Лилия Дерябина - Белая лилия, или История девочки в немецком плену

Они разговаривали, а мне хотелось скорей вернуться в дом Анны. Кроме того, я боялась, что меня могут оставить в лагере, и я заторопила Анну: «Пойдем домой!» Мама удивилась: «Ты сказала домой? Тебе там действительно хорошо».

В этот момент зашла надзирательница и объявила, что пора уходить. Я взяла за руку фрау Анну и потащила ее к воротам.

Когда я оглянулась, мама плакала. Я помахала ей рукой. Таким же образом мы приходили еще несколько раз.

Прошло два месяца. Моей маме уже не доверили работу с документами и вернули ее на завод. Мои раны заживали, волосы отросли. Я даже повеселела.

Но при последнем посещении случилась неприятность. Когда мы вошли в кабинет надзирательницы, она почему-то вышла и через несколько минут появилась в сопровождении прихрамывающего высокого человека в военной форме с моноклем в глазу. В руках он держал стек и постукивал им по сапогам.

Я поняла, что ничего хорошего от него ждать нельзя. Военный кричал на фрау Анну, стуча по столу стеком. Она пыталась что-то сказать, но он ничего не слушал.

Потом военный схватил меня за руку, подтолкнул к надзирательнице и приказал ей отвести меня в барак.

Я заплакала, фрау Анна тоже. Военный опять что-то быстро и возмущенно стал говорить, я не понимала почти ничего. Надзирательница потащила меня к нашему бараку. Уложив на нары и накрыв одеялом, сказала, чтобы я тихо лежала, никуда не выходила, и ушла.

Поздно вечером пришла мама с работы. Она рассказала, что в лагере сменился начальник. Вместо прежнего пожилого, по-своему доброго человека, пришел бывший офицер, воевавший на восточном фронте. Из-за полученной на фронте контузии он был зол на всех русских.

Новый начальник завел строгие порядки, усилил охрану лагеря, заставил детей старше восьми лет работать на заводе, за каждую провинность подвергал пленных наказанию и сажал в карцер.

Через несколько дней в барак пришла надзирательница и сказала, что пришла фрау Анна: «Беги скорей, пока нет начальника». Фрау Анна передала мне два узелка.

Обняв меня, она со слезами рассказала, что начальник лагеря запретил ей воспитывать русских детей. «Если ты хочешь воспитывать детей, — сказал он мне, — то возьми немецкого ребенка. Сейчас много немецких сирот». Фрау Анна расплакалась: «Я очень привязалась к тебе и буду время от времени приходить к вам, помогать, чем смогу».

Надзирательница предупредила, что скоро вернется начальник. Поцеловав меня, фрау Анна быстро ушла. Она еще несколько раз приходила.

Но однажды в тот момент, когда она подошла к воротам лагеря и разговаривала с надзирательницей, из своего кабинета выскочил начальник лагеря.

Увидев меня рядом с воротами, ударил меня по лицу и, дернув за руку, подтолкнул к бараку. Я побежала, на ходу оглядываясь. Начальник лагеря продолжал кричать, а фрау Анна стояла, опустив голову.

Еще раз оглянувшись, я увидела, как она понуро уходит. Больше мы ее не видели. Надзирательница рассказала, что начальник лагеря обещал фрау Анне сдать ее вместе со мной в гестапо, если она еще раз появится около лагеря.

Позже, когда наш лагерь освободили, мы пытались ее найти. Я хорошо помнила дорогу к дому фрау Анны, но там мы нашли одни руины, которые остались после прямого попадания бомбы.

Глава двенадцатая. Последние месяцы плена

Даже после исчезновения фрау Анны, начальник лагеря не оставлял меня в покое. Так как мне уже исполнилось восемь лет, он отправил меня работать на завод: чистить паровозные топки от сажи. Работа была очень тяжелой и опасной для здоровья: лопатками дети должны были счищать со стен топки паровоза накопившуюся от сгоревшего угля сажу.

Никаких защитных средств не выдавали. Я уже через две недели стала кашлять и отхаркивать сажей. Увидев это, мама испугалась и решила пойти на хитрость. Утром, когда солдаты пришли в барак выгонять пленных на работу, она накрыла меня матрасом и сказала, чтобы я лежала тихо. Хитрость удалась.

Солдаты выгнали всех на улицу, а меня под матрасом не заметили. Так прошло несколько дней. Но на заводе заметил мастер-немец, что не хватает детей. Один солдат зашел в барак с собакой, которая обнюхивала все нары. Собака быстро нашла мальчика лет двенадцати, который прятался под нарами.

