Тарас Рыбас - Синеглазая
Он сел и написал записку:
«Дорогая Ориша Гай, мы ушли на новую базу. Очень жалею, что не увидел вас. Не знаю, увижу ли вообще. Но в человеческой памяти есть места, где остаются вечно живыми только немногие впечатления. Я благодарю природу, что и у меня есть память. Желаю вам довоевать до победы. Никогда не устану удивляться.
В. Тобольский».Перед уходом Владислав положил эту записку на стол, придавив ее камнем. Но осторожный Степан Павлович, заметив записку, вернулся к столу и сунул ее в карман.
Выбравшись из землянки, Владислав слезящимися глазами долго вглядывался в темноту, в ту сторону, где был Лисичанск, лагерь, больница и где встретил он Оришу Гай.
VIII
После демобилизации из армии хирург Владислав Тобильский был направлен на работу в Западную Украину в университет на должность заведующего кафедрой хирургии. Затем, защитив кандидатскую диссертацию, решил переехать в Донбасс, в один из молодых, только что созданных медицинских вузов. Тянуло его в эти места многое. Хотелось перебраться в рабочий район, где и жизнь интереснее, и перспективы работы шире. Но не только поэтому. В Донбассе был Лисичанск — незабываемое место страданий и возвращения к жизни. В Донбассе он надеялся хоть что-нибудь узнать о судьбе Ориши Гай…
Он долго ее искал. Ему казалось, что, найдя ее, он нашел бы свое большое, настоящее счастье. Но поиски были безуспешными. Единственный знакомый «лисичанец», оставшийся в живых, Степан Павлович, с которым Владислав переписывался, постоянно отвечал: «А об Орише, дорогой, ничего не знаю. Жива ли она? Земля ведь не так и обширна, чтобы не отыскался дорогой тебе человек. Если до сих пор не отыскалась, значит, нет ее».
Степан Павлович, однако, мог и не знать: жил он на Урале, далеко-далеко от прежних партизанских мест.
С годами Ориша Гай для Владислава Тобильского становилась всего лишь дорогим воспоминанием, временами волнующим, но нереальным. В 1950 году, через пять лет после войны, Владислав женился на студентке последнего курса медицинского факультета, преданной, любящей и тихой нравом девушке. У них родился ребенок, хороший, здоровый мальчик.
Началась новая жизнь. Владислав считался серьезным и искусным хирургом. Успешно продолжалась работа над докторской диссертацией. Жена Лариса после окончания института работала на кафедре эндокринологии. Она проявила незаурядные способности к научной деятельности и вскоре после окончания аспирантуры защитила кандидатскую диссертацию. Материально они были обеспечены хорошо.
Владислав давно позабыл о своей лагерной жизни. Он просто не представлял, как могло все то случиться, как выдержал он весь тот кошмар и остался живым. Только иногда возвращалось прежнее в снах. Чаще всего солдат со своим зовом: «Тов-ва-ришок…»
После такого сна Владислав ходил обычно целый день в ожидании какой-нибудь неприятности, мрачный, раздражительный. Зов этот возвращал к чему-то тревожащему, к раздумьям о проявленной когда-то слабости. Люди ведь не любят слабости духа не только в других, но и в самих себе, не только в близких по времени, но и в очень далеких воспоминаниях. Он никак не мог простить себе, как оттирал следы крови зловонной грязью и как убегал прочь от погибшего солдата.
Однажды, расстроенный, подавленный преследующим его зовом, он вдруг услышал информацию по радио о съезде хирургов в Запорожье. Вначале информация удивила: он ничего не знал о съезде раньше. Затем, когда он уже почти перестал прислушиваться и собрался было позвонить по телефону директору института и спросить, знает ли тот что-нибудь о съезде хирургов, диктор произнес фамилию — Гай-Наливайко. Владислав остановился и с недоверием посмотрел на репродуктор. Неужели это оттуда?.. Диктор называл другие фамилии — Крамарь, Лиходеев, Зубавин… Какой Зубавин? Видимо, старик из Ленинграда. А Лиходеев — воронежский. Владислав прекрасно помнил высокого, прямого, как жердь, Лиходеева, светлоглазого, напоминавшего тихого толстовского чиновника Ивана Ильича. Крамарь тоже был знаком, но Владислав плохо помнил его лицо. Припоминалась только грузная, и в то же время удивительно легкая в движении, как гуттаперчевый мячик, фигура.
— Гай-Наливайко… — прошептал хирург, когда диктор умолк. — Была ли эта фамилия? — Он все смотрел на репродуктор и чего-то ждал.
Но репродуктор молчал. Звенело только в ушах: Гай-Наливайко, Гай-Наливайко…
Именно звенело, резко и беспокояще. Наверное, Владислав был мертвенно-бледным, потому что вошедшая в ту минуту Лариса заволновалась и немедленно уложила его на диван.
