Александр Родимцев - Добровольцы-интернационалисты
— Вот он, наш красавец Мадрид.
Когда мы подъехали к зданию кинотеатра «Монументаль», шум и гам вокруг стоял невероятный. Сотни людей толкались возле подъезда, все что-то кричали, пытались приступом взять дверь.
— Как же мы пройдем? — изумился я.
Листер махнул рукой: мол, не беда, пошли.
Мы двинулись. И толпа, узнав Листера, приветливо расступилась, образовав живой коридор. Пройдя вестибюль, мы очутились в просторном зале театра. На трибуне кто-то выступал.
И тут по залу приглушенной волной пробежал шепот: «Листер! Энрике Листер!..» Эта волна все нарастала, пока шум не перерос в мощный рокот. Захлопали сиденья откидных кресел. Большинство присутствующих встали. Бурные аплодисменты. Овация. Зал скандировал: «Ви-ва, Листер! Ви-ва, Листер!»
Энрике, с поднятыми руками, сцепив пальцы, выражал свою признательность неистовавшим в восторге соотечественникам. Крики не смолкали до тех пор, пока Листер не подошел к столу президиума, куда его пригласили, и сел.
Выступало много делегатов: анархисты, левые республиканцы, коммунисты, члены социалистической партии. Каждая речь бурно комментировалась залом, и председатель каждый раз подолгу призывал аудиторию к порядку.
Предоставили слово и Листеру. Когда он начал, сразу — и по затихшим балконам, и по тому, как часовые, стоявшие у входа, вошли в дверные проемы, — почувствовалось, что он повел речь о самом наболевшем…
После собрания Листер предложил подвезти меня до госпиталя. Но только мы выехали на боковую улицу, нас на большой скорости обогнали два автомобиля. Они резко остановились, и наш шофер Хосе Мартинес с трудом избежал столкновения. Они настойчиво продолжали мешать нашему движению — то снова набирали скорость, то резко тормозили, пытаясь опрокинуть нашу машину.
— Старые знакомые! — Листер чертыхнулся. — Провокаторы-анархисты, у нас с ними давние счеты. Ну, подождите.
Он достал пистолет и несколько раз выстрелил в воздух. Испугавшись, «лихачи» немедленно скрылись.
Возле госпиталя я поблагодарил Листера и направился к проходной. Он уехал. А мое внимание привлекла идущая невдалеке девушка. Когда она подошла поближе, я узнал ее. Это была Франческа.
— Ой, как хорошо, что ты здесь, Павлито. Вот Мигель обрадуется, когда нас обоих увидит.
Мы вошли, надели белые халаты. Франческа остановила первую встречную сестру, пошепталась с ней, потянула меня на второй этаж.
Мигель спал. Мы принесли два стула и тихо сели возле. Мигель зашевелился, захлопал ресницами, широко открыл глаза:
— Я, наверное, или брежу, или вижу сон.
— Да нет же, это я, твоя Франческа, — нагнулась к нему она. — А рядом со мной Павлито. Ты узнаешь нас, мой милый?
— А это что за царапина? — спросил ее Мигель.
Я тоже заметил на правой щеке Франчески красную царапину.
— Да так, пустяки, ветка хлестнула, — ответила она.
— Ты что же, в город не по дороге, а лесом ходишь? — хмыкнул парень.
Франческе ничего не оставалось, как рассказать о своем нелегком пути из части в Мадрид.
Вначале ей повезло. Первые восемь километров проехала на попутном грузовике, что вез ящики со снарядами. Потом, к вечеру, в маленькой деревушке она решила раздобыть лошадь или, быть может, пристроиться на попутную крестьянскую подводу. Постучала в окно крайнего дома. Седой сгорбленный старик пригласил войти. Долго рассматривал гостью, потом, невесело вздохнув, положил на стол кусок сыра, хлеба и пару апельсинов. Предложил остаться, дождаться утра. Но Франческа спешила и уговорила дать ей ослика. Все шло хорошо. Но когда до Мадрида оставалось почти рукой подать, неожиданный удар натянутой поперек дороги проволоки сбросил ее с ослика в кювет.
Подымаясь, она увидела перед собой ствол винтовки. Франкистские солдаты задержали ее. Франческа прикинулась наивной горожанкой, навещавшей дедушку, и они уже собирались ее отпустить. Но подошедший к ним офицер оказался тем самым негодяем, который пытался завербовать ее в Альбасете. Он узнал Франческу. Отпираться было бесполезно. И он решил собственноручно расстрелять ее — повел к ближайшему кустарнику.
Будто смирясь, Франческа незаметно извлекла из кармана вальтер. И в тот момент, когда они подошли к кустарнику и фашист навел ей в лицо луч электрического фонаря, она резко подняла руку и трижды выстрелила. Фонарь погас, фашист с хрипом повалился на землю. Франческа бросилась бежать. Темнота помогла ей.
К утру она вышла на большак. Бойцы-республиканцы, ехавшие на грузовике в Мадрид, увидели ее и взяли с собой.
Рассказ Франчески взволновал нас с Мигелем. Даже если б этот случай оказался ее наивной выдумкой, он обретал глубокий смысл.
— Теперь-то ты поняла, как надо расправляться с врагами? — спросил я ее. — Или ты его, или он тебя.
— Поняла. Одними пощечинами войну не выиграешь.
— То-то и оно, — влюбленно глядя на нее, подхватил Мигель.
Я понимал, что Мигель и Франческа давно не виделись, и оставил их вдвоем.
В часть я вернулся, когда она готовилась к напряженным оборонительным боям. Командир бригады Энрике Листер, как всегда энергичный, шумно приветствовал меня, познакомил с последним приказом командования.
— Да, едва не забыл, — рассказал он. — Какая-то чертовщина получается у наших пулеметчиков. Жалуются, что словно кто-то заколдовал их «максимы» — бьют неприцельно.
— Не может быть! — возмутился я. — Пулеметы — что надо. Может, не умеют стрелять?
— Ну-ну, не кипятись, — стал успокаивать меня командир бригады. — Никто не думает снимать с вооружения твои любимые «максимы». Очевидно, какое-то недоразумение.
— Хорошо, проверю, — ответил я.
И тут же, выйдя от Листера, решил выяснить: что происходит с нашими пулеметами, почему они бьют неприцельно?
Придя в роту, попросил показать «больные» «максимы». Командир роты Гомес выкатил пулемет, ткнул пальцем: «Например, вот этот». Я внимательно, со всех сторон осмотрел его. «Максим» был в полном порядке.
— Кто врет, что он стреляет неприцельно? — негодовал я. — Из него стрелял ваш самый лучший пулеметчик Мигель.
— Зачем обижаешь, Павлито? — насупился Гомес. — Я всегда только правду говорю. Какой смысл мне врать?
— Давай мишень — докажу, что ты не прав.
Солдаты установили мишень, и мы с Гомесом легли за пулемет. Прицелившись, я дал короткую очередь: перед мишенью вздыбились бурунчики пыли. Прицелился тщательнее и дал длинную очередь. Почувствовал, что пули прошили мишень. «Ну, подождите, сейчас я вам докажу, что такое «максим»!» Гомес перезарядил ленту, я нажал гашетку и слегка повел стволом по фронту. Верхняя часть мишени, срезанная, словно бритвой, рухнула на землю.
— Вот так надо стрелять!.. — Отряхивая пыль с брюк, я похлопал по плечу своего испанского друга. Но ротный стоял насупившись, не поднимая глаз:
— А марокканцев пулеметы не берут. Что хочешь со мной делай, а не берут. Каждый день из окопов противника выходят солдаты-марокканцы на глазах у нашей роты. Мы стреляем, а им хоть бы что. Мятежники засекают наших пулеметчиков и открывают по ним огонь из минометов и орудия. Уже два расчета вывели из строя…
— Ясно, понял, — остановил я Гомеса. — Готовь пулемет.
Мы хорошо замаскировались и стали внимательно следить за окопами противника. Ровно в полдень показалась голова солдата в каске. Я прильнул к прицелу, но солдат исчез. Потом появился несколько правее и медленно пошел по окопу.
— А вон и второй, — подсказал Гомес.
В том же окопе, метрах в семистах от нас, поднялся второй. Осмелев, высунулся по пояс. «Ну, подожди, гад, сейчас проучим за такую наглость», — заволновался я, установил прицел семь, подвел по кольцу, навел по ходу движения вражеских солдат. Как только они подошли к прицельной точке, я выпустил короткую очередь. Я нисколько не сомневался, что пули лягут точно по идущим фигурам. Но они как ни в чем не бывало продолжали шагать своей дорогой.
— Промазал, шайтан их возьми, — с досадой выругался я.
— Что такое шайтан? — шепотом спросил Гомес.
— Черт, значит. На Урале так говорят.
Еще точнее навел пулемет, прицелился и выпустил длинную очередь. Один солдат мятежников, взмахнув руками, упал в окоп.
— Буэно! — похлопал меня по плечу Гомес. — Машина работает. Давай другого накрой.
Но минут двадцать никто не появлялся. На всякий случай мы незаметно перебрались на запасную позицию, замаскировались, стали ждать. Вскоре осторожный марокканец слегка приподнял голову над окопом. На каске привязана трава. «Ну, ничего, трава тебе не поможет», — и я дал очередь. Солдат был невредим. Я разозлился и выпустил по нему всю пулеметную ленту. И опять — мимо. Что за чертовщина…
Было неудобно перед друзьями — не смог снять вражеского наблюдателя. А тот осторожно показывался над бруствером, часто менял позиции. Наконец, «нагулявшись» окончательно, он сполз в окоп. И перед нами стали рваться снаряды мятежников. Они успели засечь нашу позицию и повели по ней огонь из двух батарей. Артналет длился минут пять. Наконец, очевидно, противник решил, что наш пулемет и мы сами уничтожены. Только благодаря хорошему укрытию нам удалось сохранить «максим» и самим остаться невредимыми.
