Владимир Попов - Сталь и шлак
— Плакала, Сергей Петрович, — просто сказала она, подтверждая его догадку. — Там тяжелее, чем здесь. Там жены, дети — и все плачут. В цехе переносишь все легче. Здесь как на войне, а там…
— Вы все же перестаньте ходить в цех во время бомбежек.
— Благодарю за совет. Я хожу в цех не как ваш секретарь, а как секретарь комсомольской организации. Что же, по-вашему, ребята будут головой рисковать, а я — дома отсиживаться? Хорош был бы секретарь, да еще кандидат партии!
— Вы давно кандидат партии?
— Месяц назад получила кандидатскую карточку.
— А вы почему, Сергей Петрович, до сих пор беспартийный? — неожиданно спросил Матвиенко.
Крайнев нахмурился. Теплова поняла, что затронули его больное место. Сергей Петрович молчал, дымя папиросой, а Матвиенко терпеливо ждал ответа.
«В самом деле, почему он не в партии?» — думал Матвиенко.
Простой в обращении, решительный и прямой, начальник цеха сразу завоевал симпатию и доверие коллектива. Матвиенко помнил, с каким облегчением вздохнули рабочие, когда Крайнев сменил Вальского. С приходом нового начальника прекратились ругань и споры на рабочей площадке, резко уменьшились взыскания. На третий день после приемки цеха он пригласил к себе председателя цехового комитета и секретаря комитета комсомола и высказал им свое удивление по поводу недостаточного размаха социалистического соревнования в цехе. Они быстро договорились о совместной работе. Когда стало известно, что Крайнев — беспартийный, все были очень удивлены.
«Исключили за что-нибудь», — подумал тогда Матвиенко.
— Видите ли, Михаил Трофимович, — после долгого молчания произнес Крайнев, — для того чтобы быть в партии, надо иметь не только большевистские убеждения, но и большевистский характер.
— А каким вы представляете себе этот характер? — спросил Матвиенко.
— Большевистский характер — это твердость и чистота алмаза, — ответил Крайнев. — И мне кажется, коммунисты в массе — все равно что частицы углерода в железе, частицы, которые превращают железо в сталь.
— Так чего же не хватает у вас, Сергей Петрович? — прямо спросил Матвиенко. — Чистоты или твердости?
Вопрос был поставлен так, что на него нужно было или не отвечать, или ответить с такой же прямотой. Крайнев решил ответить.
— Твердости у меня нет, Михаил Трофимович, выдержки маловато.
— У вас нет выдержки? — удивленно спросил Матвиенко. Он сразу вспомнил, как уверенно и четко работает Крайнев и как спокойно он ведет себя во время бомбежек.
— Нет, — со вздохом подтвердил Крайнев, — вспомните мое поведение на рапорте с Шатиловым, в кабинете у директора. Сдерживаюсь, сдерживаюсь, а потом непременно сорвусь. «Шибко взрывчатый», — как говорили про меня ребята в школе. Вот эту «взрывчатость» не вышибли из меня ни армия, ни втуз, ни комсомол. Тянусь я к партии, расту, но мое представление о том, каким должен быть человек, носящий высокое звание коммуниста, растет быстрее, чем я сам, опережает меня. И я чувствую себя недостойным этого высокого звания.
Крайнев задымил папиросой.
— Вы по многим вопросам советуетесь с людьми, — сказал Матвиенко, — а об этом с кем-нибудь говорили?
— Как-то не пришлось, — сознался Крайнев.
— И зря. Со стороны бывает виднее.
«В самом деле, — подумал Крайнев, — как это могло получиться? Обо всем с людьми говорил, а об этом важнейшем деле — ни с кем ни слова…»
5
Фронт приближался к Донбассу. Люди почти не покидали завода. Гудок превратился в простой сигнал, напоминающий о времени. Рабочие приходили задолго до начала смены, толпились у репродукторов, затаив дыхание слушали сводки с фронта. Подолгу задерживались на заводе, отработав свои часы. Сталевары покидали цех только после выпуска плавки, которую они вели, канавщики, разливщики, ковшевые — после разливки, к которой они готовились. Уходили, но ненадолго. Дома было тоскливо.
Снова тянуло в цех, хотя работа становилась с каждым днем все тяжелее. Рабочих было мало: одних призвали в армию, другие вышли из строя во время бомбежек. Грань между фронтом и тылом постепенно стиралась, и, уходя на завод, никто не мог с уверенностью сказать, что вернется домой.
Особенно трудно приходилось работавшим в комсомольских бригадах: призывники ушли на фронт, а оставшиеся отказывались от пополнения.
