Андрей Семенов - Секретная битва
Послать чистильщика? А что чистильщик сможет сделать? Под видом бакалейщика прокрасться в посольство и ликвидировать там Штейна? Утопия. Мечты идиота. Если он мотанул к союзникам и назвал свою должность, то его сейчас охраняют как главу государства. Нечего и думать, чтобы чужой человек смог к нему подобраться. Хотя добрался же Рамон Меркадер до Троцкого. Чуть ли не на глазах у полицейских пристукнул дедушку. А того ведь тоже охраняли.
Тройным кольцом!
Проворонили…
Только Троцкого кто охранял? Латиносы. Глупая, хвастливая, горячая, любвеобильная, никчемная раса. Бабуины. Англосаксы не прохлопают. Но ничего, ничего… Где-нибудь, товарищ Штейн, ты обязательно всплывешь. Отныне, товарищ мой дорогой Штейн, нам с тобой двоим тесно в этом мире. Слишком много ты знаешь, голубь мой сизокрылый. Плачет по тебе чистильщик. Только приступи к активным действиям, только высуни свой нос из норы…»
Размышления генерала прервал телефонный звонок. Черный аппарат с блестящим диском разливался пронзительным звонком.
— Головин, — генерал снял трубку.
— Филипп Ильич? — обрадовался кто-то.
— Головин слушает. — Филипп Ильич не разделял радости собеседника, чей голос показался ему неприятно знакомым.
— Рукомойников тебя отвлекает от работы. Встретиться бы.
Павел Сергеевич Рукомойников служил совсем в другом ведомстве — НКВД СССР, — и чем его мог заинтересовать армейский генерал, было не совсем понятно. Рукомойников никогда не сделал ни Филиппу Ильичу, ни его подчиненным ни одной подлости, ни разу не доставил беспокойства, но Головин не любил его.
Сам не сторонник политесов, фраков и белых лайковых перчаток, Головин считал рукомойниковские методы работы излишне дерзкими и слишком прямолинейными. У него были все основания для такого мнения. Старший майор госбезопасности Рукомойников служил начальником отдела в Первом главном управлении НКВД СССР. Это был не просто лучший диверсант Советского Союза, но и первейший головорез в Европе. Отто Скорцени и английские прославленные коммандос по сравнению с Пашей Рукомойниковым — просто агнцы. Известность свою они приобрели в результате ряда неудачных операций, когда их деятельность невозможно было скрыть. Паша, как его за глаза звали в центральном аппарате НКВД СССР, проколов не допускал и следов своей работы не оставлял. Про таких говорят: «Ему человека убить — как муху зарезать». Уж сколько кровушки врагов советской власти пролил Павел Сергеевич — то тайна между ним и Богом. Даже его начальство не знало хотя бы приблизительного количества приговоров, приведенных им в исполнение во время зарубежных командировок. Вдобавок Рукомойников был энтузиастом своего дела и работу свою старался выполнять ударно, по-стахановски. Если можно так сказать, из командировок он обязательно возвращался с выполненным заданием и перевыполненным планом, оставляя в Европе еще немного покойников сверх нормы. Просто из любви к искусству. Поэтому в послужной список Рукомойникова вошли не все задания, выполненные им.
Головин не без оснований полагал, что Рамон Меркадер каким-то образом связан с Рукомойниковым. И он был прав, потому что именно Рукомойников разыскал этого испанского коммуниста и больше года, шаг за шагом готовил его к вербовке и к выполнению своей великой миссии. За выполнение задания тот станет Героем Советского Союза. Но не сразу, а в 1960 году. После отбытия двадцатилетнего заключения за убийство.
Встречаться с Рукомойниковым: было неприятно, уклоняться от встречи — опасно и глупо. Неизвестно, где, в какой подворотне Павел Сергеевич подловит тебя, чтобы побеседовать, раз уж ему так припекло.
— Когда? Где? — уточнил Головин.
— Через час. На Цветном.
— Добро. Номер моей машины…
— Я знаю. До встречи.
Головин нажал на рычаг аппарата и набрал номер гаража.
В машине он размышлял, как ему лучше прихлопнуть Штейна, как наверняка разыскать его в Европе, потому что жить, зная, что носитель важной и опасной для тебя информации не просто где-то дышит, но живет бесконтрольно и непредсказуемо, было никак невозможно.
