Юрий Авдеенко - Этот маленький город
— Не догадываюсь, за что ты тут портки протираешь, — сказал тощий Слива сутулому немолодому бойцу интеллигентной внешности. — Да и мы с Чугунковым здесь по чистому недоразумению.
Огромный Чугунков шевельнул ногой и пророкотал густым басом:
— Справедливо отмечено.
Слива продолжал:
— У нас все как в сказке: чем дальше, тем страшнее… Ты загляни в наши биографии: я, Антон Слива, — с завода «Красный металлист». Да знаешь, какой я токарь! Мне цены нет! Бронь на заводе положили. Только я на фронт пожелал. Гансов бить.
— Вот и бьешь, — съязвил Жора, бывший шофер.
Слива вздохнул сожалеючи, вынул кисет. Тоскливым взглядом обвел солдат.
— И что я все о себе? Вы на Чугункова посмотрите. Образованный человек, восемь месяцев в техникуме учился… А что случилось? Идем лесом. Корова мычит. Живых поблизости ни души. Думаем: жалко, пропадет скотина. А еще фрицам достанется. Ну, то-се… Изжарили. И поесть толком не поели, как хозяйка объявилась.
Образованный Чугунков вспомнил:
— Тысяча и одна ночь…
Слива одобрительно кивнул:
— Ну… И пять лет! С заменой на штрафную роту. — Послюнявил бумажку, самокрутка готова. Закурил. И стал прилаживать полозья, выструганные из молодого граба.
— Не пойму, — сказал Чугунков, — на кой… нас заставляют мастерить эти санки.
Слива предположил:
— Может, раненых вытаскивать?
Бывший шофер Жора не без логики заметил:
— Штрафная рота — это тебе не санитарный батальон.
— Тут дело серьезное, — сказал боец с интеллигентной внешностью. — Я сам видел: в роту ящик фонариков принесли. Старшина получал.
— Смотри! — кивнул на него Слива. — Доступ к старшине имеет! Уж точно, в писаря метит.
— Ерундишь, — сказал Жора. — Он лейтенантом был. Командиром батареи. Только вот в Кубани два орудия без нужды утопил.
— Ясно… Тогда все ясно, — согласился Слива.
— Ничего вам, товарищи, не ясно. — Интеллигентный штрафник положил топор и поднялся во весь рост. Ему было под пятьдесят, и выглядел он очень несчастным. — До войны я был архивариусом при народном суде.
Чугунков присвистнул:
— Судья! Ну и дела, чтоб тебе!..
— Я вас прошу, не ругайтесь, молодой человек. Мат — продукт варварства и дикости. — Архивариус взял свои санки, еще незаконченные, и переместился дальше.
Укрытая рощей каштанов, среди которых, однако, попадались деревья хмелеграба и лавровишни, перевитые лианами, рота занималась делом, казавшимся штрафникам странным. Однако приказ был ясен и лаконичен: на каждого человека срочно изготовить одни санки.
— В этих местах и снег выпадает только в январе. Да и то на неделю-две…
— Сдается мне, что салазки раньше потребуются.
— Тоже правда. Спешку зря пороть не стали бы.
День укорачивался. Солнце еще смотрело между гор. И в лесу было сыро и душно. Крупные комары с тонкими крыльями беззвучно кружились в воздухе. Поблескивала паутина. Ее было много — и на кустах, и между деревьями…
— Вот бы у паука терпения подзанять, — пожелал бывший шофер Жора.
— Нашел кому завидовать, — возразил Слива и плюнул.
— Я не завидую. Я бы в долг.
— Долги отдавать — не пировать. Расскажи лучше: за что попал?
— Я не попал. Я влип. Трижды предупреждали меня, чтобы гражданских не возил. А как откажешь? Девчонку одну из Георгиевского в Туапсе подбросил. А меня хватились и приляпали самовольную отлучку… — Жора вздохнул. Нет, он так не раскисал, как архивариус, утопивший пушки. Жора решил в первом же серьезном деле или геройски погибнуть, или смыть пятно.
Когда он думал о серьезном деле, то считал так: сама борьба с нашествием — дело серьезное, но как, допустим, в машине наряду с первой скоростью есть и третья, так и на фронте: одно серьезное дело другому неровня. И если ты сидишь в обороне, то шанс остаться в живых или умереть колеблется — пятьдесят на пятьдесят. Но случаются и такие дела, когда цифровое соотношение бывает до жути страшным: девяносто девять против одного, одного-единственного шанса выжить. И если штрафная рота попала в такое дело и с честью выполнила его, тогда всем — и живым и мертвым — прощаются провинности, ибо произошло самое чистое искупление — искупление смертью.
3Интервалы между шеренгами были больше обычного. Каждый нес санки, и полозья торчали над касками, словно рога.
Широкая спина Чугункова раскачивалась перед Жорой, как телега на ухабах. И скатка очень походила на хомут. Это сравнение лезло в голову, и шофер злился — такая же скатка, может, только меньше потертая, ехала и на нем. Но правды ради не следовало забывать, что именно на скатке лежали санки и полозья не резали плечи.
Чугунков шел твердо и размашисто. Малорослый, щуплый Слива едва поспевал за ним, мельтеша короткими, как обрубки, ногами. Отставать было нельзя. Дорога в гору карабкалась узкая. Глина, песчаник. И рота двигалась по двое, растянувшись, точно оброненная пряжа.
Молчали. Даже Слива не трепал языком.
Лицо архивариуса было мокрым от пота. Он глядел вниз, где камни шевелились под ногами. Иногда скатывались с дороги и шуршали в цепком кустарнике, как змеи.
Гора разворачивалась, отступала назад. Но впереди вырастала новая. А за ней в расплывчатой дымке темнели другие вершины, лобастые и суровые.
Жора обожал дороги. Ему редко приходилось одолевать их пешком, но, сидя за баранкой руля, он смотрел в ветровое стекло, словно на экран, не задумываясь над тем, что видит, и не запоминая разных отдельных красот. Он воспринимал все сразу, как подарок. И получал большое удовольствие.
Житейские случаи, связанные с дорогой, Жора помнил. Охотно рассказывал:
— Еду однажды. Вижу, на шоссе, чистом, как стол, ящик лежит. Чуть треснутый. Подошел, посмотрел: полный ящик сливочного масла. У какого-то раззявы из кузова выскочил… На пропой души прилично было бы. Только я масло в милицию отвез. Думал, в газете пропечатают. Никак нет. На три рубля братишки оштрафовали: стоп-сигнал на моей машине оказался не в порядке.
Или:
— Посадил я в кабину женщину. Проголосовала на дороге. Средних лет. Вроде как не деревенская, в полосатое платье одетая… Однако все твердит, что она — корова Ласточка. Я поначалу понял, что она корову Ласточку разыскивает. Да и говорю: дескать, ты бы лучше пешочком, корова не автомобиль, чего ей на дороге делать?.. А она как посмотрит на меня, как замычит. С перепугу я чуть баранку не выпустил… Оказалось, чокнутая, из сумасшедшего дома сбежала. К следователю меня вызывали, как и что спрашивали.
Когда свернули за гору, спрятались от солнца, идти стало легче.
Слива вполголоса запел:
Саша, ты помнишь наши встречиВ приморском парке на берегу?..
А кто не помнит? Девчонка — это тебе не геометрия. По геометрии у Жоры всегда было «плохо». Из-за нее он, можно сказать, школу бросил. С восьмого класса шоферить пошел. Осенью любовь случилась. Кажется, с первого взгляда, а может, и не с первого… Получил он аванс, в клуб пришел выпивши, конечно. Танцевать Жора не умел, а веселье с ребятами какое? Папиросы да треп. Дождался конца танцев. Девчонки выходят. Смешком брякнул:
— Девочки, возьмите нас в провожатые. Без нас заблудитесь.
Одна не растерялась:
— Спасибо за заботу, только дорога к нам грязная.
— Ничего. Мы на резиновом ходу.
— Раз так, нам не жалко.
Лицом миленькая, но обыкновенная. А со спины как увидел! Да что и говорить… Тоненькая, словно тростинка, а бедра, как буква «ф». Нет, Жора — человек не тонкой конструкции. Другой бы полюбил за душу, за глаза, за улыбку, черт возьми, а вот Жора такой, простой.
— Сразу видать, сын сапожника. — И смеется.
Жаль, буква «ф» подвела. Заметил инженер с бумаго-целлюлозного комбината. И хотя неизвестно, чьим сыном он был, но тоже пришел в восторг. Однако не стал поджидать девчонку возле клуба, а прямо сказал ей: «Будь моей женой».
В овраге, что зиял по правой стороне дороги, темнел немецкий самолет, и крылья лежали, словно две большие лапы. Видимо, «мессер» не первый день покоился в кустах, потому что листья, опадающие с ближних деревьев, успели основательно притрусить его, и он казался выкроенным из старушечьего ситца.
Рота опять пошла лесом. Дорога здесь была немного шире. И взводы перестроились в колонну по три.
Встретились связисты. Они торопливо тянули кабель между деревьями.
Чугунков сказал:
— Чую кухню.
Вскоре прибыли на тыловые позиции полка. Ржали лошади. Над котлами полевых кухонь бодро поднимался пар.
Подали команду:
— Приготовиться на ужин!
Сумеречное небо, скрытое деревьями, подсматривало мутными, словно заплаканными, глазами. И стволы тиса торчали, будто руки, воздетые кверху. Теней не было.
