Сергей Поляков - Партизанская искра
— Неправда! — крикнула она. — Мы любили и любим нашего учителя, вы брешете!
— Спокойнее, ты не дома.
— Да, это брехня. Никто вам этого не говорил и не мог сказать!
— Мне лучше знать, что говорили мне здесь твои друзья. Они умнее тебя и понимают, к чему может привести такое упрямство.
— Я не верю, — решительно произнесла Поля.
— Может быть, ты станешь отрицать, что ваш любимый учитель был организатором и наставником банды молодых преступников, которым место в исправительном доме?
Это было уже слишком. Жандарм явно глумился над ней, над ее святым чувством. Стиснув кулаки так, что ногти впились в ладони, Поля крикнула:
— Вы держите нас в камере и мучаете, а за что? Вы называете нас бандитами, почему? Мы не врывались в чужой дом, не грабили, не убивали, как это делаете вы!
— Спокойнее, спокойнее, — теряя терпение, сказал префект. Улыбка исчезла с его расплывчатого побагровевшего лица. Студенистые выпуклые глаза смотрели на девушку злобно и совсем не «по-отцовски». Он приподнялся над столом и долго испытующе смотрел на стоящую перед ним хрупкую девочку, такую гордую и спокойную перед ним, — властным и страшным человеком. Его поражала эта необычайная твердость убеждений и дьявольская стойкость простых сельских юношей и девушек. Он чувствовал, что если сейчас потеряет терпение и выдержку, перейдет, как он делал это с предыдущими арестованными, к жесткой форме допроса, то ничего не добьется. Он решил пересилить себя и попытаться продолжать разговор в более ровном, спокойном тоне.
— Меня сейчас вы не интересуете, вас я могу распустить по домам. Мне нужно знать, кто руководил вами. Кто подстрекал вас на преступления.
— Я вам сказала, что никто нас не подстрекал и мы ничего плохого не делали.
Префект, сдерживая раздражение, заговорил еще мягче:
— Ты молодая, у тебя вся жизнь впереди. У тебя есть мать…
— Да. Еще отец и два брата офицера на фронте, — с гордостью добавила Поля.
— Отец и братья, небось, погибли или сдались в плен, — криво усмехнулся Изопеску. — Красная Армия не хочет воевать против нас.
— Кто вам сказал?
— Сама обстановка говорит.
— Нет. Вас обманывают, господин префект. Красная Армия наступает и скоро будет здесь.
Префект от этих слов вскочил, как ужаленный.
— Молчать! — крикнул он. — Подвести сюда. Руки на стол!
Двое жандармов держали руки Поли на столе. Префект несколько секунд пристально рассматривал тонкие пальцы со следами крови.
— Что это за кровь? — поморщился он.
— Перевязывала раны и ожоги товарищей.
— Ты знаешь, что такое жизнь?
— Да. Это самое дорогое, что есть у человека.
— Ну, а что такое смерть, ты тоже знаешь?
— Представляю.
— Видимо, плохо представляешь. А это, девушка, страшная штука. Это самое страшное для человека, — стараясь попасть в тон Поли, проговорил Изопеску.
— Нет, не самое страшное — возразила девушка.
— А что страшнее?
— Предательство, вот что.
Поля проговорила это так спокойно, что префект почувствовал себя в тупике. Оставалось одно — перейти к пыткам, как к последнему средству жандарма-карателя. Он решил пытать, пытать, пока не замучает жертву до смерти. Он взял из коробки новую сигару и долго раскуривал, пока на кончике ее не образовался большой пук огня.
— Будешь отвечать на вопросы? — сквозь зубы спросил Изопеску.
Теперь он уже не скрывал бурлившей в нем ярости, и по угрожающему тону Поля поняла, что наступила та минута, которой она ждала. Она не думала сейчас ни о пощаде, ни о том, чтобы отдалить эту минуту мучений. И совсем не страшен ей был палач, засучивающий рукава. Одно желание жгло сердце — скорее закончить этот не нужный разговор. Она гордо подняла голову, как подобает честным и смелым, и бросила в лицо жандарму:
— Я все сказала, забыла только сказать, что скоро, скоро придут мой отец и братья и объяснят вам, что такое смерть.
Щеки префекта затряслись, глаза выкатились из орбит. Скрюченные пальцы судорожно впились в сукно стола.
— Я хочу знать, кто участвовал в подрыве железной дороги.
— Не знаю.
Префект прижег пальцы девушки огнем сигары. Мучительная боль полоснула по всему телу, ударила в виски, затуманила глаза. Поля стиснула зубы.
— Кто руководил налетом на жандармский пост?
— Не скажу.
Огневая боль усиливалась. Перед глазами поплыли желтые круги.
