Алексей Иванов - Броневая рапсодия
С этой мыслью он проснулся. Откинул байковое одеяло, бросился к распахнутому окну. Ночная прохлада успокоила: нет, не проспал. Высокие звезды подмигивали: дескать, не беспокойся, еще есть у тебя время.
Мальчик чутко прислушался. В квартире Лизюковых тихо и темно. Только из комнаты отца, которую в шутку называли кабинетом комбрига, через полуоткрытую дверь виднелась полоска света.
«Не спит, опять не спит», — подумал Юрий с невольным восхищением.
Вчера вечером в небольшой, уютно обставленной гостиной яблоку было негде упасть от собравшихся сюда бойцов, командиров, политработников. Приглашенные все прибывали. Стройные, подтянутые, они входили с привычными словами:
— Разрешите, товарищ комбриг!
И попадали в распоряжение радушной хозяйки дома. Приветливо улыбаясь, Анастасия Кузьминична легкими движениями расставляла на столе чашки с блюдцами, вазочки с вареньем собственного приготовления, с хрустящим печеньем и приглашала:
— Рассаживайтесь, дорогие гости! Остается самое малое — пирог да самовар. Есть добровольцы, чтобы доставить их сюда?
— Конечно, — бойко отозвался Федор Дудко. — Сейчас живо доставим.
— Не сомневайтесь, Анастасия Кузьминична, — подтвердил слова сослуживца вошедший с букетом сирени Сапожников. — Федя в любом пространстве не способен двигаться медленно. Вот вам подарок по поручению личного состава третьей роты, которая сегодня заняла первое место в батальоне по стрельбе с коротких остановок. Нарвали прямо на полигоне.
— Молодцы! — похвалила жена комбрига. — А теперь получите не менее сложную и ответственную задачу: с ходу принесите сюда пирог, чтобы чай не остывал.
— За что же меня обошли? — жалобным голосом сказал всегдашний соперник Сапожникова механик-водитель Плюхин, собравшийся вслед за Дудко на кухню. — Опять я один-одинешенек.
— Решение окончательное, обжалованию не подлежит, — поддержал общее веселье Александр Ильич, выходя из своей комнаты. — Пожалуйста, оставайтесь на своих местах, кроме кухонного наряда, который, надеюсь, не заставит нас долго дожидаться.
Как тогда не терпелось Юрию поскорее узнать, о чем пойдет разговор за чаем! О тревожных событиях в Испании? Нет, наверняка об отважных стратонавтах. А может быть, о Георгии Димитрове, которому грозит смертная казнь в фашистских застенках. Мальчик поудобнее устроился между отцом и матерью, приготовился слушать.
Увы, он не угадал. Сегодня застольная беседа потекла по иному руслу. Взрослые заговорили о шахтерах, вернее о забойщике Алексее Стаханове.
— Представляете, товарищи, — с какой-то юношеской радостью воскликнул Дудко, — четырнадцать норм за смену! Это же мировой рекорд производительности труда!
— Скорее бы закончить службу, — поддержал Федора Сапожников. — Взять бы в руки отбойный молоток и показать людям, на что способен…
— Да, придется набраться терпения, — вступил в беседу Илюхин. — До демобилизации еще порядочно.
— Зачем же откладывать доброе дело в дальний ящик стола? — обратился к присутствующим Александр Ильич. — Разве у нас нет своего «забоя»? Или нам не по плечу не менее трудные и крутые «броневые пласты»?
Техники, механики-водители — все присутствующие повернулись в сторону Лизюкова. Комбриг протянул руку к этажерке, достал тоненькую брошюру, раскрыл на заложенной странице и продолжал:
— Позвольте напомнить вам, друзья-однополчане, кое-что из материалов Всесоюзного совещания стахановцев. Вот хотя бы эти строки: «Присмотритесь к стахановцам. Что это за люди? Это… люди культурные и технически подкованные, дающие образцы точности и аккуратности в работе, умеющие ценить фактор времени в работе 8 научившиеся считать время не только минутами, но и секундами». — Александр Ильич закрыл брошюру. Задумчиво помолчал и спросил: — Разве это не относится к защитникам Родины, к нам — танкистам?
Фактор времени на поле сражения. Цена минутам и секундам в бою, в дни мирной учебы личного состава подразделений, частей, соединений Красной Армии. Лизюков говорил об этом негромко, раскрывая перед подчиненными огромный государственный смысл общей и военной культуры, технической грамотности, точности и аккуратности — качеств, проявляемых Стахановым и его последователями, незаметно подводил слушателей к пониманию важности этих качеств, проявляемых не только на шахтах, заводах, рудниках, колхозных полях, но и на стрельбище, полигоне, танкодроме — там, где сейчас находится «забой» для Дудко, Сапожникова, Илюхина и сотен, тысяч бойцов и командиров.
