало и отправлялись восвояси.
Фронт ушел далеко вперед по направлению к Берлину. Тесно было у переправы. Войска спешили на ту сторону. Командиры напирали на начальника переправы и его помощников, требуя пропустить немедленно, доказывая, что они там, на подступах к Берлину, нужны больше других.
Глубокой ночью истребительный артиллерийский полк переправился по понтонному мосту на ту сторону Одера. Колонна неслась мимо разбитых городишек, сел. На каждом шагу видны были следы разгрома фашистских войск. Всюду и везде громоздились сожженные танки, „тигры“, „фердинанды“ и другие стальные громадины-звери. Всюду валялись горы трупов фашистских палачей. Им не удалось остановить грозную лавину воинов-мстителей, двигавшихся с востока. Казалось, прорвался с гор бурный весенний поток, которого никакая сила уже не остановит.
6
Они прибыли точно в назначенный час на окраину Берлина, в самый разгар битвы за город, и с ходу вступили в бой.
Артиллеристы принялись за привычное дело.
За годы войны ребята стали большими мастерами своего дела, научились громить фашистские танки и сражаться в уличных боях.
Старый наш солдат давно стал в батарее, как и его друг Петро Зубрицкий, мастером на все руки. Он испробовал все специальности, начиная от подносчика снарядов и кончая наводчиком, командиром орудия. По старой привычке, он любую работу выполнял точно, со знанием дела, с душой. И вот теперь, стоя у своего орудия, сменив наводчика, батя посылал один снаряд за другим точно по адресу и без промаха.
А точных „адресов“ теперь здесь было хоть отбавляй. То появятся среди развалин домов фашистские танки, то ударят из окон домов пулеметы, высунется из оконца подвала фашист с фаустпатроном. И пушки работали точно и без передышки.
Здесь, среди развороченных улиц города приходилось артиллеристам каждый раз перетаскивать пушки свои на себе. Палачи сопротивлялись, чувствуя свое бессилие и обреченность. Непонятно было, на что они еще могут рассчитывать. Загнанный в бункер, в подземелье имперской канцелярии, обезумевший ефрейтор отдавал защитникам города приказы один чудовищнее другого. Понятно было: сопротивляются отпетые фашистские головорезы – смертники.
Все вокруг грохотало, не затихая ни на минуту. С земли, с воздуха доносился несмолкаемый гром. Носились над пылающим городом штурмовики, бомбардировщики. Неистово свистели тяжелые снаряды, мины. Подобной музыки не слыхали солдаты за всю войну.
Старый солдат, Петро, Кутузов и их товарищи были покрыты кирпичной пылью, копотью. Родная мать, казалось, не узнала бы их в эти часы. Промокшие насквозь гимнастерки прилипли к телам. Густые потоки пота, катившиеся из-под касок, застилали глаза, и уже трудно было разглядеть, что вокруг происходит.
Они били по домам, подвалам, откуда стреляли немцы, мешая продвигаться к центру города.
Среди развалин то и дело показывались немцы с поднятыми вверх руками. Они неистово что-то орали, но грохот орудий заглушал их крик. Держа в руках белые тряпки, они махали ими, умоляли взять их в плен. Сдаются. Больше не хотят. „Гитлер капут!“
Ребята на какое-то время прекратили стрельбу, вытирая с лица густой пот и размазывая грязь еще больше, они всматривались в пленных, которые шли, ползли на четвереньках.
– Гляньте на этих вояк! – воскликнул Гинзбург, увидав группку юнцов в военных мундирах, малышей, заплаканных, сопливых, грязных. – Видали, кого Гитлер бросает в бой? А вот там, за стенкой, ползут какие-то старцы. Гляньте, ребята, на них – кожа да кости…
– Да, ничего не скажешь… – скручивая самокрутку и давая бате закурить, отозвался хрипловатым голосом Петро Зубрицкий. – Должно быть, это последние резервы Гитлера.
– Это его ополченцы… Бросил их на погибель, а сам, гад, в бункере отсиживается вместе со своим псом Геббельсом, – важно прервал его ефрейтор Кутузов. – Соски соплякам надо давать, а те им – автоматы.
Артиллеристы смотрели удивленно и с брезгливостью на пленных, смеялись, острили, а те дрожали от страха, умоляя не трогать их, пощадить.
– Ану, поганці, тікайте, щоб я ваших противних морд не бачив! – раскричался Петро Зубрицкий. – Не мешайте работать!..
И погнал толпу сопливых юнцов и старцев в тыл. Он заметил, как из подвала целится снайпер, и тут же ударил снарядом по окну.
– Ишь ты, гадина! – весь скривился Петро Зубрицкий. – Целится в нас. Мы эту погань жалеем, а этот… – Он приник к орудию, прицелился и снова ударил по окну, где торчал снайпер.
Над развалинами, низко над орудиями показался гремящий „кукурузник“. Задрав головы, пушкари следили за его полетом. Пилот махал им рукой, что-то кричал, но трудно было расслышать слова.
Летчик сделал еще круг над батареями, стоявшими среди разбитых домов, и швырнул вниз пачку разноцветных листовок.
Ребята побежали ловить их.
Авром Гинзбург поймал на лету листовку, подошел к орудию, облокотился на ствол и стал громко читать:
– „Солдаты и офицеры, дорогие друзья, советские воины! Мы прошли славный путь от Сталинграда, Курской дуги и пришли к стенам проклятого фашистского логова. Настал час расплаты, час священной мести за наши разрушенные города и села, за миллионы ни в чем не повинных братьев и сестер, матерей и отцов, детей, стариков, замученных, расстрелянных, повешенных фашистскими палачами. Наш священный долг – отомстить гитлеровским извергам за Освенцим и Майданек, за Бабий Яр и Поныри, за кровь и муки невинных жертв. Настал желанный час нанести последний удар по фашистским иродам, по проклятому логову зверя, чтобы навеки веков отучить разбойников-иродов поднимать оружие против нашей любимой Отчизны. Отрубим кровожадную лапу фашистскому зверю. Сильнее натиск на врага. Смерть немецким оккупантам!..“
Старый солдат громко читал, и голос его дрожал от волнения. По обросшим, измазанным кирпичной пылью щекам катились слезы.
Бойцы курили, слушали батю молча, и в глазах многих из них блестели такие же слезы.
Ждали сигнала. И вскоре он раздался. Поздней ночью, перед самым рассветом, вспыхнули сотни прожекторов, осветивших ярким сиянием город. Тысячи орудий всех калибров ударили со всех сторон. В облачном небе загудели тяжело груженные бомбардировщики. Они обрушили на город свой смертоносный груз. Улицы, площади покрылись обла ками дыма, пыли, пламени. Началось светопреставление.
Оглушенные сплошным гулом бойцы смотрели на пылающий город с чувством гордости. В самом деле шла грозная расплата. Теперь они почувствуют, что такое война. Им войны захотелось, так вот они ее получили во всей красе, и пусть радуются, пусть задыхаются проклятые фашисты в дыму и пламени.
Долго длилась могучая канонада. Города уже не видно было: весь покрытый дымом, пламенем, рушился, стонал. Огненные валы все нарастали, и вслед за ними шли пехотинцы-автоматчики, выкуривая из горящих и уцелевших зданий нацистов, которые еще сопротивлялись.
Рядом, а подчас впереди пехотинцев, катили свои орудия пушкари-истребители. Они быстро разворачивали среди руин свои пушки, обрушивая яростный огонь на дома, откуда немцы вели огонь, швыряли гранаты.
Рядом с Петром и Кутузовым, стараясь ни на шаг не отставать, шел, толкая впереди себя запыленную пушку, старый солдат. Едкий дым пожарищ мешал бывшему пожарнику из Деражни дышать. Он насквозь пропотел и сбросил с себя гимнастерку, засучил рукава нижней рубахи, как это делали другие артиллеристы, и быстро выполнял приказы командира орудия Петра Зубрицкого. Хоть очень трудно было ему, но радость подогревала душу: вот уже желанная цель. Скоро конец. Еще немного, и можно будет отдохнуть, зачехлить орудие. Он сюда шел со своими боевыми друзьями тысячи километров сквозь огонь и смерть. Сперва шел на восток, а потом на запад, вот к этому проклятому логову зверя.
Осуществилась его заветная мечта. Теперь ничто уже не страшно. То и дело отряхивая с себя пыль, отирая рукавом вспотевшее лицо, заплывшие слезами гордости глаза, он неустанно бил из орудия, выпуская снаряд за снарядом.
Он работал с упоением, самозабвенно, как, бывало, там, дома, в кузне, когда была срочная работа и люди ждали.
Всю ночь артиллеристы вели бои среди развалин. Обреченные не сдавались, и надо было их отовсюду выкуривать, чтобы открыть путь автоматчикам и нашим танкам. Ранним утром выбрались на разбитую улицу, и, когда немного рассеялись дым, копоть, ребята увидели приземистое, мрачное здание с зеленым куполом и просветлели:
