Петр Лебеденко - Красный ветер
Какое-то время он летел вслепую, даже закрыв глаза. А когда снова открыл их и в нескольких десятках метров увидел перед собой как бы срезанную гигантским ножом часть холма с мокрым каменистым телом, на котором круглыми лишаями желтела мокрая трава, Бертонни резко рванул ручку управления на себя, в отчаянной попытке стараясь бросить машину вверх, через холмы. На миг ему почудилось, будто там, вверху, мелькнул крохотный кусочек синего неба. Синего неба Испании, которую он любил не меньше, чем свою родину…
* * *Они стояли вокруг майора Леоне — все летчики эскадрильи капитана Бертонни, одного из лучших истребителей итальянских военно-воздушных сил.
Они втайне надеялись, что Бертонни все же перетянет холмы, сделает круг и сядет. Выйдет из машины, лихо, как всегда, сдернет с головы шлем и, минуту помолчав, скажет: «Крест. Летать нельзя!»
Святая мадонна, они подхватят его на руки, отнесут в сколоченный из грубых досок домик, пахнущий осенним лесом, нальют там по кружке доброго итальянского «мартини» и провозгласят тост за своего храброго командира, который понимает, что такое жизнь и что такое смерть.
Майор Леоне сказал:
— Бертонни настоящий летчик. Вам есть чему у него поучиться.
У Леоне бесстрастный голос, ему, видно, наплевать, научатся они чему-нибудь у Бертонни или нет, Для него главное — поднять самолеты в воздух, чтобы потом доложить начальству: «Я сделал все!»
А через минуту они услышали взрыв.
Да, сперва услышали и лишь потом увидели, как сквозь пелену темного тумана, сквозь мутную сетку дождя и снега вздрогнуло пламя. Вздрогнуло и тут же погасло. Майор Леоне таким же бесстрастным голосом проговорил:
— Но как же все-таки взлетают эти красные дьяволы?!
5Почти у самого края аэродрома завяз в грязи самолет Боньяра. Гильом посадил машину искусно, с небольшим «плюхом», еще в воздухе погасив скорость до предела, но, пробежав пятнадцать — двадцать метров, она погрузилась в жидкое месиво по самую ось шасси и стала. Чертыхаясь, на чем свет кляня непогоду, Боньяр попытался вырвать машину из вязкой трясины, однако ничего сделать не мог.
Неподалеку от него скапотировал самолет Артура Кервуда, воткнувшись в землю и задрав хвост к небу. Издали машина казалась серым крестом, воздвигнутым среди мокрого пустынного поля. Несколько минут Кервуд висел на ремнях, ошалело глядя вокруг себя, затем выбрался из кабины и замахал руками, зовя на помощь.
Выбрался из кабины и Боньяр. Подойдя к Кервуду, он сказал, отчаянно жестикулируя и с остервенением ударяя ногой по луже:
— Из этой пакости не выползет даже африканский крокодил! Как же тут летать?
Кервуд, потирая изрядную шишку на лбу, улыбнулся:
— Я очень понимаю все, камарада Гильом Боньяр. Это много интересный есть каждый полет, надо уметь только хорошо посадиться.
— Ты умеешь «хорошо посадиться»? — Боньяр кивнул на его машину.
— Я умею нет. На этот раз. Потом уметь буду. Ты тоже. Школа. Смотри, идут Денисио и Павлито. Сейчас они будут посадиться о'кэй! Пари?
— Дураков нет, — ответил Боньяр. — Эти русские летчики чувствуют землю задницами. Говорят, они могут садиться с закрытыми глазами даже на болото.
— Как чувствовать можно задницами? — спросил Кервуд.
— Спроси у них, они знают.
Денисио и Павлито шли метрах в пятнадцати друг от друга; Денисио — впереди, Павлито — позади, левее. Шли так, словно ощупывали землю: моторы работали На средних оборотах, машины приближались к земле почти незаметно, выискивая под собой более или менее твердую почву. Вот они перетянули одну лужу, другую, третью, а когда уже казалось, что летчики решили идти на второй круг, убедившись, что сесть невозможно, они одновременно, точно сговорившись, убрали газ, и машины мягко, почти без скорости, коснулись колесами покрытого травой пятачка, пробежали несколько метров, развернулись и порулили к стоянкам.
— Понял? — спросил Гильом Боньяр. — Понял, что такое высший класс?
Он говорил это так, точно Денисио и Павлито были его учениками и именно он, Гильом Боньяр, а не кто-либо другой научил их этому высокому искусству и теперь вправе гордиться или восхищаться. Черт подери, не станет же он по-черному им завидовать! Высший класс есть высший класс, и Гильом Боньяр уже счастлив тем, что ему довелось быть рядом с такими летчиками.
Машины Кервуда и Боньяра оттащили на стоянки, и техники сразу же принялись приводить их в порядок. Боньяр говорил:
— Кервуд лишь чудом не сломал себе шею. Я тоже. Надо полагать, что наш уважаемый командир эскадрильи поставил перед высшим начальством вопрос в следующей плоскости: или мы до поры до времени прекратим полеты, или…
— Или? — спросил Хуан Морадо.
— Или Денисио и Павлито должны открыть секрет, как и чем они чувствуют землю. — Он весело рассмеялся и взглянул на Кервуда: — Правильно я говорю, Артур?
Хуан Морадо шутки не поддержал. Он сосредоточенно смотрел на разложенную во весь стол карту, хмурил лоб, и по привычке подергивал правым плечом — признак недовольства или раздражения. И наконец, он жестко проговорил:
— Итальянцы продолжают рваться вперед. Они не остановились. Они ползут, как змеи. Мы их бьем, мы рассекаем этих змей на части, на куски, но они опять соединяются и продолжают ползти. Это опасно. Это очень и очень опасно. Энрике Листер сказал, что их непременно надо остановить!
Он угрюмо обвел взглядом стоявших рядом летчиков, и в этом взгляде без труда можно было прочитать и просьбу, и приказ, и сочувствие к ним, потом он с силой ударил кулаком в центр карты, где красным карандашом был обведен широкий сектор Гвадалахарского фронта, повторил:
— Их непременно надо остановить. Так приказал Энрике Листер… Генералы Сиснерос и Дуглас призывают летчиков не жалеть сил.
— И правильно делают, — сказал Боньяр. — Иначе на черта мы тут нужны. Когда вылетать, камарада хефе?
— Сейчас!
Хуан Морадо уже натягивал на руки кожаные перчатки.
— Цель та же! Будем штурмовать колонны. Заход за заходом. Бить и бить!
В это время кто-то крикнул:
— Самолеты!
Они подходили со стороны Мадрида — эскадрилья истребителей, — шли под кромкой облаков, машина за машиной, беспорядочным строем, и в этом полете чувствовалась какая-то неуверенность, чувствовалось отсутствие твердой руки лидера, точно ведущий и сам не знал, что ему надо делать.
— Эскадрилья Андрэ Морроу, — сказал Хуан Морадо к взглянул на Арно Шарвена. Их перебрасывают к нам на помощь.
— Андрэ Морроу? — Шарвен глазами отыскал Эстрелью, спросил у нее: — Что он говорит об эскадрилье Андрэ Морроу?
— Ее перебрасывают к нам на помощь, — ответила Эстрелья.
— Сейчас будет цирк! — воскликнул Гильом Боньяр. — Занимайте места, сеньоры, и, пожалуйста, погромче аплодируйте. Итак, на арену выходят акробаты под управлением известного аса Андрэ Морроу!
— Не надо. — Денисио одной рукой обнял за плечи Боньяра и повторил: — Не надо, Гильом. Это же твой земляк.
— Невелик почет быть его земляком, — усмехнулся Шарвен. — Такие люди славу Франции не приумножат.
Эскадрилью Андрэ Морроу здесь знали многие. И многие знали ее командира, самого Андрэ Морроу: Известный писатель с прогрессивными взглядами, он никогда не был летчиком, а звание командира эскадрильи присвоил сам себе в то время, когда решил на собственный страх и риск собрать группу французских летчиков и вместе с ними перелететь в Испанию.
Вряд ли стоило сомневаться в том, что этот человек искренне хотел помочь республиканской армии в войне с мятежниками — он действительно был прогрессивным человеком и, как все честные люди, ненавидел фашизм. Но его разъедало честолюбие, и сильнее, чем о помощи республиканцам, Андрэ Морроу мечтал о собственной славе. Стать этаким французским Байроном, показать себя всему миру — это было его идеей-фикс. Однако Байрона из него не получилось, а его летчики доставляли республиканскому командованию больше хлопот, чем помощи.
Начали они с того, что потребовали с каждым из них заключить договор: за службу в республиканской авиации им должно выплачиваться жалованье в размере пяти тысяч песет ежемесячно и, кроме того, в случае гибели — полмиллиона песет страховки. По тому времени это были большие деньги, но им пошли навстречу: Республике как воздух нужны были летчики, Республика ни с чем не считалась. Когда Андрэ Морроу кто-то сказал, что советским летчикам тоже предлагали солидное вознаграждение, но никто из них не захотел и слушать об этом, он развел руками: «Я ведь командир не советской эскадрильи, а мои ребята — не советские летчики…»
Самолеты между тем выстроились в круг, дважды прошли по границам аэродрома, но садиться никто из летчиков эскадрильи Морроу не решался. Гильом Боньяр сказал:
