Хочхоль Ли - Южане и северяне
Каль Сынхван как-то рассказал мне:
— Сначала в отряде было около ста человек, но постепенно количество добровольцев уменьшалось — удирали, кто как мог. Да и никакого контроля, по существу, не было. Для порядка утром и вечером делали перекличку. Сдающая и принимающая стороны не знали ни фамилий людей, ни их точного количества. Одним словом, не было никакого учета. Тогда я решил как-то остановить уменьшение численности нашего отряда. Как член партии я был обязан это сделать. Вообще кто-то должен сделать первый шаг для наведения элементарного порядка.
Формальным поводом для нашего разговора послужило его стремление рассказать, почему он не носит с собой партбилет. Однако, по существу, Каль Сынхван ничего конкретного не объяснил, все говорил о последних событиях в жизни добровольцев. При этом он не раз намекал на сугубо доверительный характер разговора. Однако я критически отнесся к его сообщениям, считая, что это его личное мнение, которое не может быть официально подтверждено. Вот почему, откровенно говоря, я с самого начала пропустил его слова мимо ушей. Полагаю, что точно так же поступали и те, кто сдавал и принимал этих несчастных добровольцев. Даже если кто-то и попытался навести порядок среди этих неорганизованных людей в той обстановке хаоса и неразберихи, это все равно ни к чему бы не привело. Вообще говоря, никого это и не интересовало, кроме Каль Сынхвана. На общем фоне он выделялся своим пылким характером.
Каждое воинское подразделение, принимая добровольцев, не получало никаких сопроводительных документов, поэтому его руководство абсолютно не знало, кто какую должность занимает в отряде. Вообще-то принимающая сторона особенно и не задавалась этим вопросом. И люди, передаваемые по такой упрощенной схеме, в том числе и Каль Сынхван, тоже постепенно привыкали к своему положению и старались сдерживать свое волнение при встрече с новым начальством.
Каль Сынхвану, возглавившему эту группу добровольцев с самого Сеула, по-видимому, тоже было неловко рассказывать о себе и о своей работе каждый раз при встрече с начальством новой воинской части. И это не случайно. Подчиненные ему добровольцы относились к нему вполне лояльно. Но в то же время каждый стремился решать свои проблемы самостоятельно, исходя из конкретной обстановки. Так что о внутренней сплоченности команды не могло быть и речи. К своей работе люди относились совершенно безразлично, вели себя как посторонние наблюдатели.
Каль Сынхван вынужден был приспосабливаться к этой сложной обстановке. Особенно трудно ему было найти точку соприкосновения с новыми начальниками очередных воинских подразделений, в которые добровольцев забрасывала судьба. Он хотел любыми способами выделиться из толпы новоприбывших, чтобы его как можно быстрее заметили. В данном случае он был похож на незадачливых школьных вожаков, которые стремятся во что бы то ни стало показать себя перед новым классным руководителем, когда переходят из одного класса в другой. Они уже с первого урока выпендриваются, чтобы выделиться на фоне других учеников. Так они стремятся сохранить свой статус в следующем классе. Это уже можно назвать проявлением властолюбия.
Так и Каль Сынхван при каждом удобном случае пытался показать свою руководящую роль в отряде добровольцев начиная с самого Сеула, где он собрал этих людей. Конечно, его заслуги в отношении организации людей имеются, никто не отрицает. Вместе с тем он хотел не просто привлечь внимание, ему было необходимо, чтобы его оценили.
В первый же вечер на политзанятиях я кратко познакомил добровольцев с несколькими советскими военными песнями. До службы в армии я был членом городского молодежного клуба любителей поэзии. Поэтому без особых трудностей находил общий язык с молодыми людьми и, можно сказать, чувствовал себя уверенно среди них. Полагаю, что и слушатели вполне были довольны мной. Особенно радовались студенты, увлекающиеся стихами и песнями. Вот одна из этих песен:
…Льется над Доном военная песня,Любимая провожает молодого казака.Над полями и лугами зарождался рассвет,Засверкала вода на реке,Девушка на прощание дарила ему кисет…
...Проводы завтра, утром ранним.С песней веселой ночь проведем,Любимая улица, мне завтра в море.Утро настанет, исчезнет туман,С борта увижу платочек знакомый…
…В темную ночь на границе ПриморьяЗорко глядит часовой молодой,Страха не зная, стоит на посту.В далекий путь меня провожая,Любимая мне у ворот помахала рукой…
Вот такие отрывки песен я исполнял на русском языке, сопровождая определенными комментариями. Эти простые народные песни трогали слушателей, особенно молодых людей, гораздо больше, чем легкомысленные, бравурные японские военные песни.
Как известно, песня выражает естественные чувства человека. В те годы основная масса молодежи постоянно слушала только легкие популярные песенки. Они тогда назывались «модными». Но многим надоедало однообразие, им хотелось услышать более трогательные, близкие к сердцу песни.
Общаясь с этими молодыми людьми, я понял, как быстро веселая и мелодичная военная песня затрагивает душу слушателей. Как это помогает в агитационной работе. Не случайно первые занятия прошли очень успешно, а результат превзошел все наши ожидания. Офицер, поручивший нам воспитательную работу, был очень доволен. Больше всего он было поражен тем, что я знал так много советских песен. Вместе с тем, вспоминая тогдашнюю мою политико-воспитательную работу с этими добровольцами, я иногда думаю, что слишком увлекался советскими песнями и недооценивал народные песни своей страны. Тогда мне было невдомек, что некоторые из присутствующих были мною недовольны. К их числу относились Каль Сынхван и член Трудовой партии Ким Сокчо. Они были явно возмущены тем, что молодым людям так нравятся советские песни. Еще будучи школьником, я ходил в городской молодежный клуб, не только чтобы петь песни. Это помогало мне избежать участия в скучных политико-воспитательных мероприятиях, проводимых в школе. Разумеется, об этом никто не догадывался.
Итак, первый вечер отдыха удался. Он продолжался примерно два-три часа. Поскольку было уже поздно, я привел добровольцев в землянку, которая находилась в фруктовом саду. Сообщив распорядок следующего дня, я вышел на улицу. Незаметно следовавший за мной Каль Сынхван вдруг сказал:
— Извините, я хочу вам кое о чем сообщить.
Я думал, что он хочет поговорить со мной по поводу партбилета, о котором мы с ним разговаривали раньше. Высоко в небе облака закрывали луну, поэтому в саду было темно, хотя можно было разглядеть висящие на деревьях спелые плоды. Неподалеку журчал ручей, а во дворе одного из домов беззаботно лаяла собака. Была ранняя осень, и уже хорошо чувствовалась ночная прохлада, воздух был прозрачный. Вокруг царила таинственная тишина, в небе высоко над нами луна медленно катилась на юго-запад, то скрываясь, то показываясь среди плывущих облаков.
Несмотря на окружающую нас красоту, мне, как ни странно, было не совсем комфортно. К тому же первые слова Каль Сынхвана совсем испортили мне настроение. Когда он продолжил говорить, казалось, он делает это неохотно:
— Я хотел бы сообщить вам, что больше половины этих товарищей прибыли сюда не совсем по своей воле. Полагаю, что вы должны знать об этом.
— Что вы говорите?
Почувствовав себя так, словно на меня вылили ушат холодной воды, я машинально отвернулся от него. В растерянности я пытался зацепиться за что-то взглядом и не сразу понял, что смотрю куда-то вдаль, словно стараюсь что-то разглядеть в ночи. Затем я заметил, как сверкают стекла его очков, отражая свет далекой луны. Он продолжал неуверенно рассказывать об основных испытаниях, которые перенесли добровольцы, и о том, что в той конкретной обстановке сам он не мог поступить иначе. Надо сказать, факты он излагал довольно умело. Особенно доверительно он говорил о Ким Сокчо:
— Есть еще один деликатный вопрос, который носит сугубо информационный характер. Речь идет о классовой позиции товарища Ким Сокчо. Много дней мне приходилось находиться рядом с ним в разных ситуациях, но я так до конца и не понял, какова его идеологическая, классовая позиция.