В условленное время со стороны Трубной площади показался Рукомойников в синих галифе, заправленных в начищенные яловые сапоги, в форменной фуражке с синим околышем и в новенькой гимнастерке с ромбиками старшего майора государственной безопасности в петлицах. Своей широкоплечей фигурой он скорее походил на циркового атлета, нежели на диверсанта. Лицо его можно было назвать красивым, даже породистым. Высокий лоб, густые брови вразлет, умные глаза, прямой нос, мягко очерченный подбородок делали Рукомойникова похожим на избалованного славой и поклонницами оперного баритона или киноартиста, но никак не на беспощадного и хладнокровного исполнителя приговоров. Главным украшением, главным козырем Павла Сергеевича была широкая, открытая улыбка, располагавшая к нему людей и вводящая их в заблуждение относительно характера и наклонностей старшего майора госбезопасности.
«Не зря он все-таки бабам нравится, — подумал Головин, идя навстречу Рукомойникову. — Прямо млеют от него».
Они поздоровались и не торопясь двинулись по бульвару. Головин не знал, чем он мог заинтересовать госбезопасность, а Рукомойников хотел подойти к делу мягко и деликатно, но заготовленные заранее слова сейчас не годились. Улыбчивый Рукомойников готовил их для улыбчивого же Головина. А сейчас у генерала был такой вид, будто он только что вернулся с похорон близкого родственника. Шутки и прибаутки сейчас были неуместны.
Наконец, после того как они неспешно прошлись метров двести по бульвару, храня молчание, Головин не выдержал:
— Ты меня сюда вытащил, чтобы просто погулять по летней Москве?
Рукомойников на секунду смешался, но тут же ответил:
— Что ты, Филипп Ильич! Разве ж я по пустякам стал бы тебя отвлекать от государственных дел?!
— Тогда вываливай, что у тебя ко мне. Времени нет на пешие прогулки.
— Я слышал, Филипп Ильич, у тебя неприятности?
Головин повернул голову в сторону Рукомойникова. Тот улыбался своей приятной улыбкой и говорил, казалось, без всякого подвоха и задней мысли, будто не он нанес сейчас сильный удар в самое чувствительное место Филиппа Ильича.
— Нет, — хмуро ответил Головин. — У меня все в порядке.
А про себя подумал: «Дурные вести быстро летят, черт возьми! Но как этот проходимец мог что-то пронюхать?! Морда чекистская. Интересно, что же именно он знает?»
— И служба нравится? И с работой справляешься?.. — все так же улыбаясь, ворковал Рукомойников.
— …и у начальства на хорошем счету, — в тон ему закончил фразу Головин.
— И никто из твоих людей никуда не убегал позавчера? — ласково уточнил Павел Сергеевич, не меняя интонации.
Головин встал, поднял тяжелый взгляд и пристально посмотрел в глаза Рукомойникову.
— Не твое собачье дело, — вполголоса с угрозой процедил он.
— Ну-ну-ну, Филипп Ильич. Зачем так грубо и эмоционально? Все хорошо. Ничего страшного не случилось. Во всем Советском Союзе никто, кроме нас двоих, не знает о том, что у тебя произошел прокол и от тебя сбежал агент. Как молодой альфонс от потасканной любовницы. Пусть и дальше никто ничего не знает. Зачем зря шухер поднимать? Я не стал регистрировать сообщение о бегстве Штейна. Вдобавок сообщение это пришло от моего агента на мое имя и зашифровано было моим личным шифром, ключа от которого у шифровальщиков НКВД нет. Так что все в порядке.
Череп Головина покрылся испариной. Этот палач в энкавэдэшной форме, кажется, посадил его, генерала, на крючок. И если он знает хоть что-то о подлинной миссии Штейна в Стокгольме, то в скором времени Филиппу Ильичу точно предстоит близкое и неприятное знакомство с Аббакумовым и его ребятами.
— Чего ты хочешь? — все так же глядя в глаза Рукомойникову, но уже спокойно спросил он.
— Немногого. Я не стану тебя склонять к сотрудничеству с органами, пользуясь тем, что ты попал впросак. Не стану плясать на твоих костях и злорадствовать по поводу твоей неудачи. Работа есть работа. С кем не бывает. Но я хочу, чтобы ты передал мне этого агента и навсегда забыл о нем.
— Штейна?
— Именно его.
— Это очень хороший агент.
— Тем более. Дураков не держим-с.
— Это невозможно. Штейн был в большой игре.
— Об этом я догадываюсь.
— Он не может больше оставаться на свободе и без контроля. Он опасен.
— Для кого? Для тебя, Филипп Ильич? — Рукомойников снова очаровательно улыбнулся.
— Для СССР. Для Сталина. Для его отношений с Черчиллем и Рузвельтом. Пока Штейн жив, нельзя быть спокойным за эти отношения.
— И ты собираешься его зачистить?
— Разумеется.
— И не жалко парня?
— Жалко. Как родного жалко. Больше десяти лет мы с ним в одной упряжке прослужили. У меня второго такого нет. Но и выбора тоже нет.
