Владимир Лидин - Три повести
Она кончила читать.
— У меня к вам много вопросов, — и тонкая морщинка мучительно свела ее брови. — Вы ведь лучше знаете… здесь в городе столько слухов и толков. Посоветуйте, что мне делать? — Она поборола гордость знакомой ему кедровской независимости и признавалась в слабости. — Мама на Дону… это письмо от Кости уже устарело. Оставаться мне здесь или уезжать?
— Нет, конечно, уезжать, — сказал Соковнин. — Постарайтесь уехать к матери на Дон, если сможете… — Он не договорил. Он вспомнил степь, и растянутые колонны машин, и тяжелые оборонительные бои в течение всего последнего месяца. Немцы были близко, гораздо ближе, чем предполагали в этом городе, в котором на базаре уже продавали молодое вино. — Если бы я мог вам помочь… — Она смотрела на него доверчиво, ожидая мужского совета, беспомощная в страшном круговороте событий. — Но я сам не знаю, где можем оказаться мы завтра… — договорил он наконец. Он не мог сказать ей, что город этот — только этап на пути отступления и что главное лишь предстоит пережить. — Постарайтесь уехать еще на этой неделе, — сказал он, хмурясь. — А вещей не жалейте!
Он сделал сердитый кивок в сторону шкафов с книгами корабельного инженера. Ему показалось, что она все поняла: и причину его грубоватости и то, что вдруг распалась его вынужденная замкнутость. Она смотрела на него своими не умеющими притворяться глазами. «Вот мы едва встретились, а уже надо прощаться». Он мысленно договорил за нее то, что хотел сказать сам. В конце концов естественно, что кожимитовые сапоги пахнут дегтем. Тем ли еще пахнет война! Он с Костей прямо из архитектурного института попал на войну в первую же неделю. Его исхудавшая шея в воротнике успевшей выгореть гимнастерки торчала, — его, как и всех, уже подсушила война. Легкая понимающая грусть была сейчас в глазах Наташи, и все жесткое, связанное с войной, отступило вдруг, и прежний оставленный мир был опять перед ним.
— Как вы похожи на Костю… — сказал он.
— Да, говорят.
— А знаете… я вот искал ваш дом и поругивал Костю… все надавали мне поручений. А теперь и не представляю себе, как же я вас оставлю?
Она стала ему близка с ее беспомощностью и неподготовленностью к таким испытаниям. Маленькие часики на шкафу вдруг тонко пробили время: это был тоже голос из прошлого.
— Немцы пытаются разбомбить железнодорожный мост через Буг, — сказал он коротко и деловито. — Вам нужно уехать. Возьмите с собой только самое необходимое. Может быть, я сумею еще забежать к вам за письмом для Кости.
Он поднялся. С капитаном артиллерии Ивлевым, с которым было по пути в полк, он условился встретиться в штабе армии.
— Спасибо вам, — сказала она. — Я постараюсь уехать в ближайшие дни…
Стуча сапогами, он прошел по натертому паркету в прихожую. Ноги его с пузырями галифе показались ему голенастыми. Он принудил себя ни на минуту не задержаться в прихожей.
Яркий летний вечер почти ослепил после полумрака жилища. Стрижи низко носились над улицей, полной розового заката. Небо было того персиково-желтоватого цвета, который предвещает наутро такой же жаркий и полный созревания день. Степное лето благословенно вызревало виноградом, арбузами на бахчах, с хрустом спелости разваливающимися под ударом ножа, и яркими приношениями юга. Но Соковнин знал, что и на этот город с его тишиной обрушится скоро война и великим исходом начнут покидать его жители, как это было уже в других таких же тихих городах юга…
Сейчас этот город, еще чужой вчера, стал ему неожиданно близок.
Долгий теплый закат догорал в конце улицы, где дышал прохладой лиман. У фонтанчика на скверике продавали цветы. Война казалась далекой, но она была близко, и в больших светлых комнатах морского музея, где расположился штаб армии, она растекалась по оперативным картам с их карандашными кружками и стрелами, угрожая захлестнуть и этот город с его тишиной.
Озабоченный, слегка восточного облика, капитан Ивлев нетерпеливо дожидался приема в штабе артиллерии армии. Он с безнадежностью посмотрел на часы.
— Раньше ночи нам отсюда не выбраться, — сказал он, кивнув на закрытую дверь начальнического кабинета. — Давайте через часок у артиллерийского склада.
Он как бы великодушно подарил ему час — когда еще лейтенанту удастся побывать в большом городе!
Соковнин откозырял и быстро спустился по широким ступеням лестницы. Модели фрегатов и корветов времен Синопа стояли за стеклами музейных шкафов. Несколько минут спустя он уже вскочил на ходу в прицепной вагончик трамвая. Война еще не изменила облика южного города. Белые парусиновые шторки на открытом вагончике, провинциальная неспешность затихающих улиц, и старухи сидят на приступочках, встречая тишину и прохладу вечера…
На длинной, уже знакомой ему улице он узнал у подъезда старушку со сведенной шеей и взбежал на второй этаж.
— Я заехал за письмом, — сказал он в темноту открывшейся двери.
Наташа провела его за собой сквозь темную прихожую. В раскрытом окне большой комнаты зеленел отсветом листвы и закатного неба вечер. На полу уже стоял чемодан, в который неизвестно что укладывать…
— Я очень хотела увидеть вас еще раз, — сказала она печально и просто. — Я даже не успела расспросить вас про Костю.
— Ночью я направляюсь в полк. Я должен быть уверен, что вам удалось сесть в поезд. Но как я это узнаю? — Он поглядел на чемодан, и острая жалость от вида всех этих женских, беспомощно накиданных платьиц наполнила его тревогой за ее судьбу. — Только не медлите, — добавил он, оглядывая мирный порядок вещей в старой кедровской квартире.
— Нет, я уеду… — ответила она покорно. — Скажите Косте, чтобы он писал на адрес мамы в Ростов.
— Навряд ли мы теперь скоро увидимся… если вообще увидимся когда-нибудь.
Она посмотрела на него с грустью. Он был вместе с ее братом, и тот, наверное, так же дочерна обгорел на степном солнце…
— Я надеюсь, — сказала она почти с нежностью. — Но как знать, куда нас закинет война!
Острая колючая звезда блестела и лилась в верхнем углу окна.
— Это было бы чудесно все-таки…
Он только пожал ее руку.
Все темнело в комнате, и разгоралась звезда, и лишь раскрытый чемодан на полу напоминал о кратковременности их встречи.
— Я ведь давно знаю о вас, — сказала она. — Мне писал о вас Костя. Вы именно такой, о каком он писал…
Он мог ответить ей, что она тоже такая, о какой рассказывал ему Кедров. Вдруг часто-часто тоскующим голосом загукал на вокзале паровозик, ему ответил другой — и знакомая тревога вторглась в тишину вечера.
— Тревога! — сказала Наташа.
Война была над городом. Опять высоко в меркнущем небе летели немецкие самолеты, и снова томительное выжидание отодвинуло все остальное. Ударила зенитная пушка где-то совсем рядом в городском саду. В небе вспыхнули зигзаги разрывов. Соковнин слышал знакомый, как бы нагнетающий звук моторов немецкого бомбардировщика. Они сидели, невольно наклонив головы. Звук становился дальше, самолет уходил.
— Идите, Сережа, — сказала она, и он только теперь вспомнил, что забыл назвать себя; но она знала его имя, видимо, из писем брата. — Передайте Косте, что я напишу ему с Дона. Да, вот еще папиросы… возьмите себе и ему. — Она проводила его до лестницы. — Держитесь поближе к домам, могут быть осколки. — Они стояли на темной площадке. — Мы еще увидимся… будьте только осторожны.
Он быстро сбежал по ступенькам. Улицы были пустынны, и только в подворотнях и темных подъездах жались люди. Зенитки уже не стреляли, — вероятно, навстречу немцам вылетели истребители. Он шел по безлюдной улице, не ускоряя шага. Пустые трамваи, остановившиеся на время тревоги, стояли посредине улицы.
Полчаса спустя он подошел к воротам артиллерийского склада. Впереди, за деревянными домиками окраины, лежала степь. Две грузовые машины, нагруженные доверху боеприпасами, стояли в стороне, замаскированные под широкими купами акаций. Здесь, на окраине города, уже ощущалась война. Сотни людей, строивших весь день укрепления, утомленно возвращались с лопатами на плечах. Темная полоса противотанкового рва тянулась в отвалах пересохшей земли. Два шофера сидели на подножке машины и сумерничали.
— Как, товарищ лейтенант, — спросил один из них, и Соковнин понял, что это продолжение их разговора, — неужели и сюда он дотянется? И откуда у него, проклятого, такая сила берется?
— Сила, сила! — сказал сердито старший шофер. — Все страны обчистил… конечно, сила будет.
— Сила там, где правда, — сказал Соковнин, — а правда с нами.
Все было связано сейчас именно с этой правдой: и вечерняя притихшая степь, и тепло южного города, и Наташа Кедрова, и то, что было уже пережито и что предстояло еще пережить в великой страде войны…