Однажды, проходя мимо третьей печи, Крайнев увидел, что сталевар Никитенко заправлял печь с одним лишь подручным Сашкой. Остальные закрывали выпускное отверстие и не могли помочь им. Заправочная машина стояла на ремонте. Сергей Петрович сейчас же дал распоряжение мастеру послать в помощь Никитенко и Сашке заправщика от соседней печи, где тоже не хватало рабочих, но люди были постарше и посильнее.
Заправщик пришел, сбросил пиджак прямо на площадку, набрал на лопату доломита и направился к печи.
Сашка загородил ему дорогу.
— Ваш билет?
Заправщик удивленно остановился.
— Какой билет? Что ты мелешь?
— Билет на право работы у этой печи.
— Да какой тебе билет? Меня мастер к вам послал в помощь.
— Этого мало, что мастер. Ты пойди сначала бороду сбрей, в комсомол запишись, а потом уже приходи. Тоже мне кадра!
Заправщик оттолкнул Сашку в сторону, но бросить доломит в печь так и не смог. Ему загородил путь Никитенко.
— Сколько вас человек в бригаде? — спросил он.
— Четверо.
— Ну и нас четверо, — сказал Никитенко, — так что, дядя, валяй-ка в свою бригаду.
Видя замешательство рабочего, который боялся ослушаться приславшего его мастера, Никитенко поднял с плиты пиджак и понес к соседней печи.
Заправщик, ругаясь, побежал за ним следом.
Крайнев, увидев эту сцену издали, хотел было вмешаться, но в это время к печи подвезли заправочную машину. Сашка взялся за рычаги управления, и заправочный материал непрерывной струей полетел в окно.
С некоторых пор Матвиенко удивляли два человека: Пивоваров и Вальский.
Пивоваров, заведующий электрохозяйством цеха, обычно был груб с рабочими, а теперь стал таким тихим и ласковым, словно он никогда и не обладал громовым басом. Изменился и Вальский, который за все время своей работы в цехе никому не сказал доброго слова, а теперь беседовал часами, ахал, охал, сочувствовал.
Лютов, переведенный в сталевары, вел себя безупречно, пока в одно октябрьское утро о нем снова не пришлось вспомнить.
Приняв от Лютова печь, сталевар дневной смены заметил, что посредине ванны сильно бурлит металл. Это было признаком разрушения подины.
Чтобы предотвратить аварию и успеть освободить печь от металла, сталевар распорядился поставить ковш под выпускной желоб, но, раньше чем это успели сделать, струя стали хлынула сквозь подину и начала заливать пространство под печью.
Есть в природе две страшные стихии: огонь и вода. Но что может быть страшнее вырвавшейся на свободу расплавленной стали, которая совмещает в себе могущество этих стихий?
Огненный поток смывал и сжигал все на своем пути. Плавились чугунные плиты, коробились опорные колонны рабочей площадки, как змеи, извивались рельсы. Поток металла попал в канаву с водой: раздался оглушительный взрыв. Посыпалась пыль со стропил здания, подкрановых балок и ферм. Остановились краны. В цехе стало темно и тихо. Люди стояли неподвижно у печей, боясь пошевелиться в кромешной тьме. Начальник смены, обычно спокойный, неторопливый Бондарев, которого взрыв застал на шихтовом дворе, метался от одного входа в цех к другому, но струя горячего насыщенного пылью и паром воздуха не давала ему войти. По его посеревшему, обмякшему лицу катились крупные капли пота.
Прибежавший из заводоуправления Крайнев оттащил его в сторону. К месту происшествия сбегались люди. Крайнев тщетно гнал их прочь.
— Могут быть еще взрывы! — кричал он, но рабочие не расходились.
Прибежали Матвиенко, Гаевой, Дубенко. Самодовольно покручивая короткие усики, явился Вальский, как бы всем своим видом говоря: «А все-таки при мне таких аварий не было». Сергей Петрович и без осмотра печи понимал, что она выведена из строя, по крайней мере, дней на пять, на неделю, но у него не поворачивался язык сказать об этом. Он подозвал к себе начальника смены.
— Вызовите сейчас же в цех сменного мастера и сталевара Лютова: они осматривали печь перед завалкой, — приказал он.
Осмотр печи подтвердил самые худшие предположения. Сто пятьдесят тонн стали покоились под печью безобразным коржом, вобрав в себя все, что встретилось на пути. Большая часть металла очутилась в главном дымоходе и почти закрыла выход в трубу.
Крайнев вылез из-под площадки, весь мокрый от пота. Он никак не мог зажечь папиросу — спички в его кармане отсырели.
На общезаводской рапорт Сергей Петрович не пошел, ожидая прихода Лютова. Рассыльная каждый раз получала ответ, что Лютов еще не приходил домой. Подручный сталевара рассказал, что после пуска плавки на подине была обнаружена яма у отверстия. Лютов не сказал об этом мастеру, сразу после выпуска ушедшему к другой печи, где плавка тоже была готова, а приказал начинать завалку.