И приблизилась к нашим нарам. Я почувствовала ее дыхание и замерла. Матрас приподнялся, и я увидела прямо перед своим лицом раскрытую собачью пасть с огромными клыками. И пес и солдат молча, смотрели на меня. А я, маленькая, худенькая, испуганно смотрела на них.

Минуты две длилась немая сцена. Солдата кто-то окликнул, он опустил матрас, взял собаку за ошейник и ушел. Я выпрямилась под матрасом, и выдохнула: опять осталась жива. Видимо, у меня был такой жалкий вид, что и солдат и собака пожалели меня.

На другое утро в барак вошел тот же солдат с собакой. Он подошел снова к нашим нарам и поднял матрас. Я ему даже улыбнулась, солдат, к удивлению, ответил улыбкой, однако прижал палец к губам и положил кусочек хлеба. Собака зарычала, но солдат дернул ее за ошейник и ушел вместе с ней. Овчарка даже на прощанье лизнула меня в лицо.

А новый начальник лагеря продолжал свирепствовать. Каждый вечер на площадь сгоняли уставших, проработавших 12 часов пленных и устраивали наглядные экзекуции: одних провинившихся сажали в карцер с мокрыми каменными стенами, где был холод и клопы. Других избивали нагайками — такими резиновыми плетьми, на концы которых привязывались металлические гайки. При ударе кожа сразу же лопалась.

После такого наказания человек несколько дней не мог сесть, а шрамы оставались на десятки лет. Как, например, у меня.

Кроме того, узнав, что дети пользуются проделанным в проволочном ограждении лазом, начальник поменял время подачи электроэнергии и стал наблюдать, что будет.

Я норовила первой пробраться через проволоку. И в этот раз я быстро побежала, но заплакал мой брат Эдик, я вернулась к нему и стала успокаивать его. Вдруг раздался крик. Я обернулась и увидела, как два мальчика повисли на проволоке, их руки сразу же стали черными, обгоревшими.

Из-за угла вышел начальник лагеря и тряхнул проволоку. Трупы мальчиков свалились к его ногам, лица их тоже были черными. Я вместе с братом спряталась в бараке.

Я так хотела, чтобы этот ужасный человек так же, как мальчики, почернел от проволоки, за которую он продолжал держаться! Но нет! Я слышал его громкий голос, значит, он был жив и здоров…

Мы с братом легли на верхние нары, укрылись одним одеялом. Я лежала, а перед глазами рисовались разные картины смерти начальника лагеря. Поздно вечером пришла мама, ей уже кто-то рассказал о случившемся. Она сначала меня обняла, а потом стала ругать и кричать, чтобы я не смела больше никуда ходить, чтобы все время сидела в бараке.

Через несколько дней мы узнали, что наш лютый начальник погиб при бомбежке. Ура! Теперь я свободно могла ходить по территории лагеря. Но через проволоку ходить уже не решалась.

В середине декабря 1944 года появился новый начальник. Пожилой, толстый, в поношенной офицерской форме без погон, скорее похожий на бюргера, чем на кадрового офицера. В сопровождении нескольких офицеров СС он обошел всю территорию лагеря, осмотрел бараки, заглянул в столовую, особенно долго оставался в помещении бани.

Некоторое время ничего не происходило, все шло по давно заведенному порядку. Но вот 24 декабря, когда немцы отмечали католическое рождество, объявили выходным днем. В столовой всех пленных накормили пшенным супом, заправленным каким-то жиром, потом дали по кружке молочной сыворотки и куску хлеба.

Вошел начальник, поздравил всех с рождеством. Пленные настороженно смотрели на него, чувствовали, что все это неспроста. На выходе из столовой каждому вручали еще по куску хлеба, намазанному маргарином, и газету.

Люди были озадачены и разошлись по своим баракам молча. Там они развернули газету на русском. Давно мы не видели ничего на родном языке. На весь лагерь была только одна, чудом сохранившаяся книга — повесть «Салават Юлаев».

В газете было написано, что германская армия восстановила свои силы и пошла в наступление на всех фронтах, что Советский Союз распадается, и все бывшие советские республики будут принадлежать великой Германии. В газете даже была нарисована карикатура: карта Советского Союза, где «откалываются» республики, и Сталин с большим носом, весь скрюченный, длинными руками пытается удержать их…

Пленные рассматривали газету, но между собой ничего не говорили, боялись доносов. Накопленная за долгие годы тяжелого труда усталость сломила их. Вдруг громко загудела сирена, предупреждающая о налете авиации. Люди вскочили с нар и побежали к выходу из бараков, и в этот момент на территорию лагеря стали падать бомбы. От прямого попадания разрушились три барака. Несколько бомб упали на землю, но не взорвались.