Речь Александра Ильича текла размеренно, с паузами, дававшими возможность вникнуть в тему, принять или отвергнуть предлагаемые соображения. Стараясь убедить своих слушателей, комбриг ссылался на примеры из истории, из практики повседневной военной жизни.
Почему в сентябре 1916 года применение танков англичанами в районе Альбер-Перрона потерпело неудачу? Ведь специалисты твердо прочили им победу. Туман, позволивший приблизиться к позициям противника, неизвестность для него новой грозной техники — все обещало успех. Однако это «все» свела к нулю медлительность: танки вводились в бой не спеша, как будто даже лениво. Из 49 машин в район наступления доставили 32. Действовали они разрозненно. Это дало возможность немцам подавить страх и подбить 14 танков метким артиллерийским огнем. Атака захлебнулась.
— С тех пор прошло немало времени, — продолжал Александр Ильич. — Танк стал другим. Основным его качеством была и остается скорость, без которой невозможно добиться победы над врагом. А скорость — это скрупулезный учет не только минут, но и секунд…
— Совсем как у стахановцев, — вырвалось у Дудко.
— Что и требовалось доказать, — поддержал друга Сапожников. — Теперь надо браться за дело в нашем броневом «забое».
Забыты ароматный чай, аппетитный пирог и домашнее варенье. Анастасия Кузьминична обняла Юру за плечи:
— Пора спать, сынок, утро вечера мудренее.
Засыпая, мальчик слышал голоса из отцовской комнаты:
— Машина тяжелая. Она песет на себе почти целую артиллерийскую батарею, несколько пулеметов. Настоящий сухопутный крейсер. Какую тут скорость можно развить? Главное — меткий, уничтожающий огонь. Вот в чем пробивная мощь танков…
— В бою не только ты стреляешь, но и в тебя целятся. Вот когда без подвижности затоскуешь…
— До противника надо еще добраться. Сблизиться с ним. Не забывайте о том, что враг не будет ожидать с самоваром.
Постепенно голоса затихли, уступая одному размеренному, басовитому — отцовскому:
— Если тщательно составить график движения по маршруту, можно выиграть время процентов на тридцать и даже пятьдесят. Как у Суворова: удвой шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно, бей, гони, не давай опомниться!
Отец часто говорил о великом русском полководце, о его «Науке побеждать». Не раз сын слышал от красноармейцев, командиров о том, что заслужили высшую похвалу комбрига — оценку «действовал по-суворовски!».
Мысли мальчика смешались, усталость смежала веки. Воображение рисовало отца в облике знаменитого генералиссимуса, который с ободряющей улыбкой наставлял: «Удвой, Юра, шаг богатырский…».
Тяжелая танковая бригада имени С. М. Кирова, которую сформировал и теперь ею командовал Лизюков, являлась настоящим сгустком качественных изменений, происходивших в тридцатые годы в Красной Армии под могучим влиянием индустриального преобразования страны, В войска поступала новая техника, требовавшая иной организационной структуры, нетрадиционного подхода к обучению и воспитанию личного состава, коренных перемен в тактике, критического осмысления опыта гражданской войны, последних лет на полях сражений в Китае, Абиссинии, Испании — везде, где уже разжигали пламя войны японские, итальянские, германские империалисты. Последние лихорадочно торопились наверстать упущенное, потаенно готовились взять реванш за поражение в первой мировой войне.
В провинциальном Куммерсдорфе, на обширном, удаленном от посторонних глаз полигоне, полковник Гудериан, в ту пору являвшийся начальником штаба управления бронетанковых войск фашистской Германии, демонстрировал Гитлеру возможности подвижных войск. Мотоциклисты, танкисты, артиллеристы старались в поте лица: перестраивались, вели огонь с ходу и коротких остановок. Насмотревшись на внушительное представление, Гитлер воскликнул:
— Вот это то, что мне нужно!
В воспаленном мозгу фюрера вставали стальные клинья, пронзающие сопредельные с рейхом государства…
Для Александра Ильича, как и для всех советских людей, это не было откровением. Он знал цену фашистскому миролюбию. Настроение комбрига передавалось подчиненным без долгих речей и назидательных внушений. Они дышали одним воздухом, в котором запах пороха постоянно усиливался.