— Кто вами руководил? — различала Поля в общем потоке слов отдельные слова и молчала. А огонь жег все новые и новые места рук, затем перекинулся на лицо, на обнаженную грудь, и с каждым прикосновением становилось все нестерпимее. Бесконечно долго, казалось, длилось это мучительное жжение. Потом боль стала тупее, усилилось головокружение, начало сохнуть во рту. Все вокруг становилось зыбким, колеблющимся. Поля почувствовала, что вот-вот лишится сознания. А она ведь еще не все сказала этому палачу. Тогда она собрала остаток сил и крикнула:
— Я не боюсь смерти! Я не боюсь вас! Слушайте, всей борьбой против вас руководит наша Коммунистическая партия!
— Заучила наизусть, — рычал префект.
— Нет, не заучила, а поняла сердцем с самого детства!
На мгновение префект остановился. Вытаращенные глаза его налились кровью, на шее вздулись синие жилы. Он с остервенением швырнул дымящуюся, расплющенную сигару на стол и бросился к двери.
— Подвести сюда!
Жандармы подтащили Полю и просунули пальцы ее рук между открытой дверью и притолокой.
— Говори! — сдавленным голосом прохрипел Изопеску и потянул дверь.
В камере стало тихо. И в этой жуткой тишине слабо вскрикнула девушка. Предметы потеряли свои очертания, все поплыло, закачалось вокруг, исчезли звуки и все погрузилось в беспросветную тьму. Поля потеряла сознание.
Префект с силой захлопнул тяжелую дверь и вернулся к столу. Он долго курил, окутывая себя сизыми облаками дыма. Присутствующие украдкой наблюдали, как растерянно блуждали по бумагам на столе расширенные зрачки остекленелых глаз.
У двери врач торопливо бинтовал раздробленные пальцы девушки. Словно окаменелые, стояли двое жандармов, ожидая следующего распоряжения.
— Арестованного Моргуненко привести ко мне в кабинет через полчаса, — уходя, бросил префект жандармам.
Глава 18
СЛОВО КОММУНИСТА
Кабинет Изопеску был тесен и низок. Казалось, выбирая себе крохотную комнату, префект задался целью казаться в ней крупнее и внушительнее, а огромное кресло с высокой резной спинкой как бы дополняло это мнимое величие уездного правителя. Настольная лампа под рефлекторным абажуром бросала только небольшой яркий кружок света на середину стола, оставляя все прочее в полумраке.
В ожидании Моргуненко префект пытался подавить в себе ярость и настроиться на более спокойный лад. Но это ему плохо удавалось. От мысли, что со следующим арестованным придется начинать все с начала, бросало в дрожь.
— А, чёрт, нервы, — буркнул он и, достав из кармана глиняную бутылку с ромом, прямо из горлышка отпил несколько глотков. Горячая волна пошла по жилам. Нервы будто успокоились, но мысли продолжали скакать вкривь и вкось. Он закурил сигару, в надежде окончательно успокоиться. Но и сигара, как на грех, показалась травой. Эта проклятая девчонка со своим упорством вымотала душу.
Моргуненко ввели. Префект отвернул от стола лампу, направив ослепительную воронку света на вошедшего. В дверях, в изодранной одежде, без шапки, стоял плотный, сильный человек с окладистой темнорусой бородой. На осунувшемся лице с припухшими веками лежали следы побоев.
«Видно, хорошо поработали над ним мои ребята, — с удовлетворением подумал Изопеску. — Посмотрим, что это за орех, который до сих пор не могут раскусить».
Префект молча указал на стул в двух шагах от стола. Но вошедший как будто не заметил этого жеста и продолжал стоять.
— Садитесь, товарищ Моргуненко, — с оттенком наигранной любезности предложил префект.
— Прошу развязать мне руки. Я не уголовный преступник, — потребовал учитель.
— Развяжите арестованному руки.
Когда жандармы освободили затекшие руки учителя и настороженно стали у двери, Владимир Степанович опустился на стул.
Несколько минут стояла тишина. Изопеску перебирал какие-то бумаги на столе, с преувеличенным вниманием разглядывая их. На самом деле он напряженно думал о том, как и с чего начать. Думал, но ничего придумать не мог. Из головы не выходили эта девчонка со своим упрямством и сознанием своей правоты и этот долговязый парень с узкими прищуренными глазами, в которых кроме ненависти ничего нельзя было увидеть. И, разумеется, после допроса комсомольцев ему представился допрос Моргуненко делом весьма трудным. Перед ним стоял матерый подпольщик-коммунист, его идейный враг. Уж этого-то вовсе никакими посулами не задобришь и никакими угрозами не запугаешь. Он с этими коммунистами сталкивался не раз и очень хорошо знает их. Жандармский подполковник отлично понимал, что правда на стороне его врага. На его же, префекта, стороне в данный момент была лишь власть — физическая, грубая физическая сила. Он, конечно, не преминет ею воспользоваться, как крайней мерой, но эта мера по отношению к таким людям, как Моргуненко, не оправдывала себя, а вела лишь к одному исходу — смерти.