— Что с тобой, Владик?.. Сердце?.. Ну, говори же. Почему ты молчишь?
Владислав глубоко вздохнул, придавил ладонями уши, стараясь заглушить непрекращающийся звон.
— Ничего… проходит… Должно быть, я очень устал, — он попробовал подняться.
— Лежи, прошу тебя, — запротестовала Лариса.
Мягкая, нежная рука гладила его волосы. Белое, холеное лицо ее очень напоминало сдобную булочку. Чтобы избавиться от этого сравнения, Владислав закрыл глаза и снова услышал звон: Гай-Наливайко, Гай-Наливайко… Открыл глаза, увидел взволнованное лицо Ларисы, и звон прекратился. Владислав до боли закусил губу: он понял, что слышал в действительности эту фамилию и что он не может не поехать в Запорожье немедленно.
— Ты чем-то взволнован? — спросила Лариса.
«Да, да, — думал в эту минуту Владислав, — я должен поехать…»
— Владик, ты слишком переутомляешься. Нельзя же так. Тебе необходим отдых. И не возражай, ради бога!.. Мне надоело убеждать своих пациентов в необходимости учиться отдыхать. Теперь надо еще и тебе говорить то же самое. Изо дня в день — одно и то же, одно и то же… Так ведь нельзя. Нужны какие-то перемены, встряски…
— Да, конечно, нужны встряски, — произнес Владислав и тут же спросил себя: «А хватит ли мужества откровенно признаться Ларисе в том, что с ним произошло когда-то, и рассказать ей о своем решении ехать немедленно в Запорожье с тайной надеждой увидеть ту, которая, уже став нереальной, все еще владела его сердцем?»
Лариса глядела на него с глубокой тревогой. Водянисто-голубые глаза ее были влажны. На добром лице лежала печать сострадания. И эта обезоруживающая нежность:
— Владик, мой дорогой, подумай не только о себе, но и обо мне и о нашем сыне…
Он ничего не мог ей сказать. «Все ведь было очень давно… — попытался он так оправдать себя. — Мы встретимся, как старые товарищи…»
И все же было трудно. Он понимал, что не может не обмануть. Помимо воли, не он сам, а какой-то совершенно другой человек, не желающий утруждать себя прямым и честным разговором, произнес:
— Успокойся, Лариса… Я просто очень переволновался. Во время операции задел сосуд и с трудом остановил кровотечение… Я немножко отдохну, и все пройдет.
— Мне только того и хочется, Владик.
Через час Владислав объявил ей, что собирается ехать в район на консультацию. Он не счел нужным сказать о Запорожье, он решил, что такая поездка может обидеть Ларису, что она не поймет, что ей спокойнее будет жить так, как она жила до сих пор. Рассказав ей о причине поездки, Владислав не мог бы умолчать, что любил и продолжает любить ту удивительную, таинственную девушку.
IX
Самолет отлетал в два часа дня. Владислав едва успел к отлету. В кармане достаточно денег, чтобы оплатить самый дорогой билет, приехать в Запорожье к вечеру, а на другой день, в двенадцать часов, возвратиться домой. Так рассчитал Владислав. Самолет садился в Днепропетровске, а оттуда до Запорожья придется нанимать такси.
Прихрамывая, он направился к трапу. Мыслей о Ларисе, о сыне — никаких. Их словно не было на свете. Его занимали только мелкие заботы пути — не случилось бы чего с самолетом, прилететь бы в Днепропетровск засветло, добраться в Запорожье хотя бы к семи-восьми часам вечера.
Наконец взревели моторы, самолет вздрогнул и покатился по взлетной дорожке. Когда он поднялся в воздух и плавно понесся левее солнца, Владислав вздохнул с облегчением и задумался: «Ориша Гай, конечно, это она… Скоро, скоро я увижу ее, — повторил он несколько раз и улыбнулся: ему представилось, как удивится она. — Искал, искал и все же нашел. Прав Степан Павлович — земля наша тесна…»
На душе стало спокойнее. Но в то же время молнией блеснуло сомнение: а хорошо ли все то, на что он сейчас решился? Ведь светлое воспоминание прошлого омрачил сам характер его поступка. Ничего не сказать жене, обмануть ее, а затем, возможно, причинить неприятность другой женщине, потому что он не знал, как встретит она его. И нужна ли для них обоих эта встреча, хорошо ли все это? Может ли прошлое возвратиться? Нельзя же оборвать ту жизнь, которая есть? Нет, нет, только увидеть Оришу, больше ничего… Он закрыл глаза и постарался припомнить лицо Ориши, ее голос. Но это ему никак не удавалось. Только холодный взгляд ее в ту минуту, когда пленные добывали лед, а Владислав трусливо протестовал, он вспомнил явственно. Не будет ли тот взгляд таким же при новой их встрече?